Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Солод Вадим - Страница 84

Тему свободных отношений подхватила «Правда». Её корреспондент Софья Смидович написала дискуссионную статью «О любви», приглашая читателей к обсуждению проблемы на страницах партийной газеты:

«Недавно в одном из центральных городов Союза к заведующему Отделом охраны матмлада в приёмную вкатили два бравых рабфаковца коляску с категорическим требованием принять на воспитание их коллективного ребёнка. „То есть как это?“ — удивилась заведующая Охматмлада, врач, не позабывшая ещё элементов физиологии. „Ну да, — взволнованно заявляют рабфаковцы, — мы оба являемся отцами этого ребёнка, так как одновременно были в половой связи с его матерью“». Жаркой полемики не получается — читатели центральной партийной газеты считают ситуацию абсолютно нормальной.

Фильм «Третья Мещанская», абсолютно антисоветский по духу, получил широкую популярность в зарубежном прокате и, неожиданно для его создателей, был причислен европейскими критиками к шедеврам эротического кинематографа под новым названием «Подвалы Москвы». Виктор Шкловский писал: «Картина поэтична, но её поэтичность несколько условна и сделана, так сказать, на поэзии. „Третья Мещанская“ не поэтична, суровее, правдивее и как бы „откровеннее“. И несмотря на свои ошибки, она в мировой кинематографии была началом лент без больших событий, лент личных, как будто спокойных, реалистических лент». [1. 284]

Прекрасный рассказ Бориса Пильняка «Рождение человека» — о внеплановой беременности прокурора Антоновой, счастливых родах и её скором браке со случайным знакомым по кремлёвскому санаторию станкостроителем Иваном Суровцевым — при всей своей лиричности тоже касается проблемы свободных отношений и полового инстинкта, только не у комсомольцев, а у ответственных руков од ител ей.

Товарищ Антонова (имени у неё нет) делится сокровенным только со своим дневником, который ведёт в красивой тетрадке, купленной когда-то в Константинополе: «Мораль семьи оказывалась не только мёртвой, но смердящей разложением. Ложь, рабство и утверждение того, чего нет, — это главное, что осталось в семье. Ложь и утверждение того, чего нет, — это никак не моя и не коммунистическая мораль. Я не хотела лгать и ставить себя в ложное положение. Потребность половых ощущений иногда приступает с такой силой, что человек делается почти маньяком, — каждый нормальный человек это знает. Жить здоровым телом — это мне казалось естественным. Не лгать — это мне казалось естественным. Не зависеть от другого человека и не ставить в зависимое положение — это мне также казалось естественным (…) К полу, к моей сексуальной жизни, по существу говоря, я подходила рационалистически, без малого как к санитарно-гигиеническому занятию. Иные даже из моих подруг и товарищей делали половое чувство предметом развлечений. Я понимала, что это удел женщин умиравшего класса. Этого никогда не было у меня. Прокурор и… не выходило, было ниже моих дел и моего достоинства. Впрочем, я никогда и не думала об этом. И никогда я не думала о ребёнке. Я знала, что его не может быть у меня. Я не могла тратить времени на ребёнка. Ребёнок был вне моих ощущений. Это было аксиомой. Дважды я делала аборты. Это была очередная трехдневная болезнь. Это не вызывало особых ощущений. Я брала путёвку в больницу и предупреждала товарищей, что выбываю на три дня — ложусь на аборт. Меня никто не расспрашивал. Всё было естественно». [1.209]

По сути, приведённые примеры отчётливо иллюстрировали практическую реализацию базовых идей марксистского феминизма, чрезвычайно популярных в 1920-х, главными лоббистами которых считались заведующая женским отделом ЦК РКП(б) Инесса Фёдоровна Арманд и народный комиссар Александра Михайловна Коллонтай, дочь генерала Генерального штаба Российской императорской армии М. А. Домонтовича, — женщины, без преувеличения, с выдающейся биографией и личными качествами.

Александра Михайловна ещё в 1912 году опубликовала статью «Любовь и новая мораль», затем рецензировала книгу Греты Мейзель-Хесс «Сексуальный кризис», где отчаянно отвергала традиционный брак как «построенный на ложных принципах нерасторжимости и безраздельной преданности супругов друг другу в таком союзе».

А. М. Коллонтай

Обществу предлагалось признавать все формы брачного общения при условии, что они «не наносили ущерба расе и не определялись гнётом экономического фактора». Её соратница Сара Равич — первая жена члена Политбюро ЦК РКП(б) Григория Зиновьева — писала в 1920 году для журнала «Коммунистка»: «Старые гнилые устои семьи и брака рушились и идут к полному уничтожению с каждым днём. Но нет никаких руководящих начал для создания новых, красивых, здоровых отношений. Идёт невообразимая вакханалия. Свободная любовь лучшими людьми понимается как свободный разврат. Самые ответственные политические люди, вожди революции, сами в этой области до очевидности бессильны и явно не связывают концы с концами».

В конечном итоге такая трактовка равноправия полов исходила из леворадикальных представлений об обществе, то есть брак, с точки зрения революционных феминисток, понимался как любовный и товарищеский союз двух равных членов коммунистического общества, свободных и одинаково независимых, пока ещё не однополых — и на том спасибо… При этом особо радикальными взглядами на этот институт всё-таки отличалась Александра Коллонтай, которая утверждала, что каждый новый класс порождает свою идеологию, неотъемлемой частью которой является новый сексуальный кодекс морали. Новую «сексуальную мораль, вырастающую из запросов рабочего класса», она представляла как «новое орудие социальной борьбы данного класса», как ещё одно средство решения задач коммунистического строительства. Старая форма брака, основанная на нерушимости брачного союза и «подчинении» в супружестве, не в интересах пролетарской революции, меньшая закреплённость общения полов вполне совпадают и даже непосредственно вытекают из основных задач данного класса. Интересы которого — на первом плане. Следовательно, в интересах пролетариата «текучесть» брака является не только естественной, но и необходимой.

Вместо изжившего патриархального института семьи (т. е. традиционных ценностей) знатная феминистка предлагала признать все виды брачного общения, какие-бы непривычные виды они ни имели, но при двух необходимых условиях:

— они не должны наносить ущерба расе (попробуйте сегодня что-нибудь подобное написать в социальных сетях. — Авт.);

— и не определялись гнётом экономического фактора (тут не очень понятно…).

Идеалом по-прежнему оставался моногамный союз, основанный на «большой любви», но не просто застывший союз, а «последовательная моногамия». По мнению знатной феминистки, только свободные, многочисленные связи могут дать женщине возможность сохранить свою индивидуальность в «мужском» обществе.

Такая расплывчивость в правовых формулировках однажды привела к курьёзу.

В 1927 году начальник психиатрического отделения Главного санитарного управления РККА А. О. Эдельштейн описал историю своей пациентки Евгении Фёдоровны М., «которая, представившись мужчиной», сумела оформить брак с другой женщиной «по обоюдному согласию». Несмотря на странность такого союза, его законность была подтверждена Наркоматом юстиции РСФСР в 1922 году.