Князь грязи - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa" - Страница 5

• Предыдущая
• 5/71
• Следующая

Если я не права, это будет ужасно. Андрей убьет меня…

Ну, не убьет, конечно, сидеть ему тоже не захочется, но я не представляю, как все будет, если я обманула его ложной надеждой, если эта девочка — не его дочь!

Я повесила трубку и, стараясь казаться спокойной, сказала милиционерам:

— Сюда едет мой муж. Он — отец пропавшей девочки… Он опознает ее, если это она.

И в этот момент нищенка неожиданно рухнула на колени и завыла бессвязно, биясь головой об пол:

— Отпустите меня! Отпустите! Христом-богом молю, отпустите меня! Они ж убьют меня! И вас убьют! Всех убьют! И ее, ее тоже убьют, найдут и убьют…

— Кто? — флегматично поинтересовался один из милиционеров.

— Они! Они! — всхлипывала нищенка, мотая головой.

— Не боись, они до тебя не доберутся, — пообещала ей тетка в спортивных штанах и белой блузке. — Тебя раньше папочка ейный порешит. Так что им уж не достанется ничего…

Нищенка выла…

Трое мальчишек тоже принялись поднывать.

Только девочка сидела, словно неживая, зажмурив глаза.

Ожидание сделалось совсем уж невыносимым, когда дверь распахнулась наконец и в комнату ворвался Андрей.

Ворвался — и словно споткнулся, застыл, впившись взглядом в девочку. Потом — медленно, медленно начал приближаться, словно боялся, что она исчезнет, стоит ему сделать резкое движение. Осторожно отодвинул волосы с ее лица… И сдавленно застонал.

— Андрюш… Это Оля? — шепотом спросила я.

Он молча кивнул.

— Так… Вы узнаете вашу дочь? Ваша дочь была в розыске? У вашей дочери были какие-нибудь особые приметы? — бодро вступил милиционер.

— Да… На левой лопатке большое родимое пятно. На правом колене след от ожога, — механически ответил Андрей, все еще не сводя глаз с девочки.

Милиционер взял телефон и набрал какой-то номер…

— Ты пожалеешь об этом! Ты еще пожалеешь! — закричала нищенка, обращаясь ко мне. — Ты страшно будешь жалеть, да только поздно будет…

…Тогда я не обратила внимания на эти угрозы, я была слишком потрясена и, признаюсь, увлечена всем происходящим, но позже мне пришлось убедиться, что ее вопли пустыми угрозами не были.

И, к чести своей скажу, что никогда, никогда, даже в самые страшные мгновения, я не жалела о том, что все-таки нашла и узнала Ольгу!

Мужик валялся на снегу. Лицом вниз. Я увидел сначала только грязное рваное пальто, ватные штаны и немыслимые какие-то сооружения на ногах. Седые патлы, длинные, как у хиппи, разметались в разные стороны. Я перевернул его на спину носком ботинка, как мешок. Как мешок с цементом… Интересно, сколько часов он уже мертв?

Я не мог разглядеть его лица — оно все было залеплено снегом, а прикасаться к нему я не хотел, и без того холодно, да и противно.

Это не просто алкаш — это бомж. Именно поэтому я так долго стоял над ним, ворочал туда-сюда, в пять-то часов утра, когда на дворе самый холодильник, а одет я, прямо скажем, не особенно тепло.

Вы видели когда-нибудь на улице замерзшего бомжа? Я не видел. Обыкновенных алкашей, не доползших до дому — сколько угодно, но не бомжей.

Настоящий бомж в великолепном нашем мегаполисе никогда не замерзнет и не умрет с голоду. А этот… ну, может быть, приезжий, может быть, новенький, а может…

Любопытство сгубило кошку, Варвара лишилась носа, сколько любопытных выловлено работниками водоканала у очистительных решеток на станциях аэрации! Но кого учит горький опыт предшественников!..

Взявшись за ноги мертвеца, я выволок из-за угла дома, где он валялся, на свет уличных фонарей, достал из урны задубевшую от мороза газету и стряхнул ею снег с синего, твердого, как камень, лица.

Я не некрофил, я никогда не испытывал желания разглядывать трупы, лица умерших не вызывали во мне эмоций — они были никакие, без всякого выражения — мертвые и все. Они не люди уже, не человеки, так — органика.

