Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия - Страница 35

– Ты что же не помнишь и как… государя обещался убить? – чуть слышно, шепотом спросила Роза.

И увидела, как округлились глаза мужа – в ужасе:

– Я так сказал?..

Он сжал собственные виски пальцами, а потом, будто обессилив, сполз с дивана на пол. Обнял ноги Розы, уронил голову на ее колени:

– Вэй из мир, вэй, вэй…7 – прошептал с болезненным стоном.

Шмуэль никогда не говорил на идише или иврите – только на хорошем правильном русском. Хотя нет, Роза припомнила, что в день их свадьбы, едва они вышли из церкви, Шмуэль крепко обнял ее и прошептал на самое ухо: «Ани мет алаих!8». Прошептал горячо, страстно. Она без сомнения поверила тогда ему! Поверила и теперь.

Руки Розы сами собой опустились на его голову и ласково зарылись в курчавые волосы.

– Все будет хорошо, не бойся… – тоже шепотом сказала она. – Никто ничего не узнает, ведь твои друзья тоже едва ли что-то помнят.

– Наверное, – он поднял голову, ловя ее взгляд. – Роза, милая, я клянусь, что никогда бы… у меня и револьвера нет! Да я бы и не смог!

– Я знаю, Шмуэль, знаю! – В порыве чувств – от радости, что он и правда говорил вчера не всерьез – Роза даже припомнила те его слова, возле церкви, и прошептала, чтобы только успокоить: – Ани мета алаих, амуд шэли…9

Он улыбнулся. И тут же болезненно поморщился, опять роняя голову ей на колени:

– А я умираю от этого вина. Что столь отвратительное мы пили вчера?

– Это ведь «Губернаторское»! Считается лучшим из виноделен моего отца: Сергей Андреевич так хотел его попробовать, что невесть где раздобыл целый ящик. Мне казалось, ты вполне разделяешь вкусы своего друга, глупенький, – она рассмеялась, перебирая его волосы.

– Да, оно приятно на вкус, но как же болит голова…

– А я говорила! – рассмеялась Роза.

– Согласен, ты мудрее меня, моя милая, впредь всегда буду тебя слушаться!

Ах, если бы…

Внезапно став серьезной, Роза, едва ни с мольбою, сказала:

– Шмуэль, давай скорее уедем из этого дома, прошу тебя!

И еще радостней ее сердце забилось, когда любимый, глядя ей в глаза, осмысленно и убежденно кивнул:

– Да, надо уехать. Мне сперва казалось хорошей идеей остановиться здесь, но теперь уж не уверен… Мне бы хотелось уехать с тобою Роза от всех прочих. В Европу, куда-то на юг, может быть в Неаполь или на Корсику, где родился Наполеон…

– Или в Венецию! – вспыхнула Роза, припомнив, что свою любовь героиня одного из романов нашла именно в Венеции.

– Или в Венеции, – согласился Шмуэль с ласковой улыбкой.

Роза тогда наивно подумала, что, если он согласен уехать с нею в Венецию, то уехать к папеньке с маменькой на Васильевский остров согласится тем более…

А впрочем, о сказанном во время тяжкого похмелья молодой муж забыл так же скоро, как и о сказанном до него. К вечеру снова был сытный ужин с переизбытком спиртного, и увещеваний Розы Шмуэль снова слушать не хотел. На третий день – ненавистный серб еще гостил в доме – история повторилась вплоть до деталей. Но теперь уж Роза, подобно Валентине Журавлевой, разругалась с благоверным и, отказавшись присутствовать в столовой, в слезах убежала к себе.

Выплакавшись, все-таки спустилась вниз и по гомону голосов поняла, что пир в самом разгаре.

Однако сон не шел, и Роза не придумала ничего лучше, как уединиться в одной из зал подле столовой. Это оказался музыкальный салон. Роза неважно играла на фортепиано, однако все же села к инструменту. Не зажигая в комнате света, начала медленно перебирать клавиши. И даже не услышала, как скрипнула дверь за спиной. Только нетрезвый голос.

– Валенька, ты? – Голос принадлежал Глебову.

– Нет, Сергей Андреевич, вы… вы обознались…

Но Глебов как будто даже обрадовался такой встрече:

– Роза Яковлевна! Играете, значит? Позволите мне присесть?

