ОБХСС-82. Дело о гастрономе (СИ) - Ларин Павел - Страница 26

Зато тот самый ребенок, крутившийся рядом с матерью, неподалеку от нас, с батюшки глаз не сводил. Он в какой-то момент даже перестал суетиться. Так ему было интересно.

Пацан, открыв рот, внимательно рассматривал невиданное доселе чудо. Ребенку явно прежде священнослужители не встречались. Мать постоянно одергивала пацана. Ей было, наверное, неудобно, что он так откровенно пялится на человека. Однако, тот успокоится не мог. Подумал еще немного, потом пару раз обошел мужика в рясе, почесал в затылке. Батюшка взирал на это с олимпийским спокойствием. В итоге, ребенок вернулся к матери и достаточно громко спросил.

— Мама! А почему у Деда Мороза одежда черная? Снегурочка померла?

Матвей Егорыч громко хмыкнул. Мать непоседливого чада моментально залилась краской и попыталась пацана отвлечь. А я сделал наоборот. Пока Жорик и Матвей Егорыч что-то обсуждали, Семен заговорил с тем самым пацаном, объясняя, что дед Мороз вообще ни при чем, Андрюха рассматривал снующих туда-сюда людей, я подобрался к священнику поближе.

— Здравствуйте.

Он посмотрел на меня грустным взглядом, но в ответ все-таки поздоровался.

— Скажите, а можно вопрос по Вашей, так сказать, теме?

— Спрашивай, конечно. — Батюшка еле сдержал вздох. Видимо, ничего умного он от меня не ожидал.

— Вы только ответьте, как есть… Вот, если, например, на мне имеются какие-то грехи. Ну… почти все. Кроме «не убий». Может меня ваше начальство… — Я поднял глаза вверх, намекая на Высшие силы, — Наказать так, чтоб перерождение произошло.

Батюшка явно столь глубокомысленных бесед не ожидал. У него даже глаза немного больше стали.

— Перерождение… В другом теле. То есть ходил я одним человеком, а потом — раз! И очнулся совсем другим. — Пришлось пояснить ему подробнее свои мысли.

— Эм… Видишь ли, сын мой… Дух, он если тело покинул, то это уже навсегда. Единожды за всю историю человечества дух куда-то перемещался. И то, знаешь ли, домой вернулся, а никак не в других людей. Так что, нет. Невозможно. Если ты грешен, то каяться надо. Покаешься, все грехи снимешь. Отец наш, он добрый. Главное, искренне, от души свою вину осознать. А насчет перерождения…Это к буддистам. У них там есть карма и совокупность поступков, которые определяют, кем ты станешь в следующей жизни. У нас, сынок, в православии, все иначе. Ты православный?

Я, быстро оглянувшись по сторонам, кивнул. Мало ли, кто за нами наблюдает.

— Ну, вот и не компостируй мозги, ни себе, ни людям. — Выдал вдруг сурово батюшка. — Согрешил, покайся. Бог простит.

Я отошел от священника обратно к нашей компании. Вообще, если честно, меня по-прежнему волновала тема возвращения в свое тело и конкретная теория, сформировавшаяся на основе прошлого путешествия. Мы должны выполнить какую-то миссию. Так я считаю. В прошлой жизни делов наделали, а теперь искупаем. Хотелось побеседовать об этом с человеком знающим, который в теме разбирается. Сам я от веры был максимально далек. Хотя и крещеный. А получается, ни хрена. По крайней мере, если верить батюшке. Реши Вселенная нас наказать, мы бы уже с Милославским где-то среди чертей сидели бы. Так выходит. Мы же не буддисты. И как тогда разобраться, почему именно нас мотыляет из одного времени в другое, из одного тела в другое.

От размышлений меня отвлек поезд. Судя по всему, наш. Мы стояли в самом конце перрона. Когда вагоны начали медленно проплывать мимо, дед Мотя вдруг схватил рюкзак, толкнул Андрюху, скомандовал:«За мной!» и на всех парах кинулся вслед за очередным открытым вагоном, где на подножке стояла проводница. Поравнявшись с подножкой, Матвей Егорыч на бегу закинул рюкзак. Девушка в форме железнодорожника, от неожиданности, на автомате, спихнула дедовы вещи обратно на перрон. Наивная. Дед Мотя снова подхватил рюкзак и снова швырнул его в открытую дверь. А потом еще сам ухитрился ухватиться за поручни и принялся лезть внутрь. По крайней мере, пытался забраться на подножку. Проводница была в шоке. Она, конечно, видела много раз, как пытались догнать уезжающий состав. Но чтоб догоняли тот, которые еще не приехал, с таким она столкнулась впервые. Девушка одной рукой уперлась в голову деду Моте и тщательно выталкивала его обратно.