Мне приходилось за недолгую свою, в общем-то, жизнь видеть мертвяков в таком количестве, в каком их разве что паталогоанатомы видят, а то, может, и больше, потому что некоторые из тех, что я видел, на стол трупокромсателей не попадали никогда.

Вот, помню, был случай — в котельной одной из московских ТЭЦ дело было — взорвался котел, так там пятеро бомжей сварились живьем и еще трое обожглись сильно. Михалыч примчался — глаза «на полвосьмого», весь трясется и заикается с перепугу. Я пошел, посмотрел. Да, зрелище не для слабонервных. Эти, сварившиеся, умерли почти мгновенно, лежат, дымятся, рты разинуты, как у рыб, и глаза вытекли. Они не были похожи на людей, поэтому не вызывали не малейшего сострадания. Ну представьте себе — вареные бесформенные тела, кожа расползается прямо на глазах, обнажая мясо. Чем было все это раньше — человеком или коровой, не имеет ни малейшего значения. Это мясо теперь… мясо убитого животного.

Тем, кто живы остались, гораздо хуже пришлось, им было больно, очень больно, и они катались по полу с такими воплями и воем, что мне стало казаться даже — моя кожа тоже горит и вздувается пузырями. На них я смотреть не мог. И слушать их вопли (а так же и вопли ополоумевшего от ужаса Михалыча, который тоже здесь спал, но на которого ни капли не попало) я тоже не мог.

Я сломал дверь в комнату смотрителя — или как там еще называется эта падла, которую носило невесть где в то время, как он должен следить за оборудованием — и вызвал по телефону «скорую», расписав диспетчеру все произошедшее так подробно, как только мог. Несчастная девушка молчала и не перебила меня ни разу, даже когда я рассказывал про вытекшие глаза и поняла меня правильно, потому как прислала к котельной помимо трех машин «скорой помощи» еще и трупоувозилку, и ментовский «Жигуль». Впервые в жизни я был рад видеть ментов — пусть разыщут смотрителя и вставят ему хорошенько. Мало того, что бомжей пускает в служебное помещение, так он еще и одних их там оставляет. Пусть предъявят ему обвинение в убийстве. Пятерых достойных членов общества.

Я, когда увидел желто-синюю ментовскую машину, сразу спрятался, разумеется, а невменяемого Михалыча увезли вместе с пострадавшими. Он потом явился пару месяцев спустя — тихий и бледный. Как он поведал мне, его сначала в больнице неделю дезинфицировали, потом в КПЗ держали, пока личность выясняли. Выяснили — и выперли пинком под зад. Что его сажать за то, что он украинский подданный и прописан там в деревушке, которой нет и не было никогда. Посадить надо паспортистку, которая за взятку выписала его из московской квартиры в никуда.

Возиться с этим замерзшим покойником и разглядывать его заставляло меня только вполне понятное любопытство: не узнаю ли я в нем знакомого?

Нет, я его не знаю. К счастью. Жиденькие усики, клочковатая бороденка, черные глаза смотрят на меня из-под полуприкрытых век — на меня и в то же время в никуда. В вечность и бесконечность. Нет, вообще никуда они не смотрят. Мертвые глаза не могут видеть.

Чем дольше я смотрю на этого человека, тем явственнее мне начинает казаться, что он и не был таковым вовсе. Что это фигура изо льда, вылепленная рукой мастера. Сине-голубая кожа лица — изо льда, белки глаз — изо льда, синие потрескавшиеся губы — изо льда… Все портит только то, что они приоткрыты в какой-то напряженной жуткой гримасе и видно желтые — гнилые и прокуренные — зубы, сжатые так плотно, что их и стамеской не разомкнешь.

Почему? Ведь совсем не так должны выглядеть замерзшие — на их лицах покой и блаженство, а этот… все лицо перекособочено.

Да, наверное во мне пропадает великий следователь. Почему великий? Да потому что тот, кому поручат дело этого несчастного бомжа (если вообще по столь незначительному случаю станут возбуждать дело) констатирует смерть от обморожения. И не просто потому, что неохота ему будет возиться с этим никому не нужным бродягой, а потому еще, что не обнаружит он на теле следов насильственной смерти. Даже если захочет, даже если очень захочет.

Я мог бы в красочных подробностях рассказать как именно убили этого человека — я не раз уже видел такие перекошенные физиономии и тесно сжатые зубы… Я бы вам рассказал… я бы вам такое рассказал!

• Предыдущая
• 5/71
• Следующая