Индустриализация (СИ) - Нестеров Вадим - Страница 52

Разумеется, репрессивная позиция большевистских властей была встречена инженерами крайне неоднозначно, многие авторитетнейшие «технари» прямо обвинили большевиков в нарушении неформального «общественного договора».

Помните, я вам в первом томе рассказывал про одного из отцов отечественной металлургии Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло и его пророческой записке в президиум НТУ ВСНХ СССР?

Тогда я не сказал того, что записка эта писалась по горячим следам Шахтинского дела, и, кроме комплиментов новой власти, там есть и нелицеприятные абзацы:

«Но опыт надо вести честно с обеих сторон. Только честная постановка опыта сделает его убедительным и полезным. Это возлагает обязанность: а) на небольшевиков – работать не за страх, а за совесть; б) на большевиков – честно учитывать результаты опыта, иметь мужество видеть свои неудачи и не валить с больной головы на здоровую.

Видим ли мы честную постановку в современных условиях? Нет. Нашлись продажные души, которые, введя в заблуждение бывших владельцев промышленных предприятий, нашли способ выманивать у них деньги за якобы вредительство, которое они якобы будут проводить, находясь на службе у большевиков. Для всякого ясно, что это был неблаговидный прием выманивания чужих денег и только. Настоящее, подлинное вредительство — есть легенда. То, что делалось, есть шулерский прием и только.

Как отнеслись к этому большевики? Спокойно? Как к простой проделке шулеров? Нет. Они раздули «Шахтинское дело», сделали из него мнимую угрозу срыва всей промышленности; взяли под подозрение всю интеллигенцию; арестовали множество инженеров; возбуждают серию дел. По каким мотивам так было поступлено? Мотивов такого неспокойного отношения большевиков может быть два:

а) Большевики струсили измены и действительно потеряли голову. Я решительным образом отвергаю эту версию.

б) Я считаю более вероятным предположение, что первые несомненные поражения на промышленном фронте, испытанные большевиками, не признаются ими как поражения принятой ими системы управления промышленностью. Для этого у них еще не хватает мужества. И они ухватились за «Шахтинский процесс» как за возможное оправдание своих неудач.

К чему поведет такой перенос неудач с больной головы на здоровую — предсказать нетрудно. Он приведет к окончательной гибели промышленности, к катастрофам, результаты коих предвидеть невозможно… Раз всякое деяние специалиста рассматривается с точки зрения прокурора и все техники и специалисты находятся под подозрением, то паралич административной машины неизбежен…».

А теперь просто поставьте себя на место Алексея Блохина, вчерашнего студента, только что указавшего четыре точки на берегу реки Белой - той самой Агидель, воспетой Шевчуком.

Его поколению было труднее всего, потому что они, по сути, оказались между молотом и наковальней.

С одной стороны – их родная Советская власть, которой они дали присягу служения еще в ранней молодости.

С другой – кошмарят их учителей, тех, кто дал им знания и вытянул их к свету.

Отсидеться в стороне вряд ли получится – не то тысячелетье во дворе. Двадцатые кончились. Пока от них не требуют слова, но исключительно из-за их нынешней незначительности. А Губкин, например, уже выступил в «Известиях» со статьей «Сорвать строительство нефтяной промышленности вредителям не удалось», где поддержал «колоссальное возмущение... огромных масс рабочих и трудящихся, ибо мы имеем дело с совершенно неслыханным вредительством, низкой и позорной изменой и лакейским пресмыкательством перед международным капиталом».

И не факт, что его самого минует чаша сия. Долго ли накосячить по молодости и неопытности? А уж выдать ошибку вчерашнего студента за намеренное вредительство по нынешним временам – дело совершенно плевое.

Вот так Алексей Блохин и руководил работами по бурению в Ишимбаево, ожидая результатов с обжигающим холодом в животе и читая в газетах проклятия в адрес нефтяников-вредителей, которым в обвинительном заключении вменялись и такие грехи:

«Разведки умышленно направлялись в районы, где нефть заведомо отсутствовала, с конкретной целью не дать стране нефти. В области бурения: скважины закладывались на явно малодебитные и обводненные пласты. <...> БУРЕНИЕ ВЕЛОСЬ ХИЩНИЧЕСКИМ СПОСОБОМ, ЧЕМ ПОРТИЛИСЬ МЕСТОРОЖДЕНИЯ (разрядка следствия – ВН), скважины закладывались в местах полного отсутствия нефти».

А бурение в Ишимбаево меж тем шло совсем не просто.

Геолог

Главная проблема была в том, что Ишимбаево было тем самым медвежьим углом, где даже макаровских телят искать было бессмысленно. И это была одна из главных проблем индустриализации – почти все масштабные стройки приходилось затевать в местах, которые даже лешему показались бы изрядной глушью.

Оборудование для сооружения буровых везли от поселка Раевка, который был всего-то в 120 км от Ишимбаево. Везли по бездорожью, телегами, на лошадях и верблюдах. И вся эта логистика заставила бы любого бухгалтера не пустить слезу даже, а возрыдать в голос. Сохранились расчеты по импортному паровому котлу. Вдумайтесь - его доставка из Великобритании до башкирской станции Раевка обошлась в 16 тысяч рублей, а от Раевки до Ишимбаево – уже 18 тысяч рублей.

Дальше – веселее. Оборудование завезли, сооружаем буровые вышки.

Нефть, напоминаю, Блохин нашел в девственной природе, поэтому с жильем у нефтяников было плохо: рабочие и специалисты жили в близлежащих деревнях. Ну как – «близлежащих»… Каждое утро до работы новоявленные нефтяники месили грязь от 2 до 6 километров.

Тем не менее к февралю 1931 года все четыре буровых были построены, однако бурение началось не сразу: скважина № 703 была запущена 21 февраля, 701-ая – в апреле, 704 -я – в мае, последней завертела свой бур 702-ая – 3 июня.

Главная проблема была общей для всех строек страны – крайне низкий уровень квалификации рабочих. Работать на ишимбаевских буровых навербовали жителей окрестных деревень, причем между русскими и башкирами особой разницы не было. И те, и другие отличались редкой дремучестью, жили в лесу, молились колесу, инструмента сложнее топора отродясь в руках не держали, поездку в Стерлитамак считали главным приключением в своей жизни и вообще периодически задавались вопросом: «А за Уфой люди е?».

Поэтому бурение шло крайне тяжело и несколько раз находилось под угрозой полной остановки – поломки следовали одна за другой. К примеру, в октябре 1931 года на скважине № 702 произошла первая крупная авария: во время спуско-подъемной операции на глубине 533,3 м сломалась бурильная труба.

В целом же из-за нехватки оборудования и механизмов, а также организационных проблем общий простой в 1931 году составил 6 месяцев и 5 дней. Простаивали больше, чем работали!

Свой вклад внесло и деятельное начальство со своими высокомудрыми указаниями. В августе 1931 года, когда простаивали все четыре буровые из-за отсутствия дров для котельных, Блохину пришел приказ треста «Уралнефть» о прекращении бурения скважины N 703, углубившейся уже на 568 метров, как якобы выполнившей свое назначение. Возражения геолога Блохина, что по проекту все буровые должны пройти тысячу метров, во внимание приняты не были.

Пришлось Алексею Блохину прибегнуть к запрещенному приему и настучать на собственное начальство властям республики – как коммунист коммунисту. Те, разумеется, устроили жуткий скандал и в итоге добились отмены этого приказа, благо Блохин указание тихой сапой саботировал и бурение продолжал, благо рабочие согласились временно работать бесплатно.

Изменение позиции треста объяснялось просто – ситуация с волжско-башкирской нефтью опять изменилась. Со времен открытия профессора Преображенского прошло уже почти три года, три года массированной разведке был включен зеленый свет, а результатов не случилось никаких. Экспедиции, разосланные во все концы, даже стакана нефти в клюве не принесли.