Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия - Страница 21

* * *

Не прошло и минуты после ухода банкира, как вновь явился Воробьев. Под дверью он караулил, что ли?

– Так это и был банкир Соболев? – Воробьев с любопытством наблюдал в окно за отъезжающим экипажем.

– Вы столкнулись в приемной, – прокомментировал Кошкин. – И как он вам?

Воробьев пожал плечами и отошел от окна, поправил тяжелую бархатную портьеру. Но раздумывал над словами начальника очень недолго – видимо, и сам размышлял о господине банкире. Чем-то он его заинтересовал.

– Обычный счетовод, – запросто выдал Воробьев. – Такие не видят дальше собственного носа и обычно очень прижимисты. Он оттого и сестру замуж не отдает, чтобы не распылять капиталы.

– Не понравился, значит? – ухмыльнулся Кошкин.

– Неприятный тип, – отозвался Воробьев и даже поморщился.

Кошкин вообще-то мало слушал товарища по службе: чутью он привык доверяться только своему личному. Суждения же Воробьева его, скорее, забавляли. Слишком он резок и слишком далеким от сыщицкого дела, чтобы понимать что-то.

Кошкин сейчас больше был занят тем, что под светом настольной лампы, вооружившись лупой с толстым стеклом, внимательно изучал острые грани алмаза, который Алла Соболева для чего-то сняла с пальца и забросила под шкаф.

Была у Кошкина одна догадка, для чего она это сделала… но пока что подтверждение ей он не находил.

– Вы обрабатывали чем-то алмаз, Воробьев?

– Да. Не нужно было?..

Кошкин шумно выдохнул:

– Не нужно было. Но теперь-то что сокрушаться.

Кошкину все не давала покоя надпись на стене в садовницкой. Туманная, полная неясных намеков. Будто нарочно призванная запутать, а не прояснить ситуацию. Уж не для того ли сделала ее Алла Соболева, чтобы отвлечь внимание от более важного послания?

Ведь в садовницкой был найден пепел от сожженной газеты. Газета – это не только новостные сводки, это еще и бумага, на которой вполне можно оставить записку. Свободных полей там достаточно.

Вот только ни чернил, ни карандаша в садовницкой не было. Их не нашли ни при первом осмотре места происшествия, ни при втором. Хотя Кошкин именно что карандаш и искал. Да и садовник Нурминен утверждал, что писчих принадлежностей в садовницкой не было.

А потом это кольцо… с довольно острыми гранями, как у всякого алмаза. Если эти грани обмакнуть во что-то, скажем, в пепел или даже в кровь, то, пожалуй, им можно сделать надпись.

Остатки пепла, невидимые невооруженным глазом, Кошкин и рассчитывал найти. Но увы.

– А для чего обрабатывали? Грязное было, что ли? – мрачно спросил он.

– Разумеется: кольцо все лето пролежало в пыли под шкафом. Я только пытался определить чистоту камня, поэтому и…

– Экий чистюля. – Кошкин почувствовал, что выходит из себя. Со стуком отложил кольцо в сторону, резко встал и начал собирать документы по делу в свою папку. – Может, вам стоило в посудомойки пойти, а не в сыщики, Воробьев?! Это улика! Все следы на уликах, в том числе и следы так называемой грязи – это, представьте себе, тоже улики! Вот уж не думал, что придется объяснять вам элементарные вещи!

Взбешенный, не прощаясь, даже не оглядываясь на подчиненного, Кошкин толкнул дверь из кабинета. Оповестил секретаря:

– До вечера меня будет – я в архиве.

От Воробьева же Кошкин решил избавляться. Мало того, что лезет, куда не следует, так еще и в прямых своих обязанностях проявляет удивительную бестолковость!

Теперь оставалось лишь предполагать, что, раз Воробьев счел алмаз «грязным», то он и правда был перепачкан в золе. Невидимой глазу, но, должно быть, видимой под увеличительным стеклом. Очень высока вероятность, что его и правда окунали в золу или сажу, чтобы сделать надпись на полях газеты.

Однако газета все равно сожжена. Если и была там подсказка – она утрачена…

Зайдя в тупик при расследовании настоящего дела, Кошкин решил обратить свое внимание на дела прошлые – тем более, что в истории семьи Бернштейнов-Соболевых таковых оказалось неожиданно много. Кошкину не терпелось, конечно, прочесть вторую часть дневников Аллы Соболевой – но прежде он решил ознакомиться с материалами полицейских дел. Ведь расследовали их хоть каким-то образом! Хотя бы пытались. Собирали улики, описывали места преступлений. Имена подозреваемых и свидетелей.

