Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов - Словин Леонид Семенович - Страница 69

— Все, начальник… Закурить найдется?

— Пока перебьешься! — Игумнов обернулся к старшему оперу. — Деньги при нем?

— Вот… — Качан достал целлофановый пакет. — Почти все новыми сотенными. Сложены по девять штук, десятой обернуто.

— Вернешь, начальник? — спросил катала.

Игумнов спросил у старшего опера:

— Розенбаум тут?

— Сейчас.

— А ты пока считай деньги… — Игумнов подвинул катале пакет. — Все тут?

— Отпускаешь меня?!

Качан быстро вернулся вместе с потерпевшей. Старуха Розенбаум снова играла под дурочку. Или под маленькую девочку. Игумнов вспомнил бабку незадолго до ее смерти, свою злость на беспомощность старухи. Казалось, бабка переживает от того, что, выкормив и воспитав сумасбродного внука, обженив, а потом разведя и снова женив, она должна была еще довести его до пенсии, похоронить, а затем уже спокойно умереть с сознанием исполненного долга. Но тут из–за болезни что–то застопорило.

— Здравствуйте… — Потерпевшая сразу заметила пачки сотенных на столе. Катала продолжал считать.

— Они?

— Кроме этих… — Розенбаум показала на стопку старых сотенных, они лежали особняком. В коридоре послышались шаги. Бакланов — в тяжелой, просоленной форме гаишника, так и не сменивший ее в течение суток — вошел в кабинет; за ним со своей обманной суетливой улыбочкой прошмыгнул младший инспектор. Позади топал брюхатый Цуканов. Игумнов показал рукой, чтобы они не мешали. Снова обернулся к Розенбаум.

— Почему вы считаете, что деньги — ваши?

— Я их складывала по десять, — объяснила старуха. — А потом видите: они все новенькие! Я их обменивала. Каждую.

Катала заерзал. Оставшиеся купюры он уже не считая просто сгреб в кучу.

— Все! — объявил он. — Все на месте. Расписаться в протоколе обыска?

— Конечно.

— А насчет суммы? Указать?

— Все как положено!

Протокол лежал вместе с деньгами. Катала вывел сумму прописью. В конце нескромно, на пол–листа, поставил подпись.

— Вот!

Игумнов положил документ в стол.

— Могу идти? — Катала поднялся. Пакет с деньгами все еще лежал на столе.

— Как я могу задержать? Но вот женщина… — Игумнов кивнул на потерпевшую. — Она утверждает, что деньги у нее украли в том поезде, где ты их выиграл…

— Это — ее проблемы! Все ко мне?

— Ты, главное, не волнуйся!

— Я и не волнуюсь! Документы у меня в порядке. Прописка, паспорт…

Игумнов обернулся к Качану.

— А ты сказал: «Паспорта нет!»

Это была чистейшая импровизация.

— Может, выронили… — Качан пожал плечами. — Какие трудности? В спецприемнике новый выпишут…

— Меня задержали с паспортом! — Катала заволновался. Перспектива оказаться в спецприемнике его не обрадовала.

— Будем искать!

— Долго?

— По закону до двух месяцев.

Катала оглядел ментов. Все молчали. С ним боролись его же — нечистыми средствами. Было ясно: с деньгами старухи по–хорошему его отсюда не выпустят.

— Ладно! Пусть будет по–вашему… — Катала сгреб со стола стопку потертых сотенных. Остальные деньги Игумнов подвинул потерпевшей.

— Забирайте… Собственник вправе истребовать ценности у недобросовестного приобретателя… Карпец! — он обернулся к младшему инспектору. — Сходи в дежурку, помоги человеку с его паспортом.

— А закурить? — спросил освобожденный.

— Держи.

— Спасибо…

Катала протопал к двери.

— Прощай, мент!

— Прощай.

Игумнов не оскорбился. Словечки, появлявшиеся вначале как презрительные, со временем нередко звучали весьма престижно.

— Теперь у вас будут из–за меня неприятности…

Женщина собрала деньги, улыбнулась давешней дурковатой улыбкой.

