Алые Евангелия (ЛП) - Баркер Клайв - Страница 52

Жрец Ада ждал, с трудом скрывая свое нетерпение. Шли секунды, складываясь в минуты. Дверь не двигалась. Жрец Ада редко не находил нужных слов или не знал что делать, но в этот момент он растерялся. Собираясь во всем своем порочном великолепии, иллюзорные образы событий, приведших его в это место и время, вставали перед его мысленным взором: волшебники в своих пентхаусах или лачугах, все без исключения изрыгавшие проклятия, пока крючья Сенобита сдирали их плоть и гнули их кости вопреки природному замыслу. Все, за исключением лишь некоторых, выдали свои секреты, прежде чем им было даровано быстрое упокоение за их покладистость.

Он также видел запятнанные и пожелтевшие страницы всех редчайших магических книг: книг, содержащих обряды призыва и изгнания, законы, иерархии и заклинания, книг, которые он выучил наизусть, книг, которые отправились в печь после того, как он закончил их изучать, чтобы остаться единственным обладателем знаний, заключенных в них.

И все это время — истребляя, поглощая, и двигаясь дальше — он лелеял картину того, как это будет, выучив все, что нужно, быть готовым предстать перед Падшим, предлагая свои услуги во служение величию. И вот он здесь, готов на сколько возможно, переполняемый знаниями и амбициями, пропитанный убийствами с макушки до подошв — и все же дверь не открывалась.

В нем закипала ярость, он поднял руки, сам того не осознавая, и издал звук, бывший предсмертными криками всех погибших ради того, чтобы он мог здесь оказаться. Ладони сжались в кулаки, и кулаки обрушились на эту изощренную, непостижимую дверь, неся в себе и за собой неумолимую силу знания, устремленного к божественным высотам. Звук, прозвучавший после удара в дверь, не был звуком плоти о дерево; это был звук сейсмического сотрясения, разверзшего трещины в стенах и полах и обрушившего большие куски мрамора с потолка. Стражники не ослушались приказа своего господина. Они, не сходя с места, отбивали и разбивали любой падающий кусок мрамора, способный причинить вред им или их слепой обузе.

— Что происходит? — осведомилась Норма.

Прежде чем кто-то из солдат успел ответить, кулаки жреца Ада обрушились на дверь во второй раз, причем сила удара только усугубила повреждения. В полу образовался разлом шириной в ярд и более, пересекший помещение от находящейся рядом запечатанной двери до лестницы, по которой он затем поднялся, петляя между стен. Жрец Ада не потрудился обернуться, чтобы оценить нанесенный им ущерб; дверь по-прежнему насмехалась над ним. На мгновение он приостановился, чтобы внимательно осмотреть толстые доски, ища малейшую царапину или трещину, указывающую на то, что его натиск возымел какой-то эффект. Проклятая дверь осталась невредимой.

Тогда он уперся в нее плечом, вся его фигура как будто раздулась от бушевавшего в нем гнева. Его сановная мантия, ставшая заскорузлой и хрупкой от крови, разбрызганной в бесчисленных комнатах, где он искушал и пытал, местами порвалась, а в местах переплетения мантии с его собственной плотью, теперь открывались новые раны, проливая его собственную кровь на одеяния.

Он погрузил руки в струйки крови, но та текла недостаточно быстро, чтобы соответствовать его разъяренному состоянию, поэтому он впился себе грудь, где его мускулатуре, навсегда лишенной кожного покрова, не позволялось заживать по причине скрупулезной чистки ее поверхности самим жрецом. Он принялся за эти застарелые раны с обезображивающим неистовством, срывая одеяния, с целью полностью оголить грудь, на которой пульсировали обнаженные вены, как бы охотно подставляя себя для удовольствия. Затем он сдернул клочья кожи и ткани, висевшие у него на поясе, и выбрал два ножа с короткими лезвиями — инструменты, предпочитаемые им для интимной работы с особо непокорными людьми — и впервые в своей истории обратил их на себя: используя кривое лезвие для вскрытия вен, а прямое — просто вонзая в мышцу и кость, а затем дергая лезвие вверх и наружу, прежде чем снова вонзить его. Кровь хлынула из его тела. Пока вены еще пульсировали, он поднял свои алые кулаки и ударил в дверь, как и в первый раз. Кровь инициировала новое и чрезвычайно быстрое сканирование строчек крошечных иероглифов; каждый из них, казалось, был из легко воспламеняющейся субстанции.