Очень хотелось верить, что сыщики, собиравшие улики в тот раз, хоть немного компетентнее Воробьева.

* * *

Однако чтение листов дела о кровавой трагедии в доме купцов Бернштейнов десять лет назад новостей принесло немного. Кошкин подметил, что те события господин Соболев вспомнил довольно точно – расхождений с написанным его слова почти не имели. Ни одного подозреваемого по делу задержано не было.

Единственное, пожалуй, что насторожило Кошкина и заставило хмыкнуть: в материалах дела черным по белому было указано, что Бернштейны, а в частности глава семьи на тот момент, Борис Яковлевич Бернштейн, родной брат Аллы Соболевой, являлся при жизни ни много ни мало купцом первой гильдии. Был соучредителем Сибирского торгового банка, владел долей в Ленском золотопромышленном товариществе, на паях с племянником (тоже погибшим) был собственником Санкт-Петербургского коммерческого банка «Яков Бернштейн и сыновья». Не говоря уже о семейной винодельческой компании «Крымские вина Якова Бернштейна» и пятерке трактиров в пределах одного только Санкт-Петербурга. Трактиры его с представительствами «Крымских вин» находились так же и в Москве, и в Новгороде и особенно много их было в Симферополе, откуда Бернштейны были родом.

В середине столетия молодой еще тогда Яков Бернштейн был средней руки торговцем вином, но значительно преумножил свое состояние в Крымскую войну, снабжая войска в осажденном Севастополе винной продукцией. Разбогатев таким образом, вырученные средства он начал вкладывать в развитие банковского дела.

Этого Кошкин прежде не знал, и Соболев его в известность не поставил. Он отодвинул в сторону папку с документами, потому как более ничего интересного там не увидел, и призадумался.

«У нас всего пять комнат и одна служанка. Матушка сама готовит обед, а батюшка с братьями занимаются банковским делом и очень много работают».

Алла Соболева описывала родительский дом весьма мало и скупо, больше сосредотачиваясь на собственных эмоциях и переживаниях, а не на окружающей действительности. Возможно, она, имевшая весьма узкий кругозор, и правда смутно представляла себе степень состоятельности своей семьи – особенно в ее семнадцать лет. А возможно, это Яков Бернштейн, нувориш в первом поколении, не привыкший да и не желавший жить на широкую ногу, будучи человеком рачительным и прижимистым, не особенно баловал домашних.

Хотя, по некоторым признакам и показаниям свидетелей, немалую сумму наличными Борис Бернштейн хранил прямо в доме. После погрома был обнаружен несгораемый шкаф, совершенно пустой, тайник под хозяйской кроватью, а отдельные купюры нашли в книгах и различных укромных уголках. Выходит, грабители покинули дом той ночью вовсе не с пустыми руками…

Как бы там ни было, Кошкин призадумался, кто теперь владеет немалыми, как выяснилось, ресурсами Бернштейнов. Малолетние племянники? Раз, по словам Соболева, других родственников у детей нет.

Поискав в портмоне, он вынул визитную карточку Дениса Соболева, такую солидную на вид. Любопытно, как Соболевы заработали свое состояние и место в гильдии? С Бернштейнами все понятно – разбогатели на виноторговле. Ну а Соболевы?

Кошкин шумно выдохнул: что еще неприятней осознавать – большинство злоключений Бернштейнов началось примерно в то же время, когда они породнились с Соболевыми. И что за история все-таки приключилась с той актрисой, представление с которой застала семнадцатилетняя Алла в Новой деревне?

С ответом помог служащий полицейского архива, отыскав то самое дело. Происшествие в увеселительном саду Излера в августе 1866 года было квалифицировано, как убийство…

Молодая женщина двадцати трех лет, многообещающая актриса петербургского драматического театра Валентина Журавлева была найдена мертвой, с разбитой головой в лодке, выплывшей на середину реки. В описании места происшествия было сказано, что женщину нашли совершенно обнаженной, укрытой лишь срезанными цветами – розами. Следователю приходилось верить на слово, однако он утверждал, что все было обставлено и задекорировано и впрямь, как театральное действо.