Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов - Словин Леонид Семенович - Страница 3

— До времени не выпячивайся, — серьезно советовал Скубилин. — Помни. Достать тебя очень легко. Через начальника розыска. Игумнова. Через укрытые преступления…

— Такого у нас нет!

— Ты мне мозга не полоскай. Я не девочка. Поймают — тогда никто не поможет. Даже я! КГБ за этим тоже следит. При желании мигом накроют!

— Осторожность — главное. Это уж закон! — хитрил Картузов. — Ваш ученик. Знаете…

— Сам все проследи… — нынче Скубилин не спешил заканчивать разговор, что–то тянул. Недоговаривал. — Все–таки странно, что его все нет…

Игумнов дернул дверь. Дежурная часть оказалась заперта изнутри — редкий случай! В окошке показался милиционер… На нем был в ядовито–зеленого цвета камуфляже бронежилет, закрывавший грудь и подбрюшье. В руках вахтер держал автомат.

— Кто там? — крикнул из дежурки Картузов. — Я же сказал, чтоб никого!

— Это начальник розыска… — отозвался милиционер.

— Заставь дурака Богу молиться, — возмутился Картузов. — Игумнова не пустить!..

«Преступник задержан, а они все стерегутся… — подумал Игумнов. — Кого? Сообщников? Чужую группу захвата?»

Случай, о котором напомнил комитетчик, произошел год назад. В дежурку внесли человека в полосатом костюме узника с латкой на груди «3/К». Имя–фамилию Игумнов не запомнил. Рядом с носилками шла женщина с таким же ярлыком на платье. Щупала пульс. Заглядывали любопытные.

Игумнов был ответственным.

— Откуда? — спросил у носильщиков.

— Из медкомнаты.

— Из медкомнаты в дежурку? Какой дурак приказал?

Несколько человек по–хозяйски прошли следом:

— Ставьте носилки за дверь. Чтоб меньше на виду! Милиционера у входа!

— Вы, собственно, кто такие? — Игумнов завелся.

— Считайте, что работники милиции. Вот документы!

Дежурный — он и сегодня дежурил — Лосев тут же подлез с подобострастием:

— Приказывают, значит, имеют право, товарищ капитан. Наше с вами дело — по стойке «смирно»…

— А ну–ка, давайте носилки назад в медкомнату… — гаркнул Игумнов так, что носильщики шарахнулись. — Вы кого обязаны слушать? Имеют право — значит пусть письменно прикажут… Возьмут к себе, наконец!

Кто–то из тех терпеливо объяснил:

— Это муж и жена. Они проводят политическую демонстрацию. Мы их скоро увезем…

— Больной должен быть в медкомнате!

— Мы вызвали врача…

— Да что вы с ним объясняетесь? — У кого–то лопнуло терпение. — Указание работника Комитета государственной безопасности для вас не приказ?!

«Может, это и был Рыжий?» — Игумнов не посмотрел тогда.

Громыхнул засов. Когда Игумнов вошел, милиционер снова придвинулся с автоматом ближе к фортке.

За стеклом, отделяющим дежурное помещение от коридора, шел обыск. Задержанный сидел на стуле. В плавках. Руки схвачены браслетами.

Автоматчика засек в поезде Волгоград — Москва офицер–отставник, когда состав пересек границу отдела. Отставник выходил в Павельцеве и первым делом забежал в дежурную часть.

— …Там в поезде! Не знаю, кто он. Или бежавший уголовник, или разведчик! При нем пистолет–пулемет… — Отставник случайно заметил, как его визави по купе, укладывая вещи, достал со дна сумки свою опасную игрушку и переложил почти на самый верх. — Мне было хорошо видно с моей второй полки. Нам о них рассказывали на занятиях. Совсем крохотный! Я его потом еще несколько раз видел по телевизору. В репортажах с Ближнего Востока…

Дежурный поверил: о террористах, вооруженных новейшим автоматическим оружием, не раз сообщали средства массовой информации.

— Проверим, — сказал он. — Спасибо…

В КГБ никто, конечно, не звонил — готовились брать сами.

Пока согласовывали место и способ задержания, волгоградский проследовал благополучно Ожерелье — самую продолжительную свою стоянку — и прибыл на последнюю — в Каширу.