Прокатившаяся в течение ночи волна крутых мафиозных разборов отошла, оставив зримые следы недавнего своего пребывания. Недалеко от Московской кольцевой автодороги, вблизи гаражей, гаишники обнаружили стоявшее за забором такси ММТ 71–31. На переднем сиденье находился труп водителя. Константин Карпухин был убит выстрелом в упор в затылок. Таксист был единственным известным милиции человеком, который при желании мог свидетельствовать о последних до их гибели часах жизни Лейтенанта, Кабана, «персональщика», Уби, Хабиби, Пай–Пая…

«Только трупы! Ни подозреваемых, ни свидетелей!»

Из дежурки доставили свежую ориентировку: «Розыск документов, похищенных в поезде Новосибирск — Москва, и подозреваемого в их краже лица по минованию надобности отменить… Скубилин».

«Голубоглазый больше не разыскивается!»

Теперь даже случайно невозможно было зацепить большое начальство и то, что произошло с ним в «СВ».

Никто пока не знал о коротком сообщении, появившемся с утра в русской газете, издающейся в Нью–Йорке, в разделе оперативной информации: «…тренерский коллектив которого заметно усилился с прибытием этой ночью из Москвы на постоянное место жительства известных мастеров международного ринга — братьев Баранниковых…»

Речь шла о не менее известном профессиональном боксерском клубе.

— Все! Уезжаем! — объявил Игумнов Бакланову и другим. — Тут, помнится, неподалеку ресторан «Цветы Галиции»…

— Только не в «Цветы»! — Качан помрачнел. — Рядом полно и других забегаловок…

— Только туда! Сам видишь: нас хотят сбросить со счетов. И не только они!

Надо было все серьезно осмыслить.

— Полный вакуум осведомленности! «Пусть мафия, если ей нравится, убивает друг друга, а мы будем подбирать трупы!» Мечта генерала Скубилина!.. — Игумнов захлопнул сейф, металлическая полоска зубов, делавшая его похожим на уголовника, опасно блеснула.

— Но черт возьми! Я не нанимался в могильщики!

(Милицейские хроники эпохи застоя)

Подполковник Смердов — сорокалетний замнач 33–го отделения, породистый, красивый мужик одетый во все штатное, — приехал в кафе поздно.

«Аленький цветок» уже закрыли, оставались одни завсегдатаи. Для них еще продолжало работать маленькое варьете с собственным эротическим ансамблем.

Смердов ждал Люську в ее кабинете на втором этаже.

Люська спустилась вниз, в зал. Она значилась в кафе дежурным администратором. В ее обязанности входило гасить вспыхивавшие скандалы между посетителями. Это случалось довольно часто.

Отсутствовала она уже больше четверти часа.

Смердов налил себе коньяка. Выпил.

Будоражащее тепло растеклось по жилам.

Люська все не шла. Была у нее здесь еще и другая ипостась.

Директор кафе, на деле хозяин заведения–Сергей Джабаров–значился де–юре люськиным мужем. Брак их был фиктивным. Целью брака была люськина жилплощадь.

За кругленькую сумму мафиози, приехавший с Кавказа, получил прописку и трехкомнатную квартиру в престижном Плотниковом переулке. В центре Арбата.

За дверью послышались шаги.

" Наконец–то…»

Люська вернулась расстроенная. Поправила юбку.

— Там Сергей внизу. Требовал, чтобы я обслужила его друзей…

— Сказала ему, что у тебя гость?

— Он знает. Просто хочет, чтобы ты лично его попросил. Сволочь… Люська налила в рюмки коньяка.

— Обошлось?

— Обошлось. Понял, что не пойду. Сразу пристал: «Скоро выпишешься из квартиры?»

— А ты что? — Смердов усмехнулся. Он устроил этот фиктивный брак, а потом сам и охладил пыл кавказца, который хотел, чтобы Люська немедленно оформила на него все документы на свою жилплощадь. — Пообещала, что завтра же испаришься?!

— Не–е… Как учил! Спокойно так ему: «Пойми: сначала мы должны развестись официально, Джабаров…»

— Умница.

Смердов хотел привлечь ее, но она увернулась. Подошла к двери.

— Это его Нинка крутит…

Несовершеннолетняя стриптизерша эротического ансамбля Нинка — была новой пассией Джабарова. Нинка уже успела забеременеть и теперь демонстрировала свою расслабленность и острый выпяченный живот.

— Не терпится стать хозяйкой в моем доме…

Сама Люська после продажи квартиры ютилась с детьми на площади матери.