Из жизни кукол - Сунд Эрик - Страница 35

– Зачем?

– Затем, что вчера ты думала, что с Луве тебе легче. Во всяком случае, ты так сказала.

Мерси почти ревновала к Луве. Может быть, сама она открылась перед ним в отместку за то, что перед ним открылась Нова.

– Я случайно рассказала Луве про кролика, – призналась Нова. – Сказала, что сломала ему шею и мы похоронили его в лесу. Извини…

Лицо у Мерси окаменело. Они же обещали друг другу никому не говорить о том случае. Помолчав, Мерси сказала:

– Никогда больше так не делай. Прекрати болтать о том, что должно остаться между нами. Теперь давай рассказывай что-нибудь такое, чего ты никому не рассказывала.

– Например?

– Например, про убийство Юсси. – По глазам Новы Мерси видела, что таблетка уже начала действовать. К ним можно привыкнуть, если принимать одну за другой. – Луве говорит, что рассказывать о чем-то болезненном полезно. А я тогда тоже расскажу тебе о том, что причиняет мне боль, честное слово.

Мерси потянулась за водкой и отпила из бутылки. Водка – это хорошо, потому что, когда принимаешь наркотики, водка как бы заземляет. В спиртном нет ничего необычного, становишься спокойнее, голоса стихают.

– Налле основательно обдолбался, – начала Нова. – Когда Юсси пришел домой, Налле ударил его бейсбольной битой и бил, пока Юсси не отключился. Потом они утащили его на чердак, где бы им никто не помешал. Там они и забили его насмерть.

Взгляд у Новы стал жестким, и Мерси протянула ей водку. Нова отпила, завинтила крышечку, но бутылку не отдала.

– Полицейским Налле сказал, что мама ни при чем, что он все сделал один, но ее все равно судили за соучастие. Сейчас дело в апелляционном суде, прокурор хочет, чтобы ее судили не за соучастие, а за убийство.

Внезапно Мерси поняла, кто такая Нова.

В газетах много писали о том деле; Мерси тогда жила в Емтланде. Писали, что падчерица жертвы выступала свидетельницей, и Мерси помнила рисунок: светловолосая девочка с опущенной головой.

Значит, это была Нова.

Мерси ощутила, как в ней пробуждается то черное, как оно начинает шевелиться. В груди и в животе. Мерси загнала черноту назад, убедила себя, что уж это точно последняя тайна между ними, больше не осталось, вот проговорят они эту тайну – и смогут наконец стать одним человеком. Надо разделить на двоих всю тьму до капли. Сама Мерси уже рассказала про парня из Гамбурга, но не слишком распространялась о том, что произошло, когда они покинули Турцию и оказались в Германии.

Она обязательно все расскажет. Но сначала пусть расскажет Нова.

Нова снова отвинтила крышечку, отпила и на этот раз протянула бутылку Мерси. Мерси сделала основательный глоток, чтобы задавить остатки черноты.

– Сначала Налле молотком раздробил ему руки и ноги, – сказала Нова. – Потом облил его чем-то для чистки канализации, что-то с содой…

– Каустической содой?

Нова кивнула, и Мерси увидела, что она вот-вот снова расплачется. Они смотрели друг другу в глаза, но взгляд Новы как будто был направлен сквозь Мерси.

Они близнецы, у них одна ДНК на двоих, они не два человека, а один.

Мерси вдруг услышала голос у себя в голове – тоненький, прерывистый, хотя он кричал что было сил. Кричал откуда-то из бездонной ямы внутри нее.

Нова легла на матрас и взяла Мерси за руку.

Мерси свернулась рядом с ней, погладила по голове и зашевелила губами, заговорила на их беззвучном языке. Нова ответила ей – несколько слов, короткие фразы.

Утешала Мерси, а Нова хотела, чтобы ее утешили, и не произнеся вслух ни слова, обе решили, что им надо поспать.

Мерси натянула на них обеих одеяло, подсунула подушку Нове под голову.

Уснули они одновременно.

