От заката до рассвета (СИ) - Артемов Александр Александрович - Страница 71

— Можете не рассказывать…

— Я буду говорить только то, что считаю нужным, опричник. Врать у гроба моей дочери я не намерен. Возможно, она заслужила это. Но в своих грехах она будет раскаиваться перед Спасителем, и только перед ним.

— Могу я взглянуть на нее?

— Зачем?!

— Иногда чтобы понять, что в действительности произошло, нужно поглядеть самому.

— Поглядеть?.. — зажглись глаза воеводы яростью. Каурай уже решил, что старик сейчас набросится на него с кулаками, но ярость схлынула так же быстро, как и возникла.

Он тяжело поднялся и молча отошел к стене:

— Гляди.

Каурай шагнул к изголовью и склонился над усопшей. Саван плотно обволакивал точеные черты. Он аккуратно подцепил пальцами тонкую материю и приподнял полотно, открыв лицо панночки трепещущему свету лампады.

— Нагляделся уж? — нетерпеливо спросил старик, стоя к Кураю вполоборота.

— Да, — распрямился тот и снова покрыл мертвую невесомой тканью. — Ты прав, воевода. Тут поработали не простые смертные.

Ответом на эти слова стал тяжелый вздох и скрип стула, когда воевода вновь устроился в ногах усопшей.

— Сталкивался уже с таким?..

— Да, пару раз, — уклончиво ответил одноглазый. — Но, признаюсь, жертва обычно быстро умирала. Она долго мучилась?

— Почти сутки, — глухо отозвался старик и зашипел, едва сдерживая рыдания. — Обещаю, что доберусь до той силы, которая это сделала с ней. Из-под земли достану…

— Он не закончил. За ней вернутся.

— Кто? — дрогнула скула у убитого горем старика.

— Тот, кто истязал ее. Демон.

— Зачем? За ее телом?

— С телом он закончил. А вот с духом, нет. Что-то помешало ему вцепиться в ее душу и утащить в Яму. Скорее всего, вскоре он попытается завладеть ею уже окончательно. И, возможно, нынче ночью. Пан, лучше принеси сюда побольше свечей.

С этими словами одноглазый приподнял повязку посмотрел в самый темный угол, которого не касался ни один лучик света. Самый темный и самый холодный. Каурай давно подозревал, что там кто-то сидел. И ждал. Ждал, когда воеводу оставят силы.

— Сейчас каждая тень — наш враг.

— Свечей я не пожалею… Но что же делать? Не может же она лежать здесь до скончания времен?..

— Делай все так, как задумал — уговори отца Кондрата провести ночное бдение по умершей. Но завтра, сегодня он пришел в одиночку.

Каурай ухмыльнулся, встречаясь с чертом глазами, и издевательски подмигнул разозлившейся твари. Ему было с чего беситься — он давно облюбовал “черный” угол, в который на Пограничье не было принято ставить ничего кроме метлы, и упорно выжидал своего часа, когда в горнице не останется никого кроме мертвых, чтобы исполнить задуманное. Напротив такого угла всегда располагались лики святых и смелых, но нынче иконы были практически бесполезны. Слишком велики ставки.

Воевода проследил за его взглядом. Но не увидел ничего, кроме чернеющей в углу темноты.

— Ты справишься с ним?.. — спросил он севшим голосом.

— Да, — кивнул Каурай. — Тут выбор не велик — либо сразить демона, либо разделить участь несчастной Божены. Но мне нужно кое-что…

— Ты получишь все, что нужно, опричник. Кречет!

— Да, пан воевода? — склонил голову казак, пораженный всем, что услышал.

— Дашь ему все, что он ни попросит. В разумных пределах, конечно.

— Арсенал в твоем распоряжении, пан Каурай!

— Благодарю, — кивнул Каурай. — Распорядитесь насчет свечей и, прошу, уходите отсюда. Оба.

— Еще чего! — округлились глаза воеводы, но тут он снова поглядел в угол и скрипнул зубами. — Погань…

— Именно. Посему уходите, и чтоб никто даже не думал соваться сюда до рассвета. Моя работа начинается сейчас.

Не говоря более ни слова, воевода поднялся со стула и, сжав на прощание ногу своей покойной дочери, направился к выходу. Кречет без разговоров вернул Каураю его кинжал и последовал за хозяином.

