Выбери любимый жанр

Философия кошки - Елизаров Евгений Дмитриевич - Страница 23


Изменить размер шрифта:

23

Вот эта уверенность в своем праве не жаловаться мне, ее хозяину, но взывать прямо к нравственности – что совершенно недопустимо в общении с теми, кого разделяют крутые ступени некой незримой иерархической пирамиды, – и наводит на размышления. Ведь своим вторжением в сферу этического кошка как бