Возвращение домой (СИ) - Степанцева Катя - Страница 34

– Ну, ты чё жмёшься, в натуре, сынок? Ты папку слушать должен. Я если с мамкой твоей живу, то папка тебе, – презрительно усмехнулся Сеня, присев на корточки подле Виталия и уже выпив, не закусывая, тут же налил в стакан снова. – Чё ты? Давай, давай, за возвращение твоё, за пацанов твоих убитых. Сам убивал?

На последний вопрос Виталий не ответил и выпил вперёд Сени.

– А я убивал, в натуре. Понял, сынок? – Сеня опрокинул вторую рюмку и, пристально посмотрев в глаза Виталия, как можно зловеще процедил. – Я убивал, слышь, сынок… Мне человеку кишки выпустить, раз плюнуть, понял?

– Понял, – Виталий, уже и в самом деле всё поняв о собеседнике, взял у него бутылку и сам налил себе в стакан до трети. – Мам, пельмешки-то скоро там?

Мать не ответила, и Виталий встал с дивана.

– А ты её ща не зови, не надо, – поднялся и Сеня. – Я ей сказал, не ходила чтоб покудова к нам… Ты вот выпей лучше ещё и со мной поговори, давай, да… По-мужицки, в натуре…

– Давай, – Виталий выпил водку большими глотками и ловко выудил из банки огурец.

Откусив сразу половину, он пережёвывал и внимал собеседнику.

– Как жить будем, сынок? Хату как делить, в натуре? Я, значит, пассажир, ты базаришь? А ты сам кто тут? Ты чё сюда припёрся? Ты где был всё это время, а, в натуре? Не было тебя тут, а я был и как бы пообвыкся уже. Мамку твою люблю, от других там всяких – сяких оберегаю, пока ты непонятно где и за что воюешь… Потому, как я скажу в этом доме, так в этом доме и будет…

– Не, не будет. Я-то вернулся и надобность в тебе отпала, папаша, – ухмыльнулся Виталий, покрепче сжав горлышко бутылки.

– Э, не, ты мне, в натуре, не хами, щегол…

Костлявой руки до горла Виталия Сеня протянуть не успел. Виталий первым разбил бутылку о голову нового мужа матери и по небольшой комнате стремительно расползся противный запах сивухи.

– Ты, чё, в натуре творишь?! – заверещал Сеня, вытирая одной рукой с пропитой морды кровь вперемешку с водкой, а другой нашарив на полу осколок стекла. – Я тебя порешу ща, сука!

Но встать с пола Сеня не успел. Виталий, словно опять оказался в горячке жаркого боя, схватил мужа матери за волосы, со всей силы рванул на себя и ударил головой об пол. Дикий крик оглушил, но не остановил.

– Я тебе не сынок, – Виталий схватил противника под мышки и выволок в коридор. – Пошёл вон из моего дома.

– Ну, всё, хана тебе, в натуре, отвечаю, – пообещал Сеня. – Я мужиков ща в натуре покличу …

Страшно не стало, а вот злость обуяла ещё сильнее. Со всего маху Виталий пнул Сеню по голове. Затем опять подскочил к нему, уже предсмертно хрипящему, всё так же легко поднял его под мышки и выволок на лестничную площадку, где, сам не издав ни звука и затаив дыхание, несколько раз ударил безвольной головой соперника о бетонный пол. Чужой крови, что забрызгала его, Виталий уже давненько не боялся и когда Сеня окончательно затих, он спокойно уселся рядом с ним на ступеньку да задымил папиросой, даже не думая о том, что убил человека. Снова убил.

– Никого ты, сявка подшконочная, не убивал. Те, кто убивали, никогда сами об том ни с того, ни с сего не скажут. Уж я-то знаю.

А убивать Виталию приходилось. Ровно год назад, прошлой уже зимой. Под Автурами, когда на очередной зачистке из неприметного окна, заколоченного досками, вдруг автоматной очередью навсегда свалило старшину роты и с ним ещё двух солдатиков. В считаные секунды Виталий, оставшись один и ещё никогда не видевший врага столь близко, выхватил РПГ у корчащегося от боли в простреленных ногах своего первого номера, машинально сунул в трубу заряд и выстрелил в окно. И только потом оттащил раненого, потерявшего сознание напарника в укромное место да там, перевязывая, и осознал, что только что убил. По-настоящему. И ему потом за это медаль ещё дали. И вот теперь мёртвый Сеня для Виталия был просто очередным поверженным боевиком.

