Мой адрес - Советский Союз! Книга четвертая (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 61

— Какая больница, товарищ доктор⁈ У меня завтра финал!

— Какой финал⁈ — в тон мне повысила голос терапевт. — Ещё неизвестно, сможете ли вы с постели завтра встать! Пока прописываю постельный режим, а вечером ещё зайду, послушаем вас и померяем температуру. Вы из какого номера?

— Тридцать восьмого…

— Вот и ждите, где-нибудь после ужина загляну. Если состояние ухудшится, то придётся вызывать «скорую». А пока давайте-ка я вас уколю.

— Ну что? — спросил поджидавший за дверью Казаков.

Я махнул рукой:

— Сделала укол, прописала постельный режим и дала таблеток всяких. Вечером зайдёт проверит.

— Ё-моё, а ведь у тебя завтра бой… Это что же, снимаемся?

— Погоди, Семён Лукич, может ещё и обойдётся.

Не обошлось… К вечеру мне совсем поплохело, несмотря на укол и таблетки, и когда врачиха пришла меня проведать, я видел её словно в каком-то мутном мареве. Она приложила показавшуюся холодной ладонь к моему лбу и спустя пару секунд отдёрнула.

— Однако… Ну-ка давайте градусник поставим.

Градусник показал 39.3. Прослушивание лёгких и бронхов при помощи стетоскопа подтвердило наличие посторонних шумов, и вердикт доктора был однозначен — госпитализация. И ещё один укол в мягкое место, после которого мне стало чуть легче.

— Ладно, Лукич, это же не финал Олимпийских Игр, и даже не чемпионата страны, — успокаивал я его, пока мы дожидались «скорой».

Ночь я провёл в Республиканской клинической больнице Минздрава КССР, под капельницей, в полубессознательном состоянии. Свозили на рентген, оказалось — пневмония. Хорошо, не двусторонняя, обошлось без реанимации.

Перед тем, как пройти в палату и лечь под капельницу, попросил разрешения выскочить в приёмное отделение, чтобы сказать пару слов Казакову.

— Семён Лукич, как прилетишь домой — позвони моей Полине. Наверняка переживать будет, когда я не вернусь в срок, а ей нельзя, она у меня в положении…

— Беременная⁈

— Ага. Ты извини, что не сказал раньше, сглазить боялся…

— Да ладно, я не в обиде.

— В общем, чтобы не сильно волновалась, скажи, что палец на ноге сломал.

— Я без тебя никуда не полечу, — насупившись, заявил тренер. — Буду здесь, пока ты не выздоровеешь, вместе полетим в Свердловск.

— Семён Лукич…

— Не спорь!

— Уболтал, — вздохнул я и закашлялся.

Вот ещё и кашель привязался, причём такой, что, казалось, выхаркаю лёгкие. Откашлявшись, протянул наставнику четыре 25-рублёвых купюры:

— Жить тебе где-то надо будет, питаться, передачки мне носить… Бери, это расходы на меня.

Казакова с передачкой пустили только на четвёртый день моего пребывания в больнице. К тому времени я три дня провалялся под капельницей, и только когда пошёл на поправку и иглу вытащили из моей вены, разрешили посещение.

— Звонил?

— Звонил. Переживает очень.

— Хм… Если бы узнала про воспаление — переживала бы ещё больше.

Лукич чуть помялся, потом всё же выдал:

— Из-за твоего неучастия в финале такой скандал был… Мол, что ты себе позволил, как мальчишка, в холодном озере купаться. Ну я и не выдержал, рассказал, как дело было. Что, мол, парнишку спасал. Обещали проверить данный факт.

В итоге в больнице я провалялся 10 дней. За два дня до выписки меня навестил лично главный врач Жунус Султанбаевич Жунусов в сопровождении ещё какого-то представительного, русского по виду дядьки и представительной же тётки-киргизки. Интересовался состоянием моего здоровья, да так обходительно общался, словно я какая-то шишка. С чего бы?

А в день выписки с утра порог моей палаты в сопровождении всё того же главного врача важно переступил не кто иной, как глава республики Турдакун Усубалиевич Усубалиев. Я его сразу узнал — сходство с висевшим в аэропорту портретом было несомненным, хотя в жизни он выглядел всё же постарше. Помимо главврача его сопровождал ещё один важный товарищ в белой форме и в фуражке с белым же верхом, со значком «ОСВОД» на груди. Я сидел на постели, но при появлении столь представительной делегации поднялся, пару секунд спустя пожимая протянутую руку.