В полумраке Роза его почти не видела – но сразу почувствовала ужасающий страх, который сковал каждую ее мышцу. Даже язык не слушался. Выгнать Сергея Андреевича из комнаты в собственном его доме она, конечно, не сумела… А Глебов, и не дожидаясь приглашения, тяжело плюхнулся на узкую скамейку подле фортепиано. Ту самую, где уже сидела Роза. Чтобы не упасть, прижался непозволительно тесно, совершенно по-свойски притянул ее за талию еще ближе.

– Пустите, пустите, вы что!.. – запричитала Роза, пытаясь разорвать кольцо его рук – безуспешно, разумеется.

Глебов нетрезво рассмеялся и уже уверенней положил вторую руку на корсаж ее платья. Бессовестно сжал грудь под ним и грубо потянул нежные кружева, старясь оголить плечо. Послышался треск материи, под который Глебов, окончательно обезумев, принялся целовать ее шею и ключицы:

– Ну что вы, право слово, Роза Яковлевна… будто не видите, что я по вам с ума сходил с самого первого дня нашего знакомства…

– Да что вы делаете! Пустите, пустите!

Роза и не подозревала прежде, насколько она слаба, потому как Глебов ее сопротивлений словно вовсе не чувствовал. Добилась она только того, что соскользнула с табурета, больно ударилась об пол и оказалась полностью прижатой к паркету тяжелым телом Глебова.

И тогда-то ей вдруг показалось, что этому безумию конец, потому, что на ее лицо явственно легла полоска света – из только что приоткрывшейся двери. Кто-то стоял там, за порогом. Роза даже как будто видела тень.

Решив, что ее просто не слышат, Роза выгнулась и изо всех сил закричала:

– Помогите! Помо… – Глебов тотчас зажал ей рот огромной, отвратительно пахнущей жиром лапищей, но там, за дверью, ее все равно успели услышать. Просто не могли не услышать!

Только дверь так и не распахнулась полностью, и кто-то – Роза не видела кто – все еще стоял за ней. Стоял и чего-то ждал.

В какой-то момент сделалось столь невыносимо слушать, как рвется шелк ее платья, чувствовать, как грубые пальцы оставляют синяки на бедрах, и уворачиваться от жирных поцелуев, что Роза сдалась. Обессилила. Перестала кричать и сопротивляться – лишь отвернулась, зажмурилась, чтобы не видеть его лица. И беззвучно плакала. Почему-то именно это сыграло роль. Глебов вдруг затих, отпрянул, прекратив ее мучения, и только рассеянно пробормотал:

– Простите, Роза Яковлевна… я обидеть вас не хотел… я обознался… да, обознался! Думал, вы Валенька…

Только теперь дверь и распахнулась: в комнату вихрем влетел Гершель Лезин и сходу укрыл Розу до самой шеи своим сюртуком.

– Ну-ну, Роза Яковлевна, вас более не тронут, клянусь, – сдержанно посочувствовал он. – Встать сможете?

Роза не желала отвечать ему, она не желала разговаривать вообще ни с кем в этом доме. Только плакала и закрывала лицо руками.

– Гершель, я… ну обознался, ей-богу, здесь темно было… – лепетал Глебов и торопливо застегивал штаны.

– Сделай милость, пойди к черту, Глебов! – гаркнул на то Лезин – и его друг немедленно испарился.

Решив, что сама Роза не встанет, он поднял ее на руки и уложил на софу. Прошипел яростно:

– Мерзавец! Какой мерзавец… и муж ваш не лучше! Зачем вы спустились сюда среди ночи?!

Но Роза его ровно не слышала. В голове крутился один-единственный вопрос, который она и поспешила задать:

– Вы ведь стояли за дверью, Гершель, я видела… отчего вы сразу его не прогнали?

– За дверью? Меня горничная позвала. Только что! Сама войти побоялась… Право, стоит за доктором послать, вы совсем плохи.

– Нет! – вскричала Роза. – Не нужно. Позовите Шмуэля… А впрочем, нет, и его не нужно…

И заплакала того сильней.

– Да уж, мужа вашего звать и впрямь бесполезно – он в столовой крепко спит, я сам видел. Роза, – Гершель приподнял ее голову, чтобы заглянуть в глаза, и вкрадчиво сказал, – и когда проспится, пожалуй, не стоит ему ничего говорить. Простить этого Глебову он не сможет, а значит, кто-то из них умрет. И, боюсь, это будет не Глебов. Он отлично стреляет.