В когтях неведомого века - Ерпылев Андрей Юрьевич - Страница 26
- Предыдущая
- 26/67
- Следующая
Георгию ничего не оставалось, как последовать за этой парочкой.
Наверху экзекуция возобновилась с прежней силой, хотя и без особенной эффективности: в крохотной каморке, невольно ставшей ареной ночного сражения с нечистью, не то что размахнуться толком – пнуть-то как следует было невозможно!
– Да я на тебя псов Господних[30] напущу за это! – орал шут, методично пересчитывая углы помещения безответным хозяином, но никак не находя искомого пятого. – Чтобы прожарили твою тушу на медленном огоньке…
– Неужто вино попалось прокисшее? – ужасался толстяк, летая будто кегля. – Никак пронесло вас, сударь? То-то я чую – вся лестница…
Жора едва не провалился при этих словах сквозь доски пола.
– Какое еще вино?! Ты этот уксус вином называешь?..
– Или печенье мое вам не потрафило?
– Какое еще печенье?
Рассыпанные по полу во время ночной суматохи и благополучно забытые «печенки» теперь скользили под каблуками, словно костяшки домино, и нипочем не хотели при этом раскалываться.
– Будешь знать, как всякую нечисть под честных постояльцев подкладывать! Да что доминиканцы какие-то! Святая инквизиция по тебе, скотина, плачет!..
– Стоп! – впервые проявил что-то вроде характера прощелыга, останавливая карающую длань шута на замахе. – Какая еще нечисть? Что это вы имеете в виду, сударь?
Леплайсан слегка охолонул, припомнив, что от проклятого оборотня никаких материальных следов, кроме едкой вони паленой шерсти, не осталось.
– Да шкура та, что на этой вот постели лежала…
Хозяин придирчиво изучил лежанку, на которую ему указывал агрессивный постоялец, едва ли не обнюхивая распухшим носом разворошенную и слегка обугленную постель.
– А где, кстати, шкура-то? – прищурив тот глаз, что еще был не совсем заплывшим, и уперев руки в боки, поинтересовался он у совсем присмиревшего Леплайсана. – Куда это вы ее подевали?..
– Да…
– Бить – бейте, – распалял себя носач, уловив слабинку, – мы к этому делу привычные, да и если за дело, то королевский указ этого не запрещает… На то вы и господа бла-ародные, кость белая, кровь голубая…
– Кровь не трогай!..
– Но вот имущество, инвентарь, так сказать, портить не смей! – взвизгнул хозяин. – Может, мной за шкуру эту зверя редкостного деньги преогромные плачены? Может, я ее только самым дорогим постояльцам стелю?
– Добра-то, – пробормотал шут несколько смущенно. – Какая-то блохастая шкура…
– Это еще посмотреть надо, кто тут блохастый! – верещал «истец». – Может, ее еще дедушка мой…
– Но шкура… То есть оборотень, – вставил слово Арталетов, придя на помощь другу, – действительно напал на нас ночью. Если бы не серебряная пряжка моего плаща…
– А вы бы помолчали, сударь! – развернулся к нему пышущий праведным возмущением хозяин. – Я вас по доброте душевной, бродяг безденежных, в дом пустил, а вы… Может, зверушка к вам ластилась, ласки требовала, а вы ее – серебром, даже не разобравшись!..
– Ничего себе ласки… – почесал в затылке шут.
– Одним словом, – внимание толстяка снова перекинулось на обидчика, – гоните два тестона[31] за порчу имущества!
– Какие два тестона? За драную шкуру, к тому же с наклонностями к вампиризму?
– Не знаю, какие там у вас с ней были наклонности! – отрезал «пострадавший», загибая толстые кургузые пальцы. – Во-первых, шкура. Мех ценного, так сказать, пушного зверька… Во-вторых, ночлег. В-третьих, ужин. В-четвертых…
Друзья не успели опомниться, как им был выставлен полный счет не только за все съеденное, выпитое и испорченное, но и за «баловство», хм-м, на лестнице и за многое другое, о чем они даже не догадывались.
– Слушай, старина, – Леплайсан для наглядности вывернул пустой кошелек, в котором не завалялось и дохлой мухи, – с деньгами сейчас, как видишь, напряг, но на будущей неделе…
– Никакой будущей недели! – принял независимый вид хозяин. – Или платите сразу, или я зову стражников. Вам еще не приходилось, сударь, – обратился он к не совсем пришедшему в себя после унижения Георгию, – сиживать в долговой яме? Нет? Ну, это дело наживное… Товарищ-то ваш там частый постоялец.
– Ладно. – Воспоминание о долговой яме настолько расстроило шута, что он пошел на попятную. – Золотом возьмешь, живодер?