Guilty by association[24]

Остров Дьявола

Когда Кевин покинул дом, уже начало светать. По правую сторону показался спортклуб “Эссинге”. Кевин сбросил скорость, заглушил мотор, и последние метры до ограды “веспа” катилась по инерции.

Кевин оглядел территорию клуба. Ему не довелось играть в зелено-белом, как Антонину Паненке в пражской “Богемии”, он оказался недостаточно хорош для “Байена”[25], так что ему пришлось довольствоваться ролью полузащитника в желто-черной команде клуба “Эссинге”. И все же во время серийного матча осенью того года, когда ему исполнилось десять лет, ему выпал шанс пробить “паненку”. Он запустил мяч в воздух – и, как на том белградском стадионе, время остановилось.

Мяч полетел почти как в телевизоре, и Кевин испытал не торжество, а потрясение, хотя товарищи по команде пришли в восторг. А вот тренер отвел его в сторонку и велел никогда больше так не делать. Если такой пенальти не удастся, Кевин навредит команде, а если, против ожидания, гол удался бы снова, он стал бы унижением для вратаря противника.

Кевин улыбнулся. Антонин Паненка – плохой образец для подражания, если хочешь стать полицейским.

Но что-то в отцовской побасенке все же было. Наверное, благодаря Паненке Кевин стал смелее. И уж как минимум штрафной чеха продемонстрировал, как важно иметь в запасе какой-нибудь козырь. Опыт, который так пригодился Кевину в полицейской повседневности, на допросах, да и много где еще.

В четырнадцать лет Кевин покончил с футболом и открыл для себя панк-рок. Футбол плохо сочетался с его подростковым догматизмом. Кевин принял стиль жизни, который предписывали его новые кумиры, британская анархогруппа “Crass”, и решил, что спорт – тоже опиум для народа.

С полицейским образованием все это тоже плохо сочеталось, но, когда Кевин подавал заявление в Полицейскую академию, он уже не был анархистом. Однако он оставался панком, преподаватели и руководители курса, а позже – коллеги, не одобряли его стиля. Панк – это провокация, что вполне объяснимо: для провокации он и создан.

Избранная профессия тоже оказалась провокацией. Старых приятелей Кевин растерял, а приобретать новых – дело нелегкое. То, что он имел отношение к преступлениям, связанным с детской порнографией, придавало ему статус виновного в содействии, а держать свои занятия в тайне Кевину тоже было проблематично, потому что люди впадали в подозрительность и паранойю.

Прежде чем завести “веспу”, Кевин надел наушники, подключил их к телефону, поймал радиопрограмму – и понял, что уже опаздывает.

…Здравствуйте. Сейчас восемь утра, в эфире “Эхо”…

Сумка с ноутбуком, извлеченная из забытой коробки, лежала, для безопасности завернутая в кофту, в багажнике мотороллера, и Кевин ехал осторожно. Ноутбуку уже немало лет, и он, вероятно, остро чувствует вибрацию. Но это был хороший компьютер, он наверняка стоил пятизначную сумму, когда появился в продаже. Лампу и книги Кевин отправил в мусор.

…Не исключено, что в Евле произошла кража со взломом. Пострадавший, пятнадцатилетний мальчик, отправлен в больницу, раны представляют угрозу для жизни…

…Полиция допросила возможного свидетеля, молодого мужчину около двадцати лет. Полицейские пока воздерживаются от комментариев о ходе следствия, и в настоящее время неясно, откуда у мальчика такие раны…

Когда Кевин проезжал мимо Эссингеторгет, радиопередачу прервал входящий звонок, и Кевин подключил гарнитуру. Звонил Лассе. Начальство.

– Съезди-ка в Скутшер. Возможно, мы можем отследить тех двух девочек.

“Скутшер? – подумал Кевин. – Это же рядом с Евле”.

Полдень, а за окном темнота.

В это время года кожа у людей, живущих на севере, становится прозрачной.

У многих шведов кожа такая светлая, что видно, как под ней течет кровь. В свете складского фонаря лицо Новы казалось голубоватым.

Они объявлены в розыск. В каком-то смысле это ощущалось как освобождение. Теперь у них есть повод удрать куда подальше.