Верь мне (СИ) - Тодорова Елена - Страница 8

Я в каком-то странном, самому себе непонятном, жесте пожимаю плечами. И на этом все. Салюты в моей груди подрывают меня в небо, где я когда-то был счастлив. Неужели она думает, что я добровольно от этого откажусь и сигану обратно вниз? Я три месяца жил, как зомби. И вот в моем, казалось бы, мертвом теле стартуют не просто какие-то там гормональные реакции… Каждая клетка организма превращается в ебаный биохимический котел.

– Оттолкни меня, если сможешь до меня, блядь, дотронуться.

Почему я уверен, что она не сможет? Да потому что я сам до сих пор не могу к ней прикоснуться! Мы оба знаем: если в ход пойдут руки, это будет новая смерть.

Соня, конечно, пытается сражаться. Совсем как когда-то, когда окатила меня из шланга… Она отводит руку с бокалом назад и выплескивает воду мне в лицо.

Я зажмуриваюсь. Резко втягиваю воздух. По коже бежит мелкая дрожь.

И я вдруг чувствую, как горло продирает смех.

Если бы кто-то рядом ударил по барабанной установке, этот звук бы не был таким поражающим, как тот, что я идентифицирую как свой собственный хохот. Не думал, что способен. После всего, что пережил, все, что ощущал там, где должен рождаться смех – удушливый ком.

Как тут не смеяться, если Соня расписывается под признанием, что чувства и с ее стороны живы?

Особенно, когда она, после воды, прикладывает меня в грудь через кухонное полотенце.

– Да подожди… Подожди ты… – дернув за ткань, выдираю из ее рук этот щит. И она тут же замирает. Глаза на пол-лица. Дыхание по нарастающей. – Знаешь, что было самым мучительным в первые недели? – толкаю шепотом. – Не думать о том, как ты там… Одна в огромном чужом городе… А ты, оказывается, нашла себе папика! Продалась, как шлюха. Тебе нужны были деньги? Почему ты не позвонила мне? Почему, блядь?! Я бы тебе помог! Сука, просто так, понимаешь?! Но ты натрахалась и приехала рассказывать тут всем про какую-то ебучую любовь! Зачем?! Какого хуя тебе там не сиделось, Сонь?!

– А ты сам чем тут занят?! Не трахаешься? – взрывается в ответ неожиданно.

И меня шатает. От сомнений, которые взбаламучивают мое больное нутро вопреки любой логике.

Вдруг все не так, как я вижу? Вдруг не было у нее ничего и ни с кем? Вдруг она реально только моя, только со мной, только меня?

Нет… Нет… Нет…

Это невозможно!

– Я никогда не говорил, что секс для меня – только про любовь! Честно, Сонь? Ты, блядь, обесценила для меня и первое, и второе! Не прет ничего теперь. Я, сука, мертв, понимаешь?

– Прекрати… Я ничего тебе доказывать не собираюсь… – пытается меня остановить.

Но слишком слабо.

– Я вчера, знаешь, о чем пожалел?

Едва заметно мотает головой.

Я провожу по лицу ладонью. Смахиваю раздражающую влагу. Наклоняюсь ближе. Давлю в низ ее живота членом. И… Медленно тянусь рукой к ее лицу. Я себя буквально убиваю. Но смысла в этой жизни так и так нет. Поэтому я даю себе волю сгореть от профицита сумасшедших ощущений.

Большим пальцем дотрагиваюсь до уголка мягких розовых губ. Разбухание ядер всех клеток организма. Взрыв. И я в очередной раз разлетаюсь на куски.

Эта смерть особенная. В ней гибнет все плохое. И выживает любовь.

Любовь – все, что я чувствую, когда делаю первый вдох в своей новой жизни.

– Эти губы мои, кому бы ты их после меня ни дарила… Они мои, Соня!

Она не шевелится. Не пытается меня остановить: ни словом, ни действием.

Я же растираю пухлую плоть, оттягиваю, одержимо и все еще нежно ласкаю. Наше общее дыхание становится таким шумным, что, кажется, способно разбудить весь дом. Оно бьет по вздыбленным нервам. И пробуждает все оттенки похоти.

– Вчера я пожалел, что не убил тебя в ту ночь, Соня, – жестко выпаливаю, не испытывая ни малейшего сожаления от того, как эта информация действует.

