Возвращение домой (СИ) - Степанцева Катя - Страница 32

Полторагода года назад, в сентябре, день в день, на вокзал отсюда уходили тоже ночью. И самыми первыми из округа, потому как не просто мотострелки, а гвардейцы. Война тогда ещё только – только началась и кому, коли не им во главе федеральных сил, вновь следовало заходить в пугающую свежей памятью о последней мясорубке Чечню? Однако уезжали скрытно и без проводов. Лишь матерям, и то не всем, да жёнам, у кого они имелись, и шепнули, мол, на учения. И никто из родных, само собой, не поверил – с августа ведь все первые новости только из Дагестана и шли. Но, всё понимая, дорогие офицерам и контрактникам с прапорщиками их женщины промолчали, не дав воли и слезинке. Потому-то каждый и изнывал теперь в шеренгах от нетерпения, и Виталий сразу же, как только услышал: «Вольно, разойдись», обратился к ротному:

– Товарищ капитан, мне тоже надо бы…

– Что?

– До дому. Соскучился.

– Не понял, сержант. У тебя же нет никого. Тебя же и не встречает даже никто…

– Да, есть у меня, мать, – перебил Виталий. – А не встречает, так мало ли. Вот я и хочу туда – обратно быром сгонять, узнать, что к чему там.

– Нет, сержант, давай-ка уж до утра. Я роту на тебя хотел оставить, а то срочникам куда без догляду-то, наворотят тут делов спьяну…

– Товарищ капитан, – протянул Виталий, но жалобно не получилось.

– Не канючь, сержант. Я же думал ты сирота, все так говорят за тебя, да тебе никто и не писал ни разу, ну, и сам ты тоже никому…

– Товарищ…

– Да, пойми ты, Виталь, я бы и сам с ротой остался, моя же рота, я командир, мне и отвечать, но меня-то встречают. Жена вон, дочка. Ждали, писали. И взводных наших тоже. Давай до утра, а, дружище? А утром разберёмся. Я раненько буду, до подъёма ещё, мне же теперь документации уйму заполнять, до следующей войны хватит писанины… Решили, до утра, да?

– Есть, до утра, товарищ капитан.

Спорить с командиром роты было бесполезно. Виталий это знал и, негодуя сам не понимая на кого больше: на себя ли, на ротного, а то и на мать, быстро пошёл в казарму.

О том, что едет на Северный Кавказ, Виталий никому не говорил.

Матери было всё равно. После похорон отца, что случились перед самым призывом единственного сына в армию, она с редкими перерывами пила со всеми подряд. Так что, скажи Виталий ей о командировке, и эта весть стала бы всего лишь очередным удобным поводом бухнуть да прослезиться – мать сына на войну провожает. И тут же забыть из-за чего накатила очередной стакан.

Точно так же ведь и на проводах было. Да и потом, зная, что Виталю оставили служить в родном городе, мать за всё лето ни разу его не навестила. И даже на присяге не была. А потому, после всех положенных по случаю воинской клятвы торжеств, Виталя, насилу отпросившись у командира в первую увольнительную, мчался к дому, громыхая тяжёлыми кирзачами на всю округу и уговаривая себя же не волноваться. Впрочем, волноваться было и не о чем – пьяная вдрызг мама спала и когда Виталий кое-как добудился её, отборным матом послала его куда подальше, гордо заявив, сын дал слово, быть Родине верным всегда, везде и во всём, вот она и пригубила винишка чуть-чуть. Имеет право – настоящего мужчину вырастила. Кровинушку свою в солдатской новенькой форме она попросту не узнала, и Виталя к ней больше ни разу не ходил, вызывая тем самым непонимание сослуживцев – служба-мёд: дом за забором, жратвы завались, постель нормальная, человеческая и гуляй не хочу, а он безвылазно торчит в дивизии. Но зато все приняли, как должное, когда Виталий вместо долгожданной демобилизации из опостылевшей вечной своей непролазной грязью Чечни, подписал контракт и остался в горячей точке. Да и не до того было, чтобы удивляться – в те дни дивизия как раз в полном составе перескочила от Шали, где гнила с поздней зимы, поближе к Шатою. Кругом всегда невидимые боевики, густая зелёнка и горы до самых небес, через которые рукой подать до Грузии.