— Здравствуйте, Евгений Платонович! — сказал первый секретарь ЦК компартии Киргизии на чистом русском. — А вы, оказывается, у нас герой, спасли тонущего ребёнка, не испугались кинуться в ледяную воду. Ещё и вытащили мальчишку, можно сказать, с того света. При этом никому об этом не сказали и, если бы не ваш тренер — так бы никто ничего и не узнал. Те ребята тоже язык за зубами держали, боялись наказания от родителей. Что ж, скромность украшает человека, хотя при ваших регалиях вы могли бы ходить, задрав нос. Жолон Кудайкулович, давайте.

Он обернулся к сопровождавшему ему осводовцу, тот достал из портфеля грамоту и с торжественностью в голосе произнёс:

— Дорогой товарищ Покровский! Позвольте от лица республиканского Обществ спасения на водах выразить вам благодарность за спасение человека, вручить вам эту грамоту, а также значок «ОСВОД».

После чего ещё и пришпилил мне на лацкан больничной пижамы этот самый значок.

— А я от себя также хочу выразить благодарность, — добавил Усубалиев. — И также преподнести… Нет, не грамоту, а вот такой настоящий мужской подарок.

Жолон Кудайкулович снова подсуетился, быстро извлёк из портфеля какой-то продолговатый свёрток и протянул главе республики. А тот развернул кусок материи, и моим глазам предстал то ли нож, то ли изогнутый кинжал в красиво отделанных ножнах. Усубалиев протянул его мне, я принял презент с некоторым даже благоговением. Вытащил наполовину клинок из ножен, по лезвию шёл витиеватый узор.

— Дорогая работа, — довольно улыбаясь, прокомментировал Усубалиев. — Такие делает только один кузнец на всю Киргизию, живёт он в горах, его предки тоже были кузнецами… А это — вашей супруге. Я знаю, она у вас певица, сам по телевизору её видел, для сцены будет в самый раз. Тоже ручная работа.

И он протянул очередной подарок. На этот раз это был широкий браслет с большим зелёным камнем посередине. Мне оставалось только искренне поблагодарить за подарки.

Когда гости попрощались и покинули палату, я снова принялся вертеть в руках клинок. Да-а, и впрямь штучная работа, стоит, наверное, немало… А в самолёт с ним пустят? Впрочем, в это время ручную кладь досматривают не столь придирчиво, как это было в моём будущем. Конечно, не как в «Бриллиантовой руке», когда таможенник просто ставил всем подряд мелом крестики на чемоданах, но во всяком случае в личных вещах никто не роется.

Да и Полине, думаю, подарок придётся по вкусу, смотрится солидно. Куда всё это спрятать, пока меня не выписали… Ладно, пока в карманы засуну, благо что они широкие и глубокие. А значок не забыть потом отцепить, а то какому-нибудь больному достанется после меня. Нет, так-то понятно, что одежду после каждого больного должны по идее стирать, тогда значок достанется сестре-хозяйке.

Дверь палаты снова приоткрылась, на этот раз заглянула дежурная медсестра Варя — довольно миловидная девушка с русой косой из-под медицинской шапочки.

— Покровский, собирайтесь, на выписку.

На крыльце больницы меня поджидал Казаков. Пожали друг другу руки, а потом ещё он и обниматься полез, но так, скупо, по-мужски.

— Рад, — сказал он, — рад, что всё обошлось. Вчера снова твоей звонил, обрадовал, что сегодня выписываешься. Всё ещё думает, что палец лечил.

— Ну пусть пока думает, дома уж растолкую, что к чему. Да и подарки вон, гляди, какие везу.

Показал кинжал и браслет, оружие Лукича, естественно, заинтересовало больше, повертел в руках, осмотрел внимательно лезвие, проверил ногтем остроту заточки, поцокал языком.

— Да-а, знатная вещь… Ладно, держи свой ножик. Поехали в аэропорт, через два с половиной часа самолёт на Свердловск.

На работу я вернулся через три дня, даже не успев закрыть больничный. Не думал, что так соскучусь по чиновничьим делам. Хотя чиновничьими их можно было назвать с натяжкой.

С работы мне ещё домой звонили, в том числе те же Гена с Валей, наперебой выражали своё восхищение моим поступком, о котором гудит весь обком, и намекали, что местное начальство меня так же отблагодарит за проявленный при спасении ребёнка героизм. А Ельцин так лично заехал после работы, пришлось его чаем с вареньем поить, он, наверное, литра два выдул за разговорами, ну да и чай, и варенье у меня знатные. Покалякали о делах наших скорбных, которые на самом деле не такие уж и скорбные, а вполне себе животрепещущие.