Она дергается, роняет на пол бокал и в оглушающем звоне битого стекла, наконец, припечатывает обеими ладонями меня в грудь. Вместе с пронизывающим плоть жаром сознание рвет до одури взбудораженный шепот:

– Я никогда не спала с Лаврентием. Ни с кем тебе не изменяла. Не изменяла, слышишь меня?! Ты был единственным! Даже поцелуи были только с тобой. Ну вот… – судорожный вздох с осадком едкого сожаления. – Дождался? Жить с этим сможешь, Саш? Хватит силы поверить? Принимай!

6

…одними чувствами разбитую жизнь не склеить...

© Соня Богданова

– Мне нужно уехать. Я прокололась, – сообщаю Тимофею Илларионовичу на следующий день.

– В каком смысле? – напрягается ожидаемо.

Под гнетом ответственности, которую я, к своему огромному сожалению, не выдержала, опускаю взгляд вниз. Смотрю на грубое полотнище диванных подушек, пока в глазах не возникает жжение.

Рука Полторацкого покидает извилистую спинку софы и по-отечески сжимает мое плечо.

– Соня? – протягивает Тимофей Илларионович с мягкостью, которую он, похоже, проявляет только ко мне.

И этого хватает, чтобы я расплакалась.

– Ну вот… Реву совсем как в наш первый разговор… – пытаюсь сквозь слезы иронизировать. – Я же говорила, что слишком эмоциональная для этого дела… Тем более с Сашей… Я не справляюсь…

Полторацкий едва слышно вздыхает.

– Что ты ему сказала? – спрашивает с той же отличительной терпеливостью.

– Я… – глубокий вдох. – Господи… – шумный выдох. – Я призналась, что измены не было, – озвучиваю это и вздрагиваю.

Не дышу, когда осмеливаюсь поднять взгляд на Тимофея Илларионовича. Он, прищурившись и пожевывая губы, неспешно обдумывает полученную информацию.

– Как именно призналась? Про похищение и всю постановку выдала?

– Нет… – мотаю головой. – Просто сказала, что никогда ему не изменяла. Ни с Лаврентием, ни с кем-либо другим… Но… Саша… На самом деле он очень внимателен к словам и деталям… Боюсь, начнет копать, проверять, задавать вопросы… И тогда… Боже… Мне даже предполагать страшно… – выдаю задушенно все то, что за ночь навертелось в голове.

– Значит, ты уверена, что он зацепится за эти слова настолько, чтобы начать расследование? Уверена, что поверил простому заявлению? – из уст Тимофея Илларионовича это звучит нелепо.

Но…

Я ведь помню глаза Георгиева. В момент, когда я обрушила эту правду, там произошла новая катастрофа. Эмоции, которые разорвали его внутренний мир, были такими сумасшедшими, что я попросту не выдержала этого шквала и сбежала.

– Уверена, – с дрожащим вздохом прикрываю глаза.

Под веками тотчас начинают сверкать молнии.

Я дрожу. Мне очень-очень страшно.

– Пожалуйста, Тимофей Илларионович… – шепчу отрывисто. – Мне нужно уехать.

– Хорошо, София, – соглашается, поняв, наконец, что толку от меня сейчас так и так не будет. Разве что, еще сильнее все испорчу. – Возвращайся в Киев. Только придумывай какое-то правдоподобное объяснение своему преждевременному отъезду, – как всегда, призывает к продуманности каждой детали, даже самой незначительной. – Мы никуда не торопимся. В этом деле спешка может испоганить весь результат. Поэтому выдыхаем и успокаиваемся. Будем наблюдать за действиями Александра. И уже на основании них принимать решения относительно следующего шага с твоей стороны. В конце концов, если Лаврентий жив, только Александр нас на него выведет.

Вздрагиваю и судорожно перевожу дыхание.

Саша избил парня до полусмерти, когда застал меня полуголой в его квартире. То, что этот спектакль был разыгран его адской мамашей, не знал, а я в тот миг не могла сказать, потому как моей жизни и жизням моих сестер прямым текстом угрожали. На Георгиева наложили домашний арест, а Христов на вторую неделю своего пребывания в больнице пропал из реанимации. По документации якобы был выписан. Но, черт возьми, с такими травмами домой не отправляют. А то, что он не появлялся ни в квартире, которую на тот момент снимал, ни в академии, лишь добавляло ситуации жути.

Лично я очень надеюсь на то, что Лаврентий жив. Но не только потому, что вместе с Полторацким жду от него показаний против Людмилы Владимировны. Просто… Не хочу до конца своих дней думать о Саше, как об убийце. Это было бы чересчур ужасно.