Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия - Страница 24

– «Сыны отечества» – полагаю, так, господа, нам следует назвать наше общество! – завел свою песню Глебов. И, пользуясь отсутствием Валентины, заметно ущипнул Нюрочку пониже спины, пока та ставила на стол блюдо.

Завсегдатаи дачи на Черной речке организовали меж собой что-то вроде политического кружка и частенько до хрипоты, до разбитых рюмок спорили, как его нужно назвать.

– Нет-нет, Глебов, «Сыны отечества» это навевает скуку, – возразил ему художник Лезин. – Я бы упомянул в названии место нашего собрания – Черную речку или Новые деревни.

– «Тайное общество Новой деревни»? Вздор, Лезин! Вы не чувствуете Слова, не чувствуете великого Русского языка! Вам, живописцам, это не дано!

В порыве чувств Глебов взмахнул рукой с рюмкой и щедро разлил водку по белой накрахмаленной скатерти. Привычный ко всему лакей живо наполнил ее снова, а Глебов, не глядя, осушил.

– «Сыны отечества» – превосходное название! Согласитесь хоть вы, Гутман? Именно оно показывает всю сплоченность нашу, всю боль, все страдание, отчаянное желание всех нас спасти Россию! Именно мы, сыны России, должны избавить страну от никчемного бездарного самодержца! От лжеца Александра! Обещал дать народу свободу, землю – и наврал с три короба! Ведь ничего не изменилось, ни-че-го! Всё так же крестьяне в рабстве у господ!

– Самодержавие давно прогнило насквозь, – мрачно, скрипучим голосом изрек Шмуэль. Пил он обычно немного – но пьянел быстро. Становился тихим, угрюмым, а в глазах у него появлялось что-то дикое, звериное. Будто какой-то холодный огонь. Розе в такие минуты становилось не по себе. Благо, случалось это редко. – Россию от самодержавия давно пора избавлять! И да, «Сыны отечества» превосходное название, мой друг.

Глебов благодарно кивнул, готовясь опустошить новую рюмку.

Лезин устало хмыкнул:

– Дело ваше, как называться – по мне, не это главное. А что до самодержавия… избавляться от него следовало еще вчера. Сегодня уж поздно, полагаю я. Мы упустили время. Упустили все.

Роза сидела тише воды, сжимая во вспотевших ладошках свой бокал с морсом. Бросила опасливый взгляд на Нюрочку, надеясь на поддержку, но та вряд ли слушал, потирая ущипленное место.

Так далеко в безумных своих беседах мужчины, пожалуй, еще не заходили. Роза просто не знала, как ей себя держать, как заставить их прекратить немедленно!

И окончательно ее сердце ухнуло в пятки, когда Шмуэль поставил свой бокал с громким злым стуком – отколов хрустальную ножку. Выплюнул с невиданной яростью:

– Да! Мы упустили время. Прямо сейчас Каракозова судят за выстрел в царя – а ему бы памятник ставить при жизни! Каракозов лучше всех нас – он нас спасти пытался, пока мы здесь пьем и едим!

Лезин горестно опустил голову, соглашаясь с каждым словом.

Даже Глебов неточным движением отставил полную рюмку – тоже соглашаясь.

Только Роза невесть как набравшись храбрости – впервые, наверное, за все ужины – сумела вымолвить робко:

– Да это как же памятник, Шмуэль?.. Он же в человека стрелял… убить хотел… не просто человека – царя!

Шмуэль бросил на нее горячий, бешеный взгляд, но, поколебавшись, ответил спокойно, даже вдумчиво:

– Царь-Александр, Роза, и сам есть убийца. Душегуб! Весь их царский род проклят – сыноубийцы, мужеубийцы, отцеубицы! А Александр сам сколько народу на тот свет отправил, знаешь? – лишь на последнем слове Шмуэль чуть повысил голос.

– А папенька Александра и того пуще был. Николай Палкин! – мрачно договорил Лезин.

Шмуль тотчас с ним согласился:

– Вот кто заслужил свою пулю, да не дождался, так это Николай!

– Ничего-ничего, зато Александр свою пулю еще дождется, вот увидите, господа! – убежденно закончил Глебов.

– Я бы сам эту пулю выпустил…

От чужого, будто потустороннего голоса мужа Роза невольно вздрогнула.