Из своей квартиры выглянула всё так же заспанная Антонина Фёдоровна. Мельком посмотрев на обоих, она тяжело вздохнула:

– Ох, и ты туда же, Виталик. За что воевал тогда? Чтобы лакать эту гадость с этим вот… Тоже мне, нашёл себе нового отца…

Но, заметив кровь и, несомненно, обо всём догадавшись, бывшая химичка молча закрыла дверь.

Виталий встал, неспешно вернулся в квартиру, зашёл в кухню, где, вновь сидя на краю табуретки, тихо плакала мать и взял с подоконника свою шапку.

– Он добрый и не убивал никого, – прошептала мать, всхлипывая. – За кражи сидел. Подумаешь, попонтоваться хотел, себя перед тобой поставить…

– Об этом я и без тебя догадался, – Виталий допил остатки водки из той бутылки, что давно все забыли на столе. – На кого ты вот отца променяла, объясни мне. Лучше бы одна дальше жила.

– Ну, убей меня теперь, сыночка! Убей! – взревела мать. – Убей, ну же! Это же так просто, так легко, человека раз и туда, в могилу, да… И кто вас, убийц, только в мирную жизнь пускает обратно из Чечни этой, проклятой?! Зачем?! Чтобы вы и здесь тоже убивали?!

Виталий хотел сказать матери, что она дура и давно уж пропила все мозги, но не стал, а, напялив шапку да подняв ворот бушлата, вышел из родной квартиры. Наверняка зная, что в этот раз навсегда.

Прекрасно помня родной город, Виталий шёл по скользким улицам и совершенно его не узнавал. Отпинывая со своего пути снег, он долго брёл притихшими дворами, сам не зная куда. Много раз останавливался и курил, без особого интереса оглядывая такие знакомые с детства, но уже давно ставшие чужими здания.

Действительно, а зачем он вернулся? О том, что будет дальше, Виталий и вовсе не задумывался, но вот зачем пришёл с войны – этот вопрос, заданный мамой, которая вряд ли знала, для чего живёт сама, безжалостно сверлил обиженное самообманом сердце.

Как Виталий оказался у дома Марины, он и сам не понял, но разглядывая все его сплошь тёмные окна куда с большим трепетом, нежели час назад светящееся окно в родной кухне, узнал он этот дом тоже сразу. Вошёл в подъезд. Второй этаж направо, секундное размышление, надо ли, и уверенный нажим на кнопку электрозвонка. Трель по ту сторону двери не умолкала, пока там не послышались лёгкие шаги.

– Кто?

– Я Виталий. Марину позовите, пожалуйста.

Дверь, прежде чем бесшумно отвориться, будто бы тоже была живой и всё – всё в отличие от Виталия понимала, а потому могла ещё сожалеть о содеянном, о чём-то долго думала, и лишь спустя самую длинную – предлинную минуту в жизни любого человека сказала голосом Марины:

– Уходи.

– Не уйду, пока не поговорим, – резко осадил Виталий.

– О чём?

– О нас.

– Нет никаких нас, Виталя. Я замужем давно.

– А чего же тогда ночью сама к двери подходишь, а не муж, – зло ухмыльнулся Виталий. – Открой, Марин. Нет никакого мужа, я же знаю, бабушка у тебя инвалидка, не до мужа тебе с ней, а я как раз помогу…

– Бабушка давно умерла. Уходи, Виталя, а то милицию вызову. Муж как раз на смене, его наряд быстро приедет.

И больше они не разговаривали. Но и он, и она долго ещё стояли по обеим сторонам закрытой двери, и каждый верил, что кто-то из них уже сдался первым. Или Марина – любимая жена неизвестного милиционера, пошла досыпать, или Виталий, никому ненужный в целом свете, снова ушёл в холодную предвесеннюю ночь. И первым всё-таки оставил в покое притихшую в нерешительности дверь именно он. Но, спускаясь по ступеням, слышал, как Марина открыла дверь, тихо вышла на площадку и молча провожает его грустным взглядом. Таким же, как и её имя. Оборачиваться и возвращаться Виталий не стал и снова долго курил на единственной целой лавочке в её дворе.

И лишь когда пачка папирос опустела, Виталий решился. Миха – школьный дружок жил в соседней с Марининым домом девятиэтажке, и пока он откроет дверь, ждать не пришлось.

– Вит! Кореш! Ну, ничего себе!

– Да, не кричи ты так, домашних перебудишь, – с трудом освободившись от неловких, но искренних объятий, Виталий облегчённо выдохнул тому, что хоть кто-то в эту длинную ночь бессмысленного его возвращения домой, по-настоящему был ему рад.