Главред: назад в СССР (СИ) - Савинов Сергей Анатольевич - Страница 6

— Вот вы, Арсений Степанович, этим и займитесь, — я широко улыбнулся.

— Но это ведь шесть полос! — толстый чуть не выпрыгнул из подтяжек.

— Возьмите помощников, — отмахнулся я. — Что вы, в самом деле? В первый раз, что ли?

Раздался смешок. Поначалу неуверенный, но потом, после моей еще более широкой улыбки, уже осмелевший и громкий. А когда рассмеялся сам Арсений Степанович Бродов, весь коллектив прямо-таки грохнул. Но от моего взгляда не ускользнуло странное выражение лица толстого — он хоть и улыбался, но глазами сверлил меня, будто хотел протереть дыру. Надо будет, пожалуй, к нему внимательно присмотреться.

— Так, ладно, товарищи, — я показал, что уже можно перестать смеяться. — Этому номеру не хватает сенсации. Что у нас на повестке дня? Тысяча девятьсот восемьдесят шестой год… Кто поедет в Чернобыль? Или в Афган?

В кабинете воцарилось гробовое молчание.

[1] Разворот — две газетные полосы.

— Евгений Семенович, — первой нарушила тишину Клара Викентьевна. — Мы все-таки районная газета, пишем о родном крае. Это в союзном центре затрагивают такие темы, вы же понимаете…

— И что? — я не сдавался, потому что это был мой сон, и никакие парторги не должны его портить.

— А то, что наших журналистов туда просто-напросто никто не пустит, — Клара Викентьевна всплеснула руками. — В Чернобыле работают ликвидаторы, там опасно… И еще я не уверена, что нам выдадут допуск. А в Афганистане…

Она вздохнула, и я немного попридержал коней. На дворе тысяча девятьсот восемьдесят шестой, перестройка лишь недавно началась, а гласность еще не заявила о себе в полную силу. Да, именно чернобыльская катастрофа во многом станет ее катализатором, но пока… Пока парторгша Громыхина права. Информация из Афганистана и Чернобыльской зоны проходит десятки инстанций, и журналистов районки туда точно не допустят на пушечный выстрел. А ведь вторая половина восьмидесятых, время излома — это просто рай для репортера из будущего вроде меня. Непосредственные участники тех событий, которые еще молоды и полны сил, могут столько всего рассказать! Они пока еще полны энтузиазма, никто из чиновников не вытирает о них ноги, как это будет в лихие девяностые. Ни у одного облеченного властью язык не поворачивается сказать, что «лично он их туда не посылал». А ведь я знаком с несколькими такими людьми в будущем. Слышал от них самих о тех унижениях, которым их подвергали особо ретивые функционеры на местах. Помню, как им было обидно, сколько боли звучало в голосах этих потерявших здоровье людей… И все же главред я или не главред?

Да, я не доктор и не физик-ядерщик. Я не знаю, как лечить лучевую болезнь и радиационные ожоги. Не могу ускорить строительство проекта «Укрытие» и не в силах остановить мародеров. Но мы, журналисты, недаром называемся четвертой властью. И в те времена, когда печатному слову верили безоговорочно, у меня есть шанс воспользоваться гласностью. Рассказать о проблемах тех, кто вернулся из зоны отчуждения. Сделать так, чтобы о них узнали, услышали их голоса. И помогли бы гораздо раньше.

— Хорошо, — подумав, сказал я. — Наверняка в нашем городе есть вернувшиеся ликвидаторы. Они смогут нам рассказать кучу интересной фактуры, а мы осветим их подвиг. Клара Викентьевна, ваша задача найти побывавших там земляков и пробить в райкоме разрешение на материалы…

— Что сделать? — выпучила глаза Громыхина.

Тьфу ты, опять сбился на разговорный сленг двадцать первого века. Надо быть внимательнее.

— Разузнайте, пожалуйста, — поправился я. — И добейтесь разрешения на разговоры и публикации.

— Поняла, — кивнула Клара Викентьевна. — Товарищ Краюхин, хочу напомнить, ждет вас сегодня по поводу слета комсомольских поэтов. Можем пойти к нему вместе, вы доложите ему о решении вопроса со статьей о молодежной культуре, а я… Я попробую уговорить его дать нам возможность пообщаться с ликвидаторами аварии на атомной станции.

