Красный вервольф 2 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 39

Рашер вышел на середину, встал перед белым экраном и поклонился.

— Доброго денечка, товарищи женщины! — сказал он, приветливо улыбнувшись. — Я доктор Зигмунд Рашер, а это моя возлюбленная супруга, которая, как и вы, готовится скоро стать матерью во второй раз.

Он указал на стоящую сбоку сцены Каролину. Ее строгое темно-бордовое платье туго обтягивало огромный круглый живот. Она тоже улыбнулась и помахала дамочкам рукой.

Я старательно переводил словесные кружева, которые плел перед русскими женщинами нацистский доктор. Собралось их, надо сказать, немало, не меньше семидесяти. Они слушали речь о передовых достижениях гинекологической мысли в Германии, о том, как в скором времени роды станут много проще и легче, так что каждая женщина сможет выносить и родить без риска для жизни по десять и более детей.

Женщины внимали. По началу их лица были тревожными и замкнутыми, но Рашер был такой веселый и жизнерадостный, что уже к середине выступления дамочки расслабились, начали смеяться над его шутками и даже хлопать периодически.

Освещена в зале была только сцена, так что по началу лиц собравшихся я не разбирал. Чуть позже, когда глаза привыкли к полумраку зала, я взялся их рассматривать. Они были разные. Совсем юные девчонки и полнотелые бабы в теле. Блондинки, брюнетки, рыженькие. У кого-то животы уже были большие и круглые, а по ком-то сходу не скажешь…

Опа… В четвертом ряду с дальнего от меня края сидела баба Нюра. Пальцы ее тревожно трепали перекинутую через плечо косу. Она что, тоже беременна? Когда я ее в прошлый раз видел, то не заметил… Хотя там было довольно далеко, можно было и не заметить… Но ведь тогда получается, что мой отец должен родиться этой осенью.

—…таким образом вы получаете возможность проживать в комфортных условиях, получать правильное и здоровое питание, а также находиться под моим неусыпным и самым передовым медицинским наблюдением, — торжественно закончил свою речь Рашер и раскинул в стороны руки.

В зале раздались несмелые аплодисменты.

— А можно уже идти домой? — спросила с крайнего ряда полная женщина с усталым лицом. — У меня еще и обед не приготовлен…

— Прошу вас организованно пройти за этими славными ребятами, — проигнорировав вопрос произнес Рашер, указав на кучкующихся в дверях эсэсовцев. — У выхода вас уже ожидает транспорт. Вас отвезут в Плескау-Шпиттель и разместят в только что построенных светлых и удобных жилых корпусах…

Глаза множества женщин уставились на меня, ожидая перевода. Я почувствовал, что в горле у меня зашевелился колючий комок, будто я только что проглотил ежа. Я открыл рот и охрипшим голосом перевел слова Рашера. Твою мать… Твою мать… Это что же получается? Всех женщин, включая мою бабушку, Рашер собрался увезти в концлагерь? И что потом? Я посмотрел на сцену. Доктор о чем-то шептался со своей женой, изредка бросая взгляды в зрительный зал.

— А кормить точно будут хорошо? — спросила молоденькая тоненькая девушка с первого ряда. Живот у нее был огромный, будто родить она собиралась не меньше, чем тройню.

— О, не сомневайтесь! — заверил Рашер с широкой улыбкой. — Меню составляли лучшие германские повара.

Несколько женщин встали и пошли к выходу. Грузовики, вспомнил я. Когда мы заходили в кинотеатр, ко входу подкатило несколько грузовиков.

— Я не хочу! — закричала вдруг одна из женщин. — Выпустите меня, мне надо домой! У меня трое детей!

Пара эсэсовцев бодро рванули к ней, подхватили под руки и выволокли из зала. На несколько секунд повисла тишина, потом раздался громкий всхлип.

— Вы не понимаете, товарищи женщины, — Рашер прижал руки к груди. — Я доктор! Вам не надо меня бояться. Я хочу вам только добра. И я не допущу, чтобы вы по собственной глупости и недомыслию отказались сейчас от шанса послужить Великому Рейху! Так что не разводите панику, а организованно и тихо погрузитесь в предоставленный транспорт…

Кто-то зарыдал, теперь уже не скрываясь. Некоторые женщины повскакивали со своих мест и попытались прорваться через стоящих на их пути эсэсовцев. Но те с шутками и прибаутками хватали их за руки и выволакивали наружу.