— У нас есть билеты! — Выкрикнул Матвей Егорыч, понимая, что сейчас он, как и рюкзак, будет выброшен на обочину жизни, а если более точно, на перрон.

— Да на здоровье! Дайте, поезду остановится! — Ответила девушка деду, продолжая выталкивать его с подножки, на которую он почти забрался.

— А мне надо сейчас. Я старый, больной человек. — Ругался Матвей Егорыч. Андрюха топал следом, страхуя его сзади. Топал, потому что поезд, на самом деле, ехал медленно и Переростку с его метровыми шагами даже не приходилось ускоряться.

— Не положено, дедуля! Меня накажут, — Проводница чуть не плакала. С одной стороны она переживала за резвого пассажира, который этой резвостью мог себе навредить, с другой стороны явно не хотела отхватить выговор.

К счастью, вагон еще несколько раз дернулся, а потом замер. Матвей Егорыч уже на законных основаниях полез вперед. При этом он ругался и доказывал девушке, что личное, между прочим, дело пассажира, в какой конкретно момент он хочет сесть по своему, между прочим, билету. В итоге, когда дед Мотя и Андрюха загрузились, выяснилось, что вагон вообще не тот. Матвей Егорыч начал обратный процесс. Он со своим рюкзаком раскорячился посреди дороги, загораживая проход остальным пассажирам. Проводница нервничала и просила деда пройти дальше через сцепку, но он категорически отказывался, заявив, мол, ноги уже не те, по всяким сцепкам шляться. Благодаря деду на выходе образовалась пробка. Суеты еще добавлял Андрюха, который топтался на месте, пытаясь призвать Матвея Егорыча к разумному поведению.

— Ну, что? Поможем? — С усмешкой спросил Мажор, а потом направился к толпе, образовавшейся по вине наших гостей из Зелёных. Мы с Сенькой двинулись следом.

Ясное дело, вмешательство Милославского порядка не навело. Наоборот. Он принялся активно запихивать деда обратно, объясняя тому, что из вагона в вагон можно перейти не по перрону, а остальным людям, если что, надо уехать.

— Пусть едут! — Горячился дед Мотя. — Я не хочу через сцепку. Я хочу по земле.

— Да как они поедут, если Вы им сесть не даете. — Проводница, мне кажется, прокляла все на свете. У других вагонов посадка шла нормально и неторопливо. Только возле ее двери творилось какое-то сумасшествие.

Матвей Егорыч уже почти выбрался наружу, когда вдруг принял решение идти в соседний вагон через сцепку. Он громко сообщил, что времена нынче совсем испортились, никакого уважения к пожилым людям. А затем начал снова ломиться в вагон. У проводницы стало такое лицо, будто она сейчас совершит непоправимое. К примеру, один из тех самых грехов. Тем более, в наличие имеется целый священник, который, по закону подлости, тоже хотел именно в этот вагон и возвышался среди толпы недовольных, матерящихся пассажиров, как Пизанская башня. Пизанская, потому что его постоянно куда-то клонило под натиском желающих попасть в вагон людей.

— Матвей Егорыч, идите сюда! — Добавлял суеты Мажор, громким голосом призывая деда.

— Вы определитесь, куда мне идти. Туда или сюда! Я уже теперь вперед хочу попасть. Или вообще хоть куда-то. Ох! — дед Мотя резко остановился и прижал руку к груди.

— Что такое? — Проводница испуганно бросилась к нему. Ну, как бросилась… Начала проталкиваться сквозь пассажиров, которые один хрен ухитрялись просочиться внутрь вагона мимо образовавшегося затора из Андрюхи, перекрывшего сразу половину дороги, Матвея Егорыча и Мажора. — Сердце⁈ Да пропустите, деду вон, плохо.

— Серце! — С пафосом выкрикнул Матвей Егорыч. — Сердце болит. За отчизну. Никаких принципов не осталось. Испоганились люди совсем. Только о себе думают.

— Тьфу ты! — Проводница раздраженно плюнула в сторону, но, естественно, попала в одного из пассажиров. Тот принялся громогласно возмущаться, требуя чуть ли не начальника поезда. Девушка в форме, с пунцовыми щеками заявила, сейчас она вообще всех выкинет, если граждане не начнут вести себя адекватно. Она, похоже, была на грани.