Там уже ждала телеграмма: «Пропустить до Москвы, организовать задержание, возложить непосредственное осуществление операции на начальника линейного отдела внутренних дел подполковника Картузова и отделения уголовного розыска — капитана Игумнова…»

Задержанного обыскивал ас этого дела — старшина, двадцать лет простоявший при их пяти имевшихся в отделе камерах ИВС, — изоляторе временного содержания, а прежде КПЗ — камере предварительного задержания. Он рубчик за рубчиком, шов за швом осматривал белые, чистого хлопка одежды боевика.

Каратист — инспектор боевой подготовки стоял начеку позади стула.

Рядом крутился новый заместитель Игумнова майор Цуканов, суетливый, с низко опущенным брюшком. Цуканов из кожи лез, чтобы притереться.

Протокол задержания составлял самолично Картузов.

— Ты к себе? — не отрываясь от бумаг, спросил он у Игумнова.

— Да, наверх.

— Погоди. Мне надо сказать тебе пару слов. — Картузов обернулся к понятым. — Покурите…

Понятые — молодцы из камеры хранения, ударники коммунистического труда — оказывали посильную помощь милиции, за что безбоязненно приторговывали по ночам спиртным.

Картузов кивком пригласил Игумнова в коридор. Несколько милиционеров и обэхээсэсники с линии, стоявшие там, мгновенно слиняли, увидев входящих.

— Заявитель приходил… — Картузов прихватил начальника розыска за «молнию» на варенке. — Опять та же история. Еще девчонка пропала.

— Воронежская?

— И опять летела тем же рейсом! В час ночи была в аэропорту.

Это был уже третий случай. Двум предыдущим заявлениям ни в одном отделе внутренних дел хода не дали. «Розыск пропавших без вести осуществляют органы милиции по месту жительства пропавшего». Похоже, теперь опухоль развилась. Пошли метастазы.

— Что–нибудь везла с собой?

— Ерунда. Рублей сто. В сумочке… Вот ее фамилия, — Картузов достал листок. — Мылина Зоя Ивановна.

— Молодая?

— Двадцать два года. Ученица маляра–штукатура…

Когда наступали деликатные эти ситуации, Игумнов и Картузов менялись местами: Игумнов задавал вопросы, Картузов подробно отвечал.

В случае проверки начальник розыска обязан был брать все на себя. Так было принято. И единственной его прерогативой было полное знание обстоятельств.

— Товарищ подполковник!.. — из дежурки уже звали. — К телефону!..

— Сейчас! Отец Мылиной приедет первой электричкой. Он в аэропорту. В милиции.

— Давно был случай? — спросил Игумнов.

— Неделю назад. А те? Я уже подзабыл…

— Двадцать восьмого мая и шестого июня.

— Встаньте, кто был наказан за то, что не смог раскрыть тяжкое преступление… — Фальцет начальника управления разносился по непроветренному гулкому помещению, где происходили обычно совещания оперативного состава.

По обыкновению, никто не поднимался. Таковых не было. Скубилин обманчиво–приветливо смотрел в зал.

— Нет таких?

— Не–ет!

Никого ни разу не наказали за то, что ему не удалось раскрыть кражу, грабеж, ограбление контейнера и даже убийство!

— А теперь встаньте, кого я наказал за укрытие преступлений от регистрации!

Заскрипели рассохшиеся стулья, паркет. Клубы для совещаний уголовного розыска снимали всегда наименее престижные, пустовавшие, чтоб не платить.

В разных углах зала поднимались оперативники. Московские вокзалы. Казанский, Курский — эти всегда шли первыми по числу укрытых. Киевский, Белорусский. Поднялась Рязань, линейное отделение на станции Бирюлево. Товарные станции с крупным оборотом грузовых перевозок, Брянск…

— Ну, ну… — Генерал подбадривал робеющих. Спектакль этот повторялся каждые полгода. — Не стесняйтесь!

Оперативники в разных углах зала продолжали подниматься, пока не встал последний, откуда–то из Унечи, у которого нашли несколько дюжин коммерческих актов.

Когда скрип паркета и стульев утихал, Скубилин говорил:

— Так зачем же вы укрываете? Если вы не дорожите собой, подумайте о ваших семьях! Ведь мы вас привлекаем и будем привлекать к уголовной ответственности… Не десятки. Сотни по Москве выгнаны с работы, арестованы и преданы суду! Я спрашиваю вас! Кому это нужно? Мне? Вам? Министру?