— Спасибо, — я искренне поблагодарил парторгшу. — Буду очень признателен, Клара Викентьевна. А теперь, коллеги… Я бы все-таки попросил вас подумать о сенсации в номер.

— Сектанты, — подала голос неприметная до этого девушка в темном платье, худенькая и черноволосая. — На городском кладбище начали орудовать сектанты.

— Так-так-так, — подбодрил я ее. — Напомните, пожалуйста, как вас зовут?

— Соня Кантор, — с готовностью ответила девушка. — То есть… Извините, София Адамовна Кантор. Корреспондент.

Кантор. Знакомая фамилия. Точно! Вот ведь я дурень, сам же недавно вспоминал портреты известных сотрудников, висящих в коридоре нашего холдинга. Иосиф Кантор — военный корреспондент «Любгородских известий», отец Адама Кантора, спецкора по криминальной хронике… А эта скромная девушка с типичной семитской внешностью — его внучка. Тоже, к слову, из старой гвардии, ветеранов районной журналистики. Только если Марта Мирбах потом уехала в Питер, то София Адамовна Кантор в те же приснопамятные девяностые репатриировалась в Израиль. И возрожденные «Любгородские известия», занявшие место «Андроповских», потеряли вместе с ее отъездом отличного журналиста-расследователя. Но все это в моем интересном сне пока еще не наступило, и молодая София Кантор сейчас у меня в подчинении. Эх, нам бы в две тысячи двадцать четвертый год этих фанатов своего дела! Кажется, я начинаю совсем по-другому относиться к нашим пожилым корреспондентам…

— Спасибо, София Адамовна, — все это пронеслось в моей голове за считанные секунды, и я вежливо кивнул будущей звезде журналистских расследований. — Извините мою забывчивость, скоро все придет в норму. Так что вы там говорите про сектантов на кладбище?

Вся редакция с неподдельным интересом повернулась к Соне, и та тихим, но уверенным голосом принялась рассказывать.

— Это было одиннадцатого октября, на прошлых выходных. В этот день отмечается Покровская родительская суббота, и одна семья пришла на кладбище убраться на могилах…

От меня не укрылось выражение лица Клары Викентьевны, когда она услышала о церковном празднике. Как парторг товарищ Громыхина этого, разумеется, не одобряла, однако благоразумно промолчала. И это прекрасно, потому что от истории Сони уже веяло чем-то таинственным. А еще — жареным[1].

— Так вот, — продолжала девушка, — они заметили, что могила их родителей и еще несколько соседних подкопаны. В чужие эта семья, разумеется, не полезла, но из захоронения родственников достали… кости животных, черепа. А рядом, в мусорной яме, нашли зарезанную белую козу.

— Ох-х! — по кабинету разнесся тяжелый вздох.

— А что милиция? — сосредоточенно спросил я, удивляясь, почему все остальные слышат об этом впервые.

— Насколько я знаю, они приезжали, составили протокол, — пожала плечами Соня. — Но больше мне ничего не известно… А что самое жуткое — я ведь еще не все рассказала… Рядом с могилами валялись миниатюрные гробики с фотокарточками людей.

— Так, — во мне моментально включился журналистский азарт. — Начинаем собственное расследование. Валя! Валентина! Зайдите, пожалуйста!

Только покричав на всю округу, я, к своему стыду, осознал, что на моем столе стоит коммутатор, и секретаршу можно было вызвать одним нажатием кнопочки.

— Да, Евгений Семенович? — тем не менее, никто не засмеялся, и даже сама Валентина не подала виду, что я сделал что-то не так.

— Валя, свяжитесь с Доброгубовым и скажите, чтобы готовил машину к городскому кладбищу. Если будет перечить, переключайте на меня.

— Хорошо, Евгений Семенович, — с готовностью кивнула Валя. — Я подготовлю путевой лист. На кого выписывать редакционное задание?

— На Софию Кантор, — не раздумывая, сообщил я и потом добавил: — На фотографа Леонида Фельдмана. И я тоже поеду.

— Евгений Семеныч, разреши мне? — неожиданно поднял руку худой и длинный Виталий Бульбаш.

— Едем, — согласился я. — Остальные — готовим свои материалы. По запросам обращайтесь к Вале… Впрочем, вы все знаете. Я на телефоне… — сказав так, я тут же осекся, вспомнив, что никаких мобильников тут и в помине нет. — Буду, когда приеду.