Научу тебя плохому (СИ) - Победа Виктория - Страница 1

— Вам кого? — выдает высокий, темноволосый парень и не стесняясь проходится по мне взглядом. Отчего-то брюнет мне кажется знакомым.

Теряюсь, совершенно сбитая с толку.

— Я, наверное, ошиблась квартирой, — оглядываюсь, на лестничной площадке всего три двери, и судя по цифрам на остальных, я не ошиблась. — Это ведь сто двадцать пятая? — уточняю на всякий случай.

А может, я дом перепутала? Или улицу? Да нет же, не могла я, все верно должно быть.

— Сто двадцать пятая, — кивает парень и хмурится.

— Мне нужна Дарина Воронцова, скажите, она здесь проживает? — интересуюсь неуверенно, едва выдерживая взгляд брюнета — оценивающий, с долей неприязни.

— Ты Еся? — брови парня летят вверх, на лице отражается крайней степени недоумение, а я киваю, словно болванчик.

— Еся, — подтверждаю, все еще не понимая, откуда он знает мое имя.

— Входи, — он отходит в сторону, а я осматриваюсь не торопясь. Отчего-то мне совсем не хочется входить в квартиру к незнакомому мужчине. — Входи, не надо соседей веселить, — бросает он грубо и я, сглотнув скопившуюся во рту вязкую слюну, вхожу в квартиру, позволяя закрыть за собой дверь. Спокойно, Еся, он ничего тебе не сделает. Дыши.

— А вы… я, простите, но откуда вы знаете мое имя?

— Дело в том, что с тобой говорил я и объявление, на которое ты откликнулась, было моим, — пожав плечами, парень прислоняется спиной к стене, и скрещивает руки на груди, продолжая меня осматривать.

— В…ваше? Но я… я говорила с девушкой, и на фото была девушка, — произношу глухо, понимая, конечно, как глупо звучат мои слова.

— Ну знаешь, на твоей фотографии, — делает жест-кавычки, — тоже явно не ты, — договорив он как-то странно морщится, словно ему неприятно. А мне так обидно становится. Ну почему люди такие злые? Хочется расплакаться от безысходности, я ведь так надеялась на это объявление. — В общем, прости, что так вышло, но ты не подходишь, — он уже собирается открыть дверь, но я останавливаю его в последний момент.

— Подождите, — сама не верю в то, что творю, мне бы бежать отсюда, — фотография не моя, но я не какая-нибудь голодранка и я все умею, как и говорила, все правда, и готовить, и убирать, и вы меня видеть не будете даже, — до чего я докатилась, готова валяться в ногах у незнакомого парня, лишь бы согласился сдать мне комнату.

Он останавливается, снова окидывает меня оценивающим взглядом.

— Давай начистоту, я немного приврал в объявлении, мне не нужна уборка в обмен на комнату, нет, нет так, — замолкает на секунду, словно подбирая слова, — уборка мне тоже нужна, но это не главное, у меня нет времени заниматься домом, так же, как нет времени искать девок на стороне, словом, мне нужно… черт, да не смотри ты так, с толку сбиваешь.

— Я не понимаю.

— Мне нужен секс, понимаешь? Уборка, готовка и секс, — ошарашивает меня своей прямотой. — Ты не подходишь, — продолжает бить словами.

Только не расплакаться, только не расплакаться. Сначала нужно выйти отсюда, потом можно будет.

— Простите, я поняла, — киваю и разворачиваюсь, позволяя ему открыть дверь. Может, и хорошо, что я выгляжу настолько убого, не знаю даже, как бы выдержала, предложи он мне расплачиваться телом за жилье. — До свидания, — не смотрю на него, выхожу из квартиры и срываюсь прочь, бегу вниз по лестнице, едва сдерживая предательские слезы и не понимая, что делать дальше.

Все в жизни не случайно, у всего есть причины, так говорила мама. И сейчас бы я с ней совершенно не согласилась, поспорила бы даже, потому что, глядя на орущего мужика, которому я, конечно, не нарочно, но отдавила ногу, наехав на нее телегой, набитой коробками молока, я никак не могу понять, каковы причины вот такого идиотского начала моего рабочего дня, и какого черта небритый мужик с гнездом на голове и темными очками на глазах, на минуточку, в середине декабря, делает в такую рань в нашем супермаркете на отшибе города.

На отдавленной ноге вселенная, отчего-то меня возненавидевшая, не останавливается. Пошатнувшись, несколько верхних пакетов шмякаются на пол, лопаясь и выпуская наружу все свое содержимое. Белая жидкость, по закону жанра, долетает до черных брюк несчастного мужчины.

— Ты, блядь, совсем дура, что ли? Ни хрена не видишь? — начинает орать пострадавший, а я… я просто понимаю, что в зале мы одни, нет никого в такую рань, и если мужик решит сейчас меня прибить, то никто не поможет, не успеет просто.

— Простите… простите, пожалуйста, я… я все оплачу, — начинаю глупо лепетать какую-то абсолютную ересь.

— Что ты оплачивать собралась, криворукая? — он не убавляет звук, только отходит от меня на пару шагов назад, осматривает свои пострадавшие туфли и брюки. — Понаберут идиоток по объявлению.

— Я…

— Что происходит?

Не успеваю ничего понять, ровно как и сказать, потому что за спиной раздается голос Аллы Владимировны — нашего администратора.

Черт!

Она ведь не раньше, чем через час должна была здесь появиться, верно говорят, что беда не приходит одна. Если уж привалило, то по полной. И глупо, наверное, стоять зажмурившись посреди зала, со вдавленной в плечи головой и надеяться, что все само решится и проблема рассосется, как тот синяк, что я заработала полторы недели назад, благополучно слетев с табурета.

— Алла Владимировна, — поворачиваюсь к женщине, уже готовая оправдываться и замаливать грехи, но она выставляет передо мной ладонь, мол, помолчи, и переводит взгляд на пострадавшего раннего покупателя.

— Помолчи, — произносит она раздраженно, а у меня все внутри леденеет.

— У вас все такие бестолковые? — мужик уже не орет, но и гнев на милость не сменил.

— Извините ради бога, мы обязательно возместим нанесенный вам ущерб, — Алла окончательно переключается на покупателя, подходит к нему, говорит что-то еще, но уже тише, а потом и вовсе уводит его подальше от неуклюжей бестолочи в моем лице.

Я всегда поражалась умению Аллы действовать на людей положительным образом, даже самые проблемные, я бы сказала, напрочь отбитые покупатели, иногда по счастливой случайности забредавшие в наш супермаркет, сменяли гнев на милость, стоило ей появиться в зале.

Выдыхаю, когда они удаляются на достаточное расстояние. Осматриваю последствия своей неосторожности. Несколько лопнувших пакетов молока, растекшаяся по полу белая жидкость, и очередной удар по моей и без того небольшой зарплате. Ведь вычтут, как пить дать вычтут.

Ну что за бестолочь такая. Ведь нужно было всего-то посмотреть и убедиться, что впереди никого нет, не торопиться, а внимательно все осмотреть.

Глубоко вздохнув, поджимаю губы, уговаривая себя не расплакаться, сжимаю кулаки, впиваясь в кожу короткими, но острыми ногтями и иду к стойке информации, попросить, чтобы вызвали уборщицу прибрать это безобразие.

Остаток дня проходит без эксцессов, калечить больше никого не калечу, и товар не перевожу. Алла Владимировна на удивление меня не трогает, до конца рабочего дня я ее не вижу и мне бы выдохнуть, но ощущение, что вот-вот грянет гром и случится что-то плохое, никак меня не покидает.

Наверное, усталость все же сказывается. Нельзя работать почти шестнадцать часов в сутки, практически без перерывов и выходных. И будь у меня хоть какой-то выбор, я бы не работала, но имеем, что имеем.

К концу смены я едва передвигаю ногами, натертая мозоль на большом пальце горит огнем, ноет поясница, а руки буквально отваливаются.

К приходу работников второй смены я практически вырубаюсь на ходу. Все, чего мне хочется — это принять душ и завалиться в постель. Я работаю больше, чем любой здешний работник, прихожу раньше всех, ухожу позже всех. Все потому, что работаю я неофициально, а стало быть, и проблем со мной больше. И живу ко всему прочему в любезно предоставленной мне коморке при супермаркете.