Жуть, как хотелось броситься на Рашера и перегрызть ему глотку. Сводило скулы от ненависти, руки сами собой сжимались в кулаки. Но броситься на него сейчас было бы чистейшим самоубийством. И даже не факт, что я успею свернуть ему шею до того, как меня изрешетят пулями. И тогда у меня не останется никаких шансов вытащить из концлагеря мою бабушку. И вообще кого бы то ни было. Да уж, охрану он пригнал внушительную. А я-то еще недоумевал, зачем ему столько. Мол, он что, думает, что для его нежной персоны беременные женщины представляют такую грозную опасность?

Я поискал глазами свою бабушку. Она не истерила, не плакала и не металась. Стояла прямо, подбородок гордо вздернут… И да, вот сейчас я видел под летним платьем ее округлившийся живот. Правда, если не присматриваться, то все еще незаметно.

Перевел взгляд на Рашера, который возбужденно ходил по сцене взад вперед и командовал эсэсовцам быть осторожнее, чтобы не попортить раньше времени экспериментальный материал.

Через десять минут зал был пуст. Снаружи взревели двигатели грузовиков, заглушив женские крики и плач. В зале остались только я, Рашер и его супруга. Нацистский доктор, не обращая на меня внимания, обнял свою жену и погладил ее по круглому животу.

— Ну как, ты довольна, дорогая? — спросил он.

— Мне понравилась та блондинка с косой, — сказала Каролина, махнув рукой примерно в ту сторону, где сидела моя бабушка. — Только вот…

— Это ничего, ничего, — успокоил ее Рашер. — В конце концов, я же доктор. И могу обосновать любой… Гм… Феномен.

Весь оставшийся день я ходил мрачнее грозовой тучи, даже служебно-дежурную улыбку не получалось натянуть на морду. Марта почувствовала мое настроение, и бросала искоса на меня испытывающие взгляды, будто в тайне сочувствовала, но ни о чем не спрашивала — держала марку и строила из себя обиженку.

Мысль о том, что Нюру увезли в новоявленный концлагерь, никак не отпускала. Вместе с моей молоденькой бабушкой много советских женщин попали в западню Рашера. Я пока не придумал, как им помочь, слишком все навалилось разом, но с доктором определенно надо расправиться. А еще с «отличником». Гауптштурмфюрер Клаус фон Мансфельд, будучи голубых кровей, психиатром и этнографом одновременно, мог бы занимать вторую по значимости должность в Плескау-Шпиттель и быть правой руку Рашера. Но почему-то был прикомандирован руководством Аненербе непосредственно к Пскову. От Клауса за версту сквозило презрением к всему славянскому роду. Такой не должен ходить по нашей Земле, однозначно. До Рашера, пока мне не добраться, а вот гауптштурмфюрер явно обитает где-то здесь в городе. Я уже нарезал задачи Рубину, он сказал, что частенько видит этого хмыря на городской площади. Оставалось только ждать.

С работы ушел сегодня чуть пораньше, отпросился у графа, сославшись на мигрень. Слово «красивое» и графу знакомое не понаслышке. Он сочувственно кивнул, и отпустил меня, посоветовав на шею и лоб приложить мокрое холодное полотенце, зашторить окна и слушать музыку.

Ага, у меня в каморке патефон, блин, есть, и граммофон впридачу. Но я возражать не стал. Морщился, тер виски и послушно кивал.

Домой, естественно, я не пошел, а направился на городскую площадь. Деловито подошел к цыгану, и поставил на деревянный приступок свой сапог. Тот усердно стал начищать его щетками, приветственно одарив улыбкой «очередного клиента».

— А погодка-то сегодня неплохая! Да, дядя? — громко воскликнул Рубин, орудуя щетками.

— Бывало и лучше, — громко буркнул я, изображая неприветливого клиента.

Мы громко перебросились еще парой фраз на публику, а затем перешли на шепот. При этом, цыган научился разговаривать так, что даже губы не шевелились. Молоток!

— Этот гауптштурмфюрер молодой и светловолосый был сегодня, — еле слышно проговорил Рубин. — Подходил обувку свою чистить ко мне.