Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия - Страница 29

Саша пораженно вскинула брови, Леночка тоже удивилась:

– Я? Полагаю, вам лучше попросить Юлию Михайловну, она как раз дома…

– Да, кто же присмотрит за детьми?! – возмутилась Саша.

– У детей, думаю, есть няня. А мне бы хотелось поговорить именно с вами, Елена Андреевна, – настоял Кошкин. – Если, конечно, вы не против.

Саша встревоженно следила как Леночка недоверчиво смотрит на Кошкина, будто ждет подвоха. Но длилось это недолго. В конце концов, она пожала печами почти что равнодушно:

– Если это поможет расследованию, то я готова ехать, куда угодно. Как и Александра, я уверена, что Ганс Нурминен невиновен, и буду рада помочь доказать это. Саша, тебе придется сообщить няне, что дети в ближайшие пару часов на ней.

– Да-да, конечно…

Впрочем, Леночка уже развернулась и шла к себе – взять пальто.

Сыщики поочередно поклонились Саше и вышли следом. А Кирилл Андреевич, замешкавшись на пороге, даже отчего-то вдруг улыбнулась ей – будто тайком. Саша слабо улыбнулась в ответ, но, право, совершенно не поняла, к чему это он.

* * *

Из окна, притаившись возле портьеры, Саша проследила, как полицейский экипаж уехал. Ох, только бы они не обидели Леночку… а впрочем, характер у подруги был сильным и напористым. Лена сумеет за себя постоять.

А Саша, тяжко вздохнув, отправилась искать няню детей. После же, вместо того, чтобы вернуться к себе, вдруг смело и решительно отправилась на первый этаж. В малую гостиную возле кабинета Дениса. Самого Дениса дома не было: сразу после завтрака он уехал в банк, как и всегда. Но в гостиной, Саша знала, чаевничала Юлия вместе с одной из своих подружек. К ним-то она и поспешила, безо всякого пиетета распахнув двери.

Обе женщины сидели на софе под окном. Юлия за пяльцами, подняв на Сашу холодный уничижительный взгляд, едва она вошла; ее подруга гладила по загривку болонку, с собою же принесенную.

В другом конце гостиной жарко полыхал камин, хотя в доме вовсе не было холодно.

К камину Саша и бросилась первым делом… да теперь уж невозможно было разобрать, жгли в нем тетради или нет. Но Саша отчего-то была уверена, что жгли. И что дневники забрала именно Юлия, которой претила даже мысль, что о тайнах ее свекрови, ее супруга может кто-то узнать.

И ей не важно, что из-за этой тайны погибнет невинный человек!

– Мерзнете, Юлия Михайловна? – с неприятной самой себе едкостью в голосе спросила Саша.

– Тебе-то какое дело, золовушка? – хмыкнула та, возвращаясь к вышивке. – Не тебе за дрова плотить.

Ее подруга хихикнула противным тонким голосом и с интересом ждала, что ответит Саша. Но Саша смолчала. Только жгла невестку взглядом и чувствовала, как опять заходится сердце. Как начинают, будто наэлектризованные, дрожать пальцы. От страха ли? Нет, скорее от волны самой настоящей ненависти.

– Скажи лучше, что этим двоим из полиции нужно было в моем доме? – спросила тогда Юлия. – Снова вынюхивали что-то о Денисе Васильевиче?

– Этот дом такой же мой, как и твой, – сдерживая гнев, ответила Саша.

А вторую часть вопроса проигнорировала. Но смотрела в глаза Юлии едко и безотрывно. И медленно приближалась. Саше показалось, в какой-то момент Юлия даже слегка запаниковала: рука с иголкой так и застыла над пяльцами, а взгляд в поисках поддержки скользнул к подруге.

– Я знаю, что это сделала ты! – отчетливо и тихо произнесла тогда Саша. – Только тебе это не поможет, я прекрасно помню все, что писала мама!

Развернулась и пошла прочь.

– Ты совсем уже помешалась, Александра! – Услышала она вдогонку. – Правду говорят, что все старые девы рано или поздно сходят с ума!

Унять дрожь в пальцах и бешеное биение сердца Саша смогла только в своих комнатах, запершись на все замки. Будто Юлия могла украсть у нее что-то более ценное… Полная решимости немедленно изложить на бумаге все, что помнит из маминых тетрадок «как можно более подробно», как просил господин Кошкин, она села к бюро, обмакнула стальной наконечник пера в чернильницу и… задумалась, с чего же начать.