— И еще одно, опричник, — оглянулся воевода на одноглазого, прежде чем покинуть горницу. — Справишься с работой, дам тебе столько серебра, сколько сможешь увезти на этой своей безумной кобыле. Не справишься…

— Об этом позаботится ваш гость, пан воевода, — поклонился Каурай.

И он не разгибал спину, пока воевода с тяжелым сердцем не захлопнул дверь, оставив одноглазого с чертом один на один.

— А ты большой… Переваривать долго.

— Я горький на вкус.

Каурай перевернул стул и уселся, положив локти на спинку. В руке сверкнул кинжал, один удар которого обещал доставить черту массу проблем. Но вот насчет второго удара Каурай был не уверен.

Черт был не дурак, и не спешил вылезать из своего угла. Свечей наносили полную горницу, но горели они из рук вон плохо и постоянно тухли. Угол как был чернее черного, так и оставался. И несло оттуда гнилью.

— Беги отсюда, опричник, пока цел, — сверкнули два глаза из темноты. — Она сама выбрала свою судьбу. Это не твое дело.

— Напротив, — сказал одноглазый, проходясь пальцем вдоль изящного обнаженного лезвия. — Ведьмы и их проблемы — это всегда мое дело. Так уж повелось. Поверь, я сам страдаю.

— Будет проще, если ты отступишь, — сощурились глаза. — И дашь нам наказать эту воровку.

— И что же она украла у вас?

— Это дело Ямы.

— Вот с Ямой я и буду вести беседы. А ты можешь проваливать, черт.

— Яма не ведет беседы. Яма берет свое.

— Пусть заберет другую жертву. Эта под моей защитой.

— Ты хочешь, чтобы мы забрали другую? Кого?

— Разве на Пограничье мало душ? — ухмыльнулся одноглазый. — В этом страшном доме, в котором в каждой комнате по “черному” углу и где даже печи не могут разогнать могильный холод? Зачем Яме одна невинная душа, если весь острог скован вашей паутиной.

— И ты готов отдать ни в чем не повинную душу в обмен на эту грешницу, которая попрала все человеческие законы? Не так ли, опричник? В своем ли ты уме?

— Ты что вправду взываешь к моей совести? Интересные пошли времена, раз даже черти становятся гуманнее.

— Думаешь обмануть обманщика? Души падают в Яму каждый удар твоего напуганного сердца, — вещал черт из угла. — Пока мы с тобой разговариваем, в этом самом доме одна безумная душа уже готовится стать нашей. Вот-вот ее шейку стянет петля, и она предстанет пред вратами в Пандемониум. А в селении за стенами одна особа скоро отравит пищу своей матушки — по ее мнению та уж слишком зажилась на этом свете. Их обеих поджидает Яма, одну раньше, другую позже. Кое-кто на той же улице в сильном подпитии рвет глотки из-за кобылы — Яма примет и их. И таких десятки, сотни — тысячи каждый день скатываются по гладким ступеням, по которым невозможно подняться. Колесо вертится, и нет ему покоя. Это естественный порядок вещей. За преступление следует расплата, а ты пытаешься встать на пути у справедливости.

— Истинно так, — склонил голову одноглазый. — Но с этого места я не сойду, так и знай. Давай лучше сыграем.

— Во что?

— В кости. Выиграешь ты — заберешь душу Божены. Выиграю я — удовлетворишься “естественным порядком вещей”.

— Ха, желаешь немного поторопить события? — хохотнул черт. — Хорошо. Но на каждый твой промах я заберу одну жизнь в этом доме. Каждая случайность будет стоить жизни кому-то, кто сейчас трясется за стенами и ждет своей участи. И так мы будем играть, пока не взойдет солнце, или пока ты не проиграешь. Согласен?

— Это честно.

И тут же из угла выкатились две белые костяшки. Ударились о сапог одноглазого и встали намертво. Два и пять. В сумме выпало семь.

Следом дом сотряс протяжный женский визг. Вскоре стены Замка снова погрузились в тревожную тишину.

— Она давно напрашивалась, — довольно хохотнул черт. — Теперь твоя очередь, мой добрый друг. Постарайся сразу не выбросить “глаза змеи”. А то станет совсем не интересно.

Одноглазый пару раз встряхнул кубики, почувствовав прохладу старых, истертых костяшек, и раскрыл ладони. Костяшки, подскакивая и вращаясь полетели на пол — одна костяшка замерла показав цифру шесть, другая — четыре. Десятка.