– За «живодера» можно и еще немного надбавить… Откуда у вас золото, голодранцы, если и двух тестонов в карманах наскрести не можете!
– А это что – не золото? – Леплайсан схватил арталетовскую цепь. – Червонное, высшей пробы! Да посмотри, какое массивное… Не какая-нибудь дутая турецкая подделка!
– Золото, конечно, доброе… – вынужден был признать гостинщик, придирчиво изучив цепочку и даже попробовав одно звено на зуб. – А как вы докажете, что она не краденая?
– Ты что, меня не знаешь? Забыл, смерд, у кого служу? Да и что тебе с того, краденая она или нет?
– Не скажи-и… А ну как прибегут завтра «крючки», да спросят: откуда, мол, у тебя, папаша Жандолу, герцогская цепь?..
– Ну, скажем, до завтра ты вряд ли ждать будешь… Часа не пройдет, как к скупщику потащишь. Берешь или нет?
– Что с вами делать… – поскреб в затылке жулик. – Так и быть – только из-за доброго с вами, месье Леплайсан, знакомства – два звена.
– Чего-о?!!! Какие еще два звена? Тут и одного – с избытком…
– Людовик… – Это подал голос Арталетов.
– Подождите, Жорж, не до вас! Да одно звено на все пять тестонов тянет, если не на шесть…
Последующие полчаса ушли на самый постыдный торг, сделавший бы честь какому-нибудь барышнику, а вовсе не королевскому шуту благородного происхождения. Арталетову стало даже неловко за своего нового друга, но, что поделаешь, скупость в те времена еще не считалась, наверное, таким уж страшным пороком…
Увы, все красноречие Леплайсана было растрачено зря. Носатый жулик, правда, сбавил «калым» до одного звена, но дальше уперся, как осел, и твердо стоял на своем, колотя себя в грудь и клятвенно утверждая, что цена золота нынче сильно упала из-за испанцев, нашедших-таки за Морем Тьмы несметные сокровища и тем самым едва не доведших Кастилию и Леон до финансового дефолта, а сбывать детали ювелирных украшений нелегко… Хочешь не хочешь, а пришлось доставать кинжал…
Нет, вовсе не для того, чтобы вспороть жирное брюхо негодяя, а всего лишь затем, чтобы разогнуть филигранные застежки цепи и высвободить одно звенышко, которое из-за его вычурности можно было носить и в одиночку, как дамскую брошку например.
Ночные приключения мало того, что стоили друзьям бессонницы, обошлись дополнительно в солидную сумму. О том, что «инвентарь» едва не отправил обоих постояльцев к праотцам (а то и подальше, ведь жертве вампира на Небеса не попасть, свят-свят-свят!), жирный скупердяй и слышать не хотел, хотя и несколько подобрел, когда золотая вещица перекочевала в его бездонный карман.
– Заезжайте еще! – радушно кланялся он на пороге своего заведения вслед отъезжающим постяльцам. – Когда денежки будут… Мы всегда гостям рады!..
– Нет, напущу я на него все-таки Святую инквизицию! – грозил раздосадованный Леплайсан, когда они с Георгием выбрались из «гостеприимной» гостиницы. – Будет знать, как нечисть всякую под честных постояльцев подкладывать! Сам-то чесноком обезопасился, каналья…
– Забудьте, Людовик, – печально отвечал ему Арталетов, занятый мыслями о том, как он будет возвращать драгоценность ее законному владельцу в таком укороченном виде: а вдруг у того все звенья пересчитаны? – Всяк зарабатывает себе на жизнь, как может…
– Нет, вы только подумайте… А что это, Жорж, колокола с утра раззвонились? – спросил шут приятеля, немного поостыв. – Троица сегодня, что ли?
Жора неопределенно пожал плечами, так как, воспитанный в атеистической семье, был в делах религиозных абсолютным профаном, особенно в католических.
– Нет, для Троицы вроде как рановато, – вычислял что-то про себя Леплайсан, поочередно загибая пальцы. – Святой Пантелеймон?.. Может быть… Все равно нужно поспешать в Лувр, а то опоздаем к праздничному обеду… Эй, человек! – подозвал он прохожего, тащившего куда-то на коромысле две огромные бутыли, оплетенные ивовыми прутьями. – Не подскажешь, случаем, что сегодня за праздник?
30
Псы Господни – доминиканцы (от лат. «Domini canes» – «собаки Господа»), монашеский орден, отличавшийся в средневековье особенным рвением в гонении всякого рода ересей и колдовства.
31
Тестон – старинная французская серебряная монета около 10 г весом, размером с царский полтинник.
- Предыдущая
- 26/67
- Следующая