– Клянусь, будь у меня возможность, пристрелил бы, как собаку. Не дрогнула бы рука! За всех! За Россию! За мать с отцом, которых он извел! За брата, которого мальчишкой в кантонисты5 забрали – да где он и сгинул, потому как веры предавать не захотел!

– Шмуэль, милый, что ты говоришь такое? Одумайся! – чуть слышно молила его Роза, теребя за руку.

Тот не слышал.

– Пусть бы меня казнили за это – я и жизнью готов пожертвовать ради всеобщего блага!

– Какое же это благо, Шмуэль – человека убить? – Роза теперь уж плакала, не стыдясь. Беззвучно, молча.

Она плакала – а Шмуэль, увидав ее слезы, пьяно рассмеялся, будто она сказала что-то умилительное:

– Ох, женушка моя, глупышка!..

Он силою притянул Розу к себе и – прямо на глазах у всех крепко поцеловал. Роза, вскрикнув, перепугалась, оттолкнула, бросилась бежать вон из столовой.

– Ну прости, прости… – услышала она вслед, но не оглянулась.

Позже, уняв рыдания, утерев слезы и поняв, что бежать ей некуда – спальня и та на двоих со Шмуэлем – Роза без сил остановилась у большого окна, распахнутого настежь.

Августовская темная ночь окутала ее зноем и душным ароматом роз. Слабое дуновение ветерка с отголосками запаха тины с Черной речки чуть остудил голову. Роза судорожно вздохнула и поняла, что больше не хочет здесь находиться. Бежать. Домой, к матушке, к отцу, к братьям. Да вот только примут ли они…

Едва ли.

Неужто и после этого придется мириться со Шмуэлем?

Наверное, придется. Вот и шаги его на лестнице. Раз первый пошел к ней, то жалеет о сказанном, о сделанном. Понимает, что не прав.

Роза обернулась, уже готовая простить, смирившаяся. Вот только шагал к ней по темному пустому коридору не муж, а художник Лезин. Роза напряглась, ахнула. Но позади только раскрытое окно.

Но тот приближаться не стал, остановился в двух шагах. Смотрел на нее молча и печально. Совершенно трезвым взглядом.

– Не плачьте, Роза Яковлевна, – сказал, наконец. – Это он не всерьез. Завтра проспится и не вспомнит даже, как помышлял убить царя.

Роза не сдержалась, почувствовала, как комок из боли, горечи и слез снова подступает к горлу:

– У него были такие глаза, Гершель Осипович! Безумные! Наверное, будь в этот момент у него в руке пистолет, и будь царь где-то поблизости, он и правда бы…

Роза заплакала.

– Но царь далеко, и Гутману до него не добраться, – хмыкнул Лезин. – Это все разговоры. Гутману вас, Роза, будто Бог послал. Он ради вас побоится на что-то большее пойти, кроме пьяных разговоров.

– Вы так думаете?..

– Увезите его отсюда. Помиритесь с родителями, бросьтесь в ножки. Ваш батюшка, я слышал, неглупый человек: если попросите, он простит и вас, и его.

Роза, утирая слезы, согласно закивала:

– Да-да, непременно! Быть может не сразу, но простит! Я еще не говорила Шмуэлю, но очень хотела на Рош-Ашана6 поехать домой. Большой праздник – батюшка не сможет отказать! Вот только бы Шмуэля уговорить поехать…

– Вот и прекрасно. Езжайте, – Лезин неожиданно добро улыбнулся – а Розе столь же неожиданно его улыбка понравилась.

Она в ответ улыбнулась тоже. Неловко, но чистосердечно призналась:

– Я… отчего-то боялась вас прежде. А теперь вижу, что вы самый разумный и добрый человек в этом доме.

– Вы просто слишком скоро доверяетесь людям, Роза Яковлевна.

Роза растерялась, потому что подумала, будто обидела Гершеля чем-то. Даже улыбка его потухла и, не глядя на нее больше, он поклонился и ушел прочь.

– Оставьте ее в покое!.. Оставьте мою жену в покое, слышите?! Мы венчаны перед Богом! Вы не имеете на нее никаких прав!

Черное дуло револьвера таращилось на Кошкина холодно и бесстрастно, но револьвер, а точнее рука, в которой он был зажат, дрожала и ходила ходуном. И все-таки, если б у Раскатова, нынешнего мужа Светланы, хватило духу нажать на спусковой крючок, Кошкин был бы мертв в ту же секунду.