Целитель 10 (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 14

— Фри, — мягко сказал Вакарчук, — эта квартира — твоя. Купил я, да, но это всё пустяки. Вот, покончим со всякими формальностями, и ты как бы вступишь в наследство. Тогда и вернешь. Кстати, парой счетов ты сможешь воспользоваться уже завтра…

Уиллет встрепенулся.

— Нет-нет, — иронично улыбнулся Степан, поднимая руку, — это не намек! Просто… Твои дед с бабушкой… Неважно, есть или нет между вами кровное родство! Главное, что они любили тебя, а ты любил их. Вот и все. И они же еще живы…

— О-ох… — покраснел Фримен. — До чего же стыдно… Я даже не подумал! Получается… я могу помочь им?

— Можешь, Фри. Я бы даже сказал — должен. Не хочу грузить тебя, но оплачивать иные долги бывает так приятно!

— Ох, ну да! Они так обрадуются! — оживился Уиллет-младший. — Дед, помню, всё мечтал переехать на Гавайи, позагорать под пальмами… — молодой человек растерянно смолк.

— Вот и купи им коттедж! — надавил Вакарчук. — Где-нибудь в предместьях Гонолулу, или подальше, поближе к природе. А лучше всего — съезди к ним сам, и возьми с собой! Вместе и выберете! Не думаю, что ты опозоришься, кичась деньгами — Фримен Дитишем вырос нормальным работягой со Среднего Запада. А другая фамилия… Подумаешь! Если характер крепок, его даже золото не разъест!

— Сэр… — в голосе Уиллета зазвучала настойчивость. — Скажите, только честно… Вы считаете, это деньги погубили отца?

— Честно… — невесело хмыкнул Степан. — Богатство портит, Фри, если не следить за собой. Это как с радиацией — балбес подхватит лучевую болезнь в первый же день, а умный будет осторожен, и проработает годы с каким-нибудь плутонием без вреда для себя. Если честно, я думаю, что старый Седрик подцепил такую заразу, как вседозволенность, и всю свою жизнь боролся с утверждением, будто его всемогущество — иллюзия.

— А это так? — пытливо спросил Фри.

— По-моему, так… — задумался Степан. — Понимаешь, богатство дает власть, но этой властью надо уметь пользоваться. Вот ты отправишься в Канзас, чтобы обрадовать своих стариков. Да? И это правильно! А закоренелый индивидуалист станет думать только о себе, и таких дел наворотит… Твой отец влез в политику, как Наполеон, как Гитлер и прочие эгоисты, ставшие политическими бандитами. Седрик мог устроить жизнь миллионов людей к лучшему, а принес им лишь смерть и муку… — он смутился. — Прости, Фримен, я что-то ударился в дедовские назидания! Ты только… Вот только не надо отягощать свою карму отцовскими грехами! Уиллет-старший сделал свой выбор, а ты сделай свой.

— А я уже выбрал, — твердо заявил Уиллет-младший, и смущенно улыбнулся.

Вечер того же дня

Вислинская коса, Морска-Криница

Стемнело, и мы разожгли костер. Даже два — в одном, прогоревшем, пекли картошку, а другой окружили, следя за трепещущими флажками огня.

— Не надо обчищать всю картофелину, — учил я Елену премудростям пионерского жития. — Подгоревшая кожура не горчит…

— Да там же сажа! — изумлялась фон Ливен.

— Подумаешь! Так даже вкуснее!

Я разломил дымящийся корнеплод, и сунул внутрь кусочек задубевшего масла. И быстренько в рот, пока не растаяло.

«Вкус… Спесфис-ский!»

После банки тушенки, что я умолол в одиночку, картошка шла на десерт.

— Кому чайку с дымком? — блеснул очками Иванов.

— Мне! — я быстро протянул кружку, заодно строго отчитав Бориса Семеновича: — Вот от вас я такого не ожидал, товарищ генерал-лейтенант! Лично заявиться на опасное мероприятие!

— Объявлю себе выговор в приказе, — хмыкнул генлейт, щедро плеснув горячего, душистого и терпкого.

Елена хихикнула, и шепнула мне на ухо, прижимаясь плечом:

— Прямо помолодел!

— Я даже знаю, из-за кого!

— Чего там шушукаетесь? — добродушно забурчал Иванов.

— Гневно осуждаем происки империалистов, — отчеканил я.