Однако жреца Ада не интересовала реакция, вызванная его штурмом. Охваченный яростью, он просто продолжал отбивать барабанную дробь, кровь хлестала из его груди, заливая руки, пока он бил ими по дереву, снова и снова, и снова. И тут раздался звук, будто одновременно закрутилась тысяча подшипников.

Он замер и впервые увидел, что пылающие перед ним глифы задвигались, переворачиваясь снова и снова, а огонь разгорается всё ярче с каждым поворотом. Он посмотрел вниз чтобы увидеть, как лужи крови вокруг его ног также пришли в движение. По крайней мере, в дюжине мест сформировались отдельные потоки, которые, не подчиняясь гравитации, направлялись к двери. Начиная с правого нижнего угла и далее по неподдающемуся расшифровке тексту справа налево, начертанные на двери глифы ненадолго раскалялись добела, а затем сгорали один за другим — и так до конца строки, затем наступал черед следующей… справа налево… снова и снова. Скорость выжигания увеличилась настолько, что третья строка сгорела в два раза быстрее первой, а шестая — вдвое быстрее третьей.

Дверь открывалась.

Ему нужно обождать всего полминуты, прежде чем можно будет войти, но он уже чувствовал, как волны холодного воздуха окатывают его лицо и тело. Пазухи ожгло горьким ароматом. Он прокрутил в голове возможность как-то заявить о своем присутствии, но все из придуманного не звучало иначе как жалко с учетом обстоятельств исключительной важности, поэтому он предпочел сохранить молчание. Жрец Ада не сомневался, что сила, ожидающая его внутри, знает о своем посетителе все, что ей нужно знать. Лучше хранить почтительное молчание, решил Сенобит, и говорить только когда к нему обращаются.

Последняя строка глифов уже исчезла, и дверь открылась полностью. Он ждал, затаив дыхание, полагая, что, возможно, Дьявол снизойдет произнести какие-то слова приглашения. Не доносилось ни звука. Через некоторое время Сенобит взял инициативу в свои руки и перешагнул через порог в покои.

Первое, на что он обратил внимание, были источники света, расположенные прямо в полу; из невидимых подсвечников в мраморе вырывались тысячи язычков пламени высотой в палец, и все они горели могильным холодом. Их свет освещал помещение, не имевшее ни малейшего сходства ни с величественным внешним видом собора, ни со зрелищем недоделанных вещей, заполнявших его интерьер.

Это место, как увидел жрец, было почти таким же широким, как сам собор над ними. Длина его, однако, оставалась загадкой. Все пространство было заполнено шкивами и поршнями, цилиндрами и коленчатыми валами, образующими под потолком сложные гудящие конструкции, спускавшиеся вниз к устройствам, некогда явно находившимся в исступленном движении. Своим расположением они образовывали витиеватые узоры, загораживая ему обзор и не позволяя оценить истинные размеры помещения.

Хотя детали по-прежнему сияли чистотой хорошо обслуживаемых машин, не отмечалось никаких признаков, что их недавно приводили в движение. Поршни были отполированы, но не смазаны, а пол под трубами и таинственными устройствами, в которые они заходили, был сухим. Не было ни единого пятнышка хотя бы от капли, просочившейся из соединения, нуждающегося в затяжке, или из трещины в одном из железных и стеклянных коллекторов размером со свернувшегося калачиком человека, являвшихся в нескольких местах частью машинерии, подобно частям древней астролябии. В совокупности они напоминали замороженные спутники, кружащие вокруг мертвого солнца.

Какой цели все это служило, для жреца Ада было так же непостижимо, как и строки иероглифов на двери. Но ему и не нужно было понимать Он просто придерживался направления переходя к более крупным частям двигателя и, как он полагал, обладающим большей значимостью. Однако следование данному принципу осложнялось одной проблемой: чем дальше он удалялся от двери — а значит, как он предполагал, тем ближе подходил к создателю всей этой бесшумной машинерии, — тем чаще механизмы становились настолько большими, что полностью перекрывали ему путь, поэтому пять раз приходилось искать новый проход, а обнаружив таковой, он часто оказывался очень далеко от намеченного маршрута. Он осознал, что попал в лабиринт и уже глубоко погрузился в клубок его переходов, при этом ни на йоту не волнуясь об обратном пути; там не было жизни, не было удовольствия, которое он снова желал бы вкусить. Вся его жизнь вела к этому лабиринту и существу, поджидающему в его сердце.