Друзья: один со школы, другой из технаря. Он их когда-то и познакомил и в армию тоже оба ушли вместе с ним: Миха на Тихоокеанский флот попал, как и мечтал, а Серый в Подмосковье угодил – в вэвэшники. В самом начале службы, ещё до войны Виталий по разу им написал, и друзья вскоре ответили, тоже день в день, как и призывались. И вдруг стало ясно, писать друг другу не о чем – всё у всех одинаково. Служба солдатская.

Девушка у Виталия, конечно же, тоже была. А как без неё в восемнадцать-то с половиной лет? С грустным, как зимнее море именем Марина и такими же грустными карими глазами. Дружили с техникума. Пару раз целовались, жарко обнимались в тёмном подъезде, но не больше того. Марина была сиротой, жила с бабушкой – колясочницей и практически всегда была занята, а потому не до глупостей ей там всяких с по-настоящему взрослыми отношениями. И можно ли было назвать девушку своей в полном понимании этого слова, Виталий никак не мог решить. Вернее, решил: вернётся с войны, тогда и скажет ей всё, а она пусть отвечает, хочет с ним дальше или нет.

В Чечне на отдыхе между боевыми выходами, он несколько раз принимался писать ей письмо, но, не зная, что же рассказать на замусоленном листочке в клеточку, ни одного сочинения о своей первой и единственной любви так ни разу и не закончил. В свободные минуты Виталий боялся вынуть из кармана фотокарточку Марины да взглянуть на неё. Казалось, если достанет и посмотрит, то девушка сразу же окажется рядом с ним в ротной палатке и начнёт задавать вопросы, ответить на которые он не сумеет. Однако порою Виталий всё же набирался смелости и неотрывно смотрел на фото, тщетно пытаясь понять, любит или нет? Он её, а она – его? Да и Марина рядом не появлялась и ни о чём его не спрашивала. И в такие самые мучительные для него мгновения, Виталию становилось ясно, девушка о нём и не вспоминает. Но чего он ждал, уехав в неизвестность тайком? А с другого боку, что он должен был ей сказать, уезжая? Чего такого пообещать, если не знал, вернётся ли и не понимал, а есть ли между ними то чувство, от коего люди способны на любое безрассудство?

Но вот пришёл час окончания войны, и он вернулся. Живым. И теперь он больше кого-либо другого имеет право любить. И Виталий ехал по родному городу в колонне да с то угасающей, а то оживающей надеждой выглядывал из кабины Урала. А вдруг и она, Марина, здесь. Среди вот этих вот девчонок и женщин по обочинам, что плача от одновременных радости, горя и жалости, счастливо шепчут, повторяя написанное на бортах огромных военных машин: "Прощай Чечня" да бросают под колёса охапки цветов. Да, Марина точно здесь, просто он её в толпе не видит. Много хороших людей вышло их встречать – от повальной безработицы и повсеместной невыплаты зарплат, половина городка, если не весь, служат и работают в дивизии. Не сам кто-то, то обязательно родственник или товарищ. Дивизия, по сути, и была всем этим городком. И Марина, верное слово, приходила к КПП, спрашивала о нём, а ей, разумеется, сказали, что он уехал в Чечню. И всё это время девушка верно его ждала. А не писала потому что не знала толком, куда. Да, и никто не знал.

Поначалу дивизии предстояло бить бандитов в Дагестане, вместе с остальными частями, принявшими на себя первый удар хаттабовцев, но уже в пути следования её внезапно перекинули в Кизляр близ Моздока, где до самого последнего дня необычайно тёплого и сухого для сибиряков октября торчали в резерве. И лишь в ноябре, растянувшись на много – много километров от Осетинской границы, походным порядком выдвинулась к северным окраинам Грозного, где и проторчали в холодных окопах половину зимы на Терском хребте под еженощным снайперским огнём чехов. Никто не знал, чем закончится блокада чеченской столицы, но боевики в итоге из города ушли и попали в жуткую ловушку. Война – кто кого обманет, тот и победил в сражении. Честность на современной войне – это для книжек. А дальше были Гудермес, Аргун, Шали и Сержень-Юрт. И везде в гвардейцев стреляли, а они отвечали. Война – и где уж тут письмам доходить до солдат. Прямо как в той песне. То, что другие бойцы почту получали исправно, Виталия не смущало. Ровно до тех пор, пока колонна не вернулась в часть.