— Скоро уже, — успокоил нас Борис Семенович.

— Товарищ генерал-лейтенант, — материализовался из тьмы громадный старшина из спецназа Балтфлота, — сообщение от наших. Яхта «Аквила» на подходе. Подлодка «Халибут» в миле отсюда — подвсплыла, одна рубка торчит.

— Готовность? — хладнокровно осведомился Борис Семенович.

— Полная! — осклабился старшина, и растворился во мраке.

— Борь, а почему этих громил «парусниками» зовут? — спросила фон Ливен, сосредоточенно дуя на чай.

— А они все из 561-го ОМРП, — Иванов зашуршал фольгой, отламывая кусочек шоколадки, — а сам пункт — в «Парусном». Это тут недалеко… Ладно, давайте закругляться, не будем мешать секретной операции!

Мы закидали костер песком, и отошли к соснам — деревья шумели негромко и тревожно.

— Вижу-вижу! — Елена запищала, как девчонка.

Лодку можно было и не заметить в темноте, а вот яхта вовсю белела. Подошла тихонечко, спустив грот со стакселем, «парусники» ловко приняли швартовы, и…

Дальше всё происходило в таком быстром темпе, что разглядеть и понять было невозможно, сплошное мельтешение. Минуты не прошло, а фигуры спецназовцев уже темнели на палубе «Аквилы».

Скрученную и ошалевшую команду «Царевичи» разложили, устраивая допрос, а яхта отвалила от причала, держа курс на «Халибут».

— Меня волокут, — фыркнул я, и даже Иванов затрясся от сдерживаемого смеха.

Понедельник, 21 апреля. День

Минск, улица Подлесная

Ректор подмахнул мое командировочное удостоверение, и я спустился в фойе, свободный и легкий, как воздушный шарик.

Машеров убыл еще вчера, спецбортом в Москву, а Ромуальдыч дожидался меня, болтая с Кивриным о делах насущных и посторонних.

— Здорово мы отдохнули! — воскликнул Володька. — Никогда еще у меня не было таких насыщенных выходных!

— Да уж, — благодушно хмыкнул Вайткус. — День за три!

— Жалко, что к морю не съездил, — завздыхал аналитик, косясь в мою сторону. — Не видал, как наши там — на абордаж!

— Да никто не видал, — утешил я его. — Темно было.

— «Халибут» в Балтийск отбуксировали, — проинформировал Ромуальдыч. — В «Правде» тиснули, на первой странице! «ТАСС уполномочен заявить…»

— Ох, и вони будет… — затянул я, довольно жмурясь.

— Миша! — разнесся вопль, и ко мне подбежал Корнеев, счастливый, всклокоченный и явно не в себе. — Миша, Ядзя живая! Ее ранили только, она сейчас в больнице, в реанимации!

— Здорово! — обрадовался я. — Вот это здорово!

— Миш! — Витька весь ходуном ходил, не в силах стоять смирно. — Можно я отпуск возьму? Без содержания! Я здесь побуду, дождусь! Ядзю еще из комы не выводили, а сидеть с ней некому… Ну, ты ж понимаешь! Можно?

— Мы тебе больничный оформим, — улыбнулся я. — А диагноз еще Хайям поставил: «Влюбленный болен, он неисцелим…»

— Так можно, да? — возликовал Корнеев.

— Ступай себе, старче, будет тебе отпуск!

И одним счастливым человеком на планете стало больше.

Среда, 23 апреля. День

Первомайск, улица Ленина

Как начались в Минске наши «хождения по мукам», прямо с утра понедельника, так только в Москве и закончились. Кажется.

Втроем мы, с Ромуальдычем и Володькой, исписали кучу бумаг — то сами отвечали на всякие запросы, даже из МИДа и Политбюро, то с нас снимали свидетельские показания — вежливо потрошили мозг, выжимая информацию до последнего байта, по десять раз мусоля один и тот же вопрос.

Но вот унялась чекистская прыть, и трое потерпевших резво дунули в аэропорт. С облегчением.

Из Одессы добирались рейсовым автобусом. За окнами — ярая весна, поля в зеленой опуши, а мы медленно оборачиваемся самими собой, смываем, сдираем с душ накипь «приключений».

Распрощались у запыленного «Икаруса» — Вайткус с Кивриным двинули в институт, поймав такси, а я зашагал домой — поперек Богополя, к берегу Южного Буга. Работа? «Маньяна…»