Из жизни кукол - Сунд Эрик - Страница 48

– И что, по-твоему, будет дальше?

Вера покачала головой.

– Не знаю. Я все перепробовала. Психологи, стажировка, поездки за границу. Все это он отверг. Перед тем как уйти на пенсию, я взяла отпуск на две недели – думала, мы вместе к чему-нибудь придем, узнаем друг друга получше. Я вернулась на работу уже через несколько дней. Он отказывался выходить из квартиры.

– Ути и сэкаи, – сказал Кевин.

– Как?

– Себастьян – хикикомори.

– Что-что? – Вера с недоумением посмотрела на него.

– Хикикомори.

Вера прибавила газу и объехала какую-то машину.

– И что это значит?

– Хикикомори – настоящая эпидемия в Японии и других странах Восточной Азии. В одной только Японии хикикомори больше миллиона. Но и у нас они появляются все чаще. Люди, которые выбирают добровольную изоляцию. “Ути” значит “дом”, а “сэкаи” – “мир”. Он против всего мира.

– Вон что… И как с этим бороться? Есть какое-нибудь лекарство?

Кевин ждал этого вопроса. Вера вся нацелена на результат, недаром коллеги прозвали ее “Замдиректора”, но тут простых решений не было. Люди – не фабрики.

– Ну… В Умео и Упсале работали с хикикомори, но про результаты мне ничего не известно.

– Понятно, – резко сказала Вера. – Если надо выплачивать студенческий заем, можно уйти в загул, и ничего не произойдет. Сиди дома, философствуй о несправедливостях мира. Во всяком случае с Себастьяном все именно так. Он уже лет двадцать торчит в квартире на Вальхаллавэген, никак не отклеится от своего идиотского компьютера.

– Есть и другие причины, – заметил Кевин. – Требования общества, погоня за статусом и деньгами, ожидания близких…

– И семьи, насколько я понимаю… – грустно заметила Вера.

Кевин не знал, что сказать – только какие-то уклончивые фразы: что все, наверное, сложнее и не зависит от одних только методов воспитания.

Если он правильно помнил, японское слово “хикикомори” означает “отходить в сторону”, “замыкаться”. Такие люди остаются дома, потому что выгорели, страдают от социофобии, они часто ищут убежища в интернете и альтернативных мирах. Если верить статистике, часто хикикомори – молодой мужчина, который переживает жизненный кризис; отец в его жизни отсутствует, а с матерью он находится в зависимых отношениях.

В случае Себастьяна все так и есть.

– Японские родители говорят своим детям “лети”, но при этом крепко держат их за ноги.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила Вера. – Интересуешься японской культурой?

– Из Гугла.

– Ну, тебе виднее. – Вера пожала плечами.

Кевин выбросил окурок и поднял окно. В пробке Вере пришлось сбавить скорость; перед ними протянулась вереница красных габаритных огней, однако вместо того, чтобы вежливо тащиться в пробке, Вера свернула на обочину и объехала машины в той же не признающей ограничений манере, с какой водил машину отец.

Несмотря на тесноту – до зеркал бокового вида было каких-нибудь сантиметров двадцать, – Вера не снижала скорость. Когда у нее зазвонил телефон, она вытащила его из кармана куртки и ответила – все на тех же сорока километрах в час.

С тех пор как в Албании пару лет назад запретили говорить по телефону за рулем, Швеция осталась единственной европейской страной, где это еще можно. Хотя рано или поздно и здесь запретят. Но Веру запрет не коснется.

– Себастьян?

Она с удивлением взглянула на Кевина. Из трубки донесся голос ее сына.

Кевин услышал, как Себастьян произнес его имя, и Вера протянула ему трубку.

– Он хочет поговорить с тобой.

Пока Себастьян рассказывал, что ему удалось запустить ноутбук, который Кевин обнаружил в родительском доме, Вера притормозила, а потом и вовсе остановилась на обочине.

Сначала Кевину показалось, что Себастьян пьян или под кайфом.

Потом – что на состояние Себастьяна повлияло то, о чем он рассказывал.

А еще потом Кевин понял, что ничто уже не будет, как прежде.

Эмилия Свенссон, сорока девяти лет, выросла в доме, выстроенном по программе “Миллион” в Брандбергене, к югу от Стокгольма. Квартирка принадлежала ее родителям, Ингер и Гуннару, оба родом из Вестерботтена. Рост Эмилии составлял метр восемьдесят семь без каблуков, тогда как в Ингер было метр пятьдесят три, а в Гуннаре метр шестьдесят семь. Кожа у Эмилии была коричневая, мягкая, у Ингер и Гуннара – сухая, цветом серовато-бежевая. Эмилия родилась в городке на востоке Нигерии, недалеко от границы с Камеруном. К Ингер и Гуннару она явилась, как благословение Господне, светлым летним вечером в середине шестидесятых.

Мужчина, лежавший перед Эмилией на поддоне из нержавеющей стали, тоже был родом из Нигерии, только его городок располагался на севере страны, и в Швецию этот человек попал совершенно иным путем.

Двумя неделями раньше он незаметно пробрался на борт аэробуса А320 “Брюсселс Эрлайнз”, летевшего в Стокгольм. Подкупив одного из механиков, он устроился в люке для заднего левого шасси.

Первые десять минут после взлета в Брюсселе температура была нормальной, но уже над южной Данией опустилась до уровня температуры на Марсе.

Судмедэксперт Эмилия Свенссон читала протокол вскрытия.

Предполагаемая причина смерти – сильное обморожение и недостаточное снабжение кислородом вследствие разреженности воздуха. Когда люк шасси открылся, покойный был уже мертв.

Покойный был уже мертв, подумала Эмилия.

Сухой язык Иво Андрича наводил на мысли о краткой сводке новостей.

Существует несколько задокументированных случаев, когда люди прятались в люках для шасси, откуда потом выпадали. Примеры – Нью-Йорк, 2000 год и 2007 год. Травмы, полученные пострадавшими, в общем и целом идентичны травмам альпинистов.

Пролетев по воздуху восемьсот метров, тело упало на Лильехольмсбрун, где его переехал грузовой автомобиль.

Асфиксия, обморожение и ушибы. Около семидесяти пяти процентов костей сломаны или раздроблены, имеют место обширные травмы черепа.

Бесформенное исхудавшее тело, глаза выпучились и неотрывно, с пустым выражением смотрят на нее.

Но и обезображенный, этот человек оставался красивым. Теперь они знают, кто он. Его дочь находится в Швеции, где – неизвестно. Ее зовут Мерси, и ее разыскивает полиция.

Эмилия накрыла тело и задвинула поддон в морозильную камеру.

Socio interruptus.

Жизнь – последовательность прерванных социальных связей, подумала Эмилия. Сослуживцы приходят и уходят, в семьях случаются разводы, а друзья переезжают. Меняется среда обитания. Смерть – самое радикальное из таких прерываний. Эмилия старалась не вдаваться в пустые размышления о биографии покойных.

Хотя иногда не могла удержаться. Дочь этого умершего мужчины еще не знает, что он умер. В мире шестнадцатилетней Мерси отец еще есть, и socio interruptus еще не произошел.

Эмилия вспомнила свою первую экспертизу – она тогда еще не научилась не думать о мертвых.

Один мужчина толкнул свою жену, и она так сильно ударилась, что умерла. Они были женаты шестьдесят лет и, по словам мужчины, прежде никогда не ссорились. Но именно там и тогда он, по какой-то банальнейшей причине, взорвался. Когда Эмилия и ее коллеги приехали к старикам, муж ждал их в прихожей. Сидел на стуле и причесывал погибшую жену. Мы так хорошо жили, сказал он.

Муж скончался через несколько дней. С формальной точки зрения – не самоубийство, просто сердце не выдержало.

Эмилия вышла из морга, открыла дверцу машины и села за руль.

Следующая остановка – Крунуберг, техническое исследование компьютера, который Кевин Юнсон оставил там с неделю назад. Компьютер содержал в себе socio interruptus более тяжелого свойства, и Эмилия надеялась, что молодой коллега это переживет. Как несправедливо, подумала она. Жизнь должна быть книгой, которую не хочется заканчивать, а не книгой, которая обрывается на полуслове.