Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия - Страница 48

– К чему был этот цирк? – едко выговорил Лезин. – Убийство этой актрисы и двадцать восемь лет назад никого толком не интересовало – логично предположить, что сейчас оно не интересно полиции тем более! Так к чему этот цирк насчет сгоревшего архива? Сказали бы сразу, расследуете убийство Розы Бернштейн!

Кошкину даже показалось, что сейчас Лезин демонстрирует искренние эмоции впервые с начала их разговора.

– Допустим, что это так, – ответил он, – я и впрямь расследую убийство женщины, которую вы знали, как Розу Бернштейн. Так вам есть, что сказать?

Лезин чуть смягчился. И, кажется, снова продолжил играть роль.

– Разумеется, я знал ее новое имя, но, право, никогда не искал с нею встреч – если вы об этом. Эта история с ее первым мужем больно по ней ударила: это еще на суде над Гутманом было очевидно. Так к чему бередить старые раны и вмешиваться в ее новую жизнь? Отвечая на ваш вопрос: нет, я никогда не бывал в доме Соболевых и отношений с Денисом Васильевичем, кроме деловых, не имел и не имею.

– Так вы не виделись с Аллой Соболевой ни разу после суда? – настойчиво уточнил Кошкин.

– Ни разу.

Лезин был непреклонен – лгал он или нет.

Если и лгал – подловить его на лжи у Кошкина не вышло. Да и непросто было бы это сделать с человеком, отлично знакомым с методами полиции.

Но и Кошкин, изрядно был знаком с когортой тех самых полицейских осведомителей, одним из которых когда-то был Лезин. Секретных агентов царской «охранки» или попросту доносчиков. И прекрасно понимал, о чем именно Лезин, стараясь себя обелить, помалкивает.

Кошкин о заклад готов был биться, что Лезин сперва вошел в близкий круг Глебова, а уж потом, с его легкой руки, Глебовым заинтересовалась «охранка».

Доносчики – в сыскном деле люди необходимые, множество громких дел помогли раскрыть. Все видят, все слышат. Однако ж скользкой их натуры, порой, побаивались и сами сыщики. Особо яркие их экземпляры ужом извернутся, отца и мать продадут – а сами в белом останутся. Работая с доносчиком, ухо нужно держать востро. Чуть зазеваешься – он и тебя продаст с потрохами.

И сейчас Кошкин был намерен прекратить разговоры, которые явно ни к чему не приведут, а действовать иными полицейскими методами. Собрать такие доказательства, против которых все красивые и громкие слова Лезина ничего не будут значить. Лезин визита полиции сегодня явно не ждал, так что шанс был.

– Григорий Осипович, позвольте спросить, у вас есть трость?

– Трость? Разумеется. И не одна.

Лезин насторожился, и на лице его снова мелькнуло хищное выражение.

– Вы позволите забрать их все для лабораторного исследования? Это не займет много времени. Поверьте, это необходимо, если судьба Аллы Соболевой вам небезразлична.

– Вы хотите забрать все мои трости? – брови его чуть приподнялись. Некоторое время Лезин принимал решение – и не смог найти причин для отказа. – Хорошо, я велю камердинеру принести трости…

Он поднялся из-за стола и потянулся за сонеткой. Кошкин вскочил тоже, прервал:

– Не хотелось бы беспокоить вашего камердинера. Если вы не против, мой коллега Кирилл Андреевич возьмет сам все, что ему необходимо.

Лезин жег его взглядом, но снова не смог найти причины для отказа.

Воробьев вышел, коротко перекинувшись взглядом с Кошкиным. Даст Бог, сделает все как надо.

На этом, впрочем, Кошкин не остановился. Через полчаса, когда Воробьев собрал – хочется надеяться – все трости Лезина, погрузил в полицейский экипаж и вернулся в кабинет доложить о сделанном, Кошкин снова обратился с просьбой к хозяину дома:

– И последнее, Григорий Осипович, вы позволите осмотреть дно пруда возле вашего дома? До конца недели к вам приедет команда наших сыщиков для тщательного осмотра. Если вы не против, конечно.

Лезин уже не демонстрировал особенной злости, скорее, раздражение. Он закурил, резкими движениями поджигая папиросу, и отмахнулся:

– Понятия не имею, что вы рассчитываете там найти, но можете делать, что угодно!

На том и расстались.

– Думаю, он понял, что вы его подозреваете, Степан Егорович, – поделился наблюдениями Воробьев, когда возвращались на Фонтанку.

– Пускай, – пожал плечами Кошкин. – Если повезет, то и обыскивать пруд не придется: готов спорить, что нынешней ночью Лезин со своим камердинером на пару станут что-то извлекать из пруда…

Кошкин очень на это надеялся, по крайней мере.

– Вы организовали наблюдение за домом и прудом? – снова догадался Воробьев.

– Разумеется. Если станет искать что-то в пруду – возьмем с поличным.

Кирилл Андреевич помолчал, осмысливая:

– Вы полагаете, мы найдем там картины, драгоценности и каминные часы с дачи вдовы Соболевой? Умно, Степан Егорович. Если ограбления дома не было, а была, так сказать, подделка под него, то ценности нужно где-то спрятать. А пруд – идеальное место. Лучше, пожалуй, только Нева, через которую Лезину непременно пришлось бы перебираться с добром Соболевых.

Кошкин бросил на него недовольный мрачный взгляд, но Воробьев был серьезен. Кошкину и самому приходило в голову, что в Неву сбросить ценности и проще, и безопасней. Просто потому, что найти каминные часы на дне Невы невозможно – если не знать точного места. Так что приходилось надеяться, что у подозреваемого была причина спрятать ценности именно в своем пруду…

– А вы уверены, что это и впрямь не было ограблением, Степан Егорович? – не унимался Воробьев с вопросами, которые Кошкин непременно счел бы каверзными, если бы знал Воробьева чуть хуже и допускал бы, что тот умеет иронизировать.

Он терпеливо объяснил:

– Будь это ограблением, ценности давно бы где-то всплыли. Не в Неве, я имею в виду, а у скупщиков да в ломбардах. Вам непременно стоит завести в таких местах своих людей, Воробьев, если хотите остаться на нашей службе. Почти полгода прошло с убийства вдовы: я по своим каналам пытался уж не раз отыскать эти ценности – ничего. И правда, как в воду канули. Сестру Нурминена теперь уж непросто допросить будет. Уехала она. Но при отъезде ни часов, ни картин при ней не было – то в документах дела обозначено. Выходит, или наш садовник с сестрой – гениальные грабители, что вряд ли, или ограбление было лишь для отвода глаз. В любом случае, ценности нужно найти непременно – где ценности, там и убийца.

декабрь 1866 – октябрь 1893

Запертая днями и ночами в старой своей комнате, Роза будто выдохнула и не знала, как сделать новый вдох. Не жила, а существовала, безразличная ко всему и ко всем. Она уже смирилась, что это и есть ее судьба – жить и умереть когда-то в этой самой комнате. Но случилось иначе: отец надумал выдать ее замуж. За православного. А значит, Розе предстояло креститься.

Матушка плакала, спорила с отцом, ругалась. Измену вере она считала большим грехом.

А Роза толком не понимала, что она по этому поводу чувствует. Она была покорна воле отца – теперь уж и мысли не возникло перечить, выдай он ее хоть за самого Дьявола. У нее на руках был гет, разводное письмо от Шмуэля, позволяющее ей выйти замуж во второй раз. Лютеранский пастор так и вовсе сказал, что брак их был незаконным. Православный священник, к которому несколько раз привозил ее батюшка, тоже сказал, что это благое дело, что греха за ней не будет, и что, крестясь, она будто бы начнет новую жизнь. Все прошлое оставив в старой. Ей даже имя придется взять другое, из православных Святцев. Наверное, только это и помогло Розе смириться – возможность начать новую жизнь.

Она не верила, что будет счастлива с ее новым мужем, не верила, что ей вовсе позволительно быть счастливой после всего… но так хотелось на это надеяться, когда священник отечески гладил ее руку и говорил ровным убаюкивающим голосом.

– Главное, мужу расскажи все как было, дитя. Прошлой жизни от него не скрывай, – напутствовал священник, и Роза послушно кивала.

Она была откровенна с православным батюшкой, куда откровенней, чем с пастором – как все было у нее со Шмуэлем, так и рассказала. Советовалась, как ей быть. Или надеялась, что батюшка услышит все – и запретит новый брак. Напрасно надеялась.