Хан Кене - Есенберлин Ильяс - Страница 42
- Предыдущая
- 42/75
- Следующая
Были и такие, которые считали, что царское правительство обошло их при раздаче чинов и должностей. Известный феодал Сарман Турсунхан-улы перешел к сыновьям Касыма-тюре сразу же после того, как вместо него ага-султаном в их округе назначили безродного Турлыбека Кошенова. Кенесары, по существу, мог с полной уверенностью опираться только на прямых отпрысков Аблая…
Хуже было сейчас положение у Конур-Кульджи. Его в Сары-Арке поддерживали лишь каркаралинский ага-султан Жамантай, аманкарагайский ага-султан Чингис — сын самого Вали-хана от его младшей жены Айганым, безродный баян-аульский ага-султан Боштай Турсынбаев, кокчетауский ага-султан Зильгара — известный в степи богач и самодур…
Но значительнее всех этих правителей были помогавшие Конур-Кульдже родственники его младшей жены Зейнеп: потомки Букей-хана — Кусбек и Жамантай Тауке-улы. Хоть братья и грызлись друг с другом за пастбища и власть над соплеменниками, но когда дело касалось помощи опекавшему их Конур-Кульдже, они были единодушны. В Каркаралинском округе их слово было законом. Потому и не прогнал Конур-Кульджа свою жену Зейнеп за шашни с Чингисом, что она являлась их младшей сестрой. В такие смутные времена и так хватало забот.
К тому же разве это был первый такой случай среди тюре? В отличие от простых кочевников, они себе и не такое еще позволяли, что мужчины, что женщины. Это о них в народе говорили, что одежды у тюре скроены таким образом, чтобы в один миг можно было скинуть их. И разве не про родовитых людей сложили шуточную песню-поговорку:
Дочь не отдавай тюре
И не сватайся к тюре:
Там мужья в соседях спят,
Жены — на других глядят.
Среди тюре было принято закрывать глаза на любовные похождения жен, только бы соблюдать внешние приличия. Конур-Кульджа не был исключением и быстро стал забывать проступок Зейнеп. «Глубокое озеро не замутит целый табун, так станет ли оно грязным от шалостей одного стригунка!» Вспомнив к месту эту пословицу и влиятельных родственников своей жены, он великодушно простил ей столь незначительный грешок. В тот же день, когда Ожар переслал ему сообщение о планах Кенесары в отношении Акмолинской крепости, Конур-Кульджа и отправил Зейнеп вниз по течению Есиля. Там, на изломе реки, неподалеку от владений братьев Зейнеп, находился большой остров, где паслись три тысячи высокопородных аргамаков белой масти, принадлежащих ага-султану и скрытых им от налогообложения. За рекой начинались владения Жамантая, и в случае чего он сразу мог прийти на помощь. А в том, что Кенесары первым делом захочет разгромить аул дочери Тауке — Зейнеп, а потом добраться и до сына Тауке — Жамантая, Конур-Кульджа нисколько не сомневался…
Был конец месяца жастоксан — время, когда еще не совсем спала летняя жара. Давно уже отцвели в степи поздние тюльпаны, одуванчики и лалы — удивительные цветы, названные казахами за густоту, с какой росли, «вражья помощь». Типчак пожелтел, ломался под ногою с хрустом, опали листья тала и ракитника. На острове и в излучине Есиля, где паслись табуны Конур-Кульджи, травы были настолько буйными, что ноги путались в них. Уже два года сыновья Кудайменде не перегоняли сюда свой основной скот, боясь отдаляться от Акмолинской крепости. К тому же нынче Есиль поднялся необычно высоко и затопил берега. Образовались маленькие, поросшие камышом озерца, которые кишели дичью. Все здесь было: на берегах — маленькие перепела, куропатки, рябчики, дудаки и огненные фазаны, на воде — громадные, величиной с ягненка, черные гуси, бакланы. Неисчислимое множество зверья водилось вокруг: зайцы, лисы, белки, барсуки. Нет-нет да и раздавалось рычание рыси, волчий рык…
Пятьдесят вооруженных джигитов направил сюда Конур-Кульджа, чтобы охранять имущество и скот. Узнав о поездке своей сестры к границам Каркаралинского округа, Жамантай обеспокоился. Повсюду рыскали разъезды Кенесары, и если бы над ней учинили какое-нибудь насилие, это легло бы несмываемым позором на сыновей Тауке. Поэтому он со своей стороны выделил еще сотню сарбазов для ее охраны.
Беспечно валялась Зейнеп целые дни на прибрежной зеленой лужайке. Часто гостили у нее девушки из соседних аулов. Понаехало много тетушек, которые воспитывали ее с самого детства. Ей вспоминались веселые девичьи дни, когда все они наперебой нашептывали ей всякие приятные вещи. Ах, чего только не говорили ей тогда! «А знаешь ли, дорогая, что сын волостного управителя мечтает хоть одним глазом посмотреть на тебя!», «Молодой мирза, который водит караваны в Ташкент, в надежде на твою снисходительность к его чувству хотя бы на одну ночь, прислал в подарок четыре вьюка с китайским чаем и пять голов сахара!»
Это тогда. А что вроде бы шутя говорили и советовали они ей совсем недавно, по очереди наезжая в ее аул!.. «Баловница наша, твои бедра стали глаже шелка и белее сахара. Ты так расцвела и похорошела, словно сказочный голубой иноходец Тулегена, который мог сорок дней мчаться, не зная усталости!», «Народи своему мужу сыновей-наследников и возьми власть в свои бархатные ручки!», «Не скромничай, удели лишнюю ночь такому-то… Только в молодости можно насладиться всеми радостями жизни. Думаешь, мы не обманывали мужей? Так что не теряй лишней ночи!..»
Но всех этих слов, приятных ее ушам, на этот раз сказано не было. И джигиты охраны, среди которых она высмотрела немало приятных и крепких юношей, не совали головы в дверь ее юрты. Они боялись Конур-Кульджи и Жамантая, которые запретили им даже приближаться к Зейнеп на выстрел из лука. И хоть бы один из них хоть на коротенькую ночь нарушил этот запрет!..
Да, они боялись соглядатаев ага-султана. Кому была охота ради одной сладкой ночи получить предательский удар ножом в спину. И, наедаясь по нескольку раз в день свежим куырдаком или нежным мясом жеребенка, запивая сытный обед сливками и крепким кумысом, молодая женщина изнывала от тоски.
Такого еще не было с ней. После замужества редкую ночь проводила она одна. Ей помнились жесткие поцелуи, пахнущие крепким мужским потом. Без этого к чему ей золото и меха, белые аргамаки и льстивые речи. Маслянистой поволокой были теперь постоянно затянуты ее глаза, а маленькие пухлые губы потрескались от скрытого жара.
Зейнеп ничего не знала о том, что происходит с Акмолинской крепостью, и ждала оттуда гонца с известиями. Через него она думала хоть на два-три дня залучить к себе Конур-Кульджу. Хоть и стар он, но кое в чем не уступает и молодым. К сожалению, пройдет еще несколько долгих, невыносимых дней, пока он приедет. Она в ярости принялась колотить руками подушку под собой, потом разрыдалась.
Поплакав, но не облегчив этим сладкой тяжести во всем теле, Зейнеп уже сунула голые ноги в расшитые золотом туфельки и вдруг услышала за стеной юрты конский топот. Судя по всему, всадники не торопились. Кто бы это мог быть?.. Она позвала рабыню, всегда сидевшую за дверью.
— Дочь тюре… — сказала, войдя и смиренно склоняясь перед ней, пожилая рябая женщина. — Приехал ваш племянник и хочет засвидетельствовать свое уважение.
— Какой племянник?
В приятном предчувствии Зейнеп живо вскочила с постели.
— Из аула Масан-бия…
— Да ну!
Как ей было не взволноваться при этом известии. Масан — самый знаменитый в Каркаралинском округе бий, потомок Каздаусты Казыбека из знаменитого рода каракесек. Прибывший был сыном Агытая, ближайшего родстенника Масана. Есиркеген звали его. Ему было около семнадцати лет, и учился он в баян-аульской русской школе.
Но не из-за знатности племянника вскочила Зейнеп. На четыре года моложе ее Есиркеген. А когда ей уже исполнилось четырнадцать и вот-вот должен был приехать ее нареченный Конур-Кульджа, она выехала ненадолго погостить в аул к родственникам. В то время там гостил и хрупкий красивенький одиннадцатилетний мальчик с большими миндалевидными глазами. Это был Есиркеген, которого родственники по очереди приглашали к себе ночевать. Ничего не было предосудительного и в том, что несовершеннолетнего мальчика укладывали спать вместе с девушками.
- Предыдущая
- 42/75
- Следующая