Повествование во второй части маминых дневников шло с момента ее замужества. Второго замужества, за Сашиным отцом, Василием Соболевым. Было четыре толстые тетрадки, в которые уместились без малого тридцать лет маминой жизни. Предыдущие семнадцать, что любопытно, были растянуты на шесть тетрадок. После замужества матушка определенно стала скупее на эмоции, и писала теперь куда более кратко, порой и сухо. Даже событиям десятилетней давности, когда столь жестоко были убиты ее родственники, мама уделила не так много страниц.

Однако, сказала она на них много, очень много.

Мама писала, что это ее вина. Что она уехала в их старый дом в Новой деревне, что заперла там себя намеренно. Что хотела себя наказать. Мама сетовала, корила себя, что не пошла в полицию и ничего не сказала мужу сразу, как только некий человек, которого она называла «Г.», явился на порог их дома. Явился, точно выбрав время, хорошо рассчитав, когда никого, кроме нее самой, в доме не будет. «Г.», по маминым словам, явился с нелепыми утверждениями, будто это не он убил «В.Ж.», будто его оболгали. И будто их разлучили намеренно – ее братья разлучили. Матушка не поверила ни единому его слову! Однако пожалела, и не стала доносить ни в полицию, ни мужу. А «Г.» обозлившись, что она не поверила, в отместку убил ее брата и племянников. Никого не пощадил. Фактически пресек род Бернштейнов. И теперь уж доносить в полицию стало поздно… более того – опасно. Матушка начала безумно бояться за свою собственную семью – за мужа, Дениса и других своих детей. Она боялась «Г.», боялась настолько, что даже в личных дневниках не смела написать его имя полностью, чтобы не навлечь на своих родных беду даже после ее кончины.

Саша не знала, насколько реальны опасения матушки, но полного имени «Г.» она действительно нигде в дневниках не написала. Хоть и не было большого труда сопоставить факты и понять, что она имела в виду Шмуэля Гутмана, ее первого мужа. А «В.Ж.» это, конечно, Валентина Журавлева, та актриса, убитая много лет назад.

Первый брак мамы был признан недействительным, насколько Саша знала. По закону он и вовсе браком не считался. А потом Гутман был осужден за убийство актрисы и этапирован за Урал. В тот год же, когда Саше исполнилось шестнадцать, он вернулся…

Евреев, да еще и осужденных, в столицу не очень-то пускали, так что, вероятно, он и это сделал незаконно. А, быть может, и вовсе сбежал с места заключения. Ведь полиция выяснила тогда, что Бернштейнов убили беглые каторжане. Все сходится! И даже праздник, когда все случилось, Йом-Киппур. День покаяния, Судный день… Только еврей мог выбрать столь символичную дату. Гутман сбежал из ссылки, нашел матушку, запугал ее, угрожал ей. А после убил ее родных, отомстив за годы ссылки.

И матушка боялась этого человека до последнего дня жизни. До последнего дня жизни оберегала их покой, запершись там, в этой деревне. По крайней мере, она думала, что оберегает их покой.

Именно так писала матушка о событиях десятилетней давности, и Саша, как могла точнее, по памяти восстанавливала ее записи. Всем сердцем надеялась, что это поможет господину Кошкину спасти Ганса.

А впрочем, сама Саша гораздо больше внимания уделила бы другому отрезку маминой жизни. Последнему ее полугодию, когда по воскресеньям, посещая вместе храм, мама стала отпускать Ганса и возвращаться домой на извозчике.

Ганс…

Поняв, что не напишет больше ни строчки, Саша бросила перо и поднялась из-за стола. Обняв себя за плечи, без цели прошлась по комнате, встала у окна.

Сентябрь сегодня был промозглым и пасмурным. С утра накрапывал дождь, черные птицы носились по городу, собираясь лететь из этих холодных мест. А на запотевшем стекле Саша выводила пальцем линию, внезапно превратившуюся в чеканный мужской профиль.

Ганс…

Наверное, Леночка права, вместе им не быть. Ганс всегда вежлив, предупредителен, добр – но ровно настолько, насколько подобает слуге. Он даже не улыбался ей ни разу так, как улыбнулся сегодня господин Воробьев. Славный он, этот Воробьев. И глаза у него хорошие, глубокие. Жаль, что он носит очки, которые вечно отражают солнечный свет, а этих глаз часто бывает не видно. И внешне Воробьев хорош собою. Конечно, он не так красив, как Степан Егорович… Степан Егорович даже немного похож на Ганса. Те же светлые волосы – еще и так хорошо причесанные, невероятные голубые глаза. Тот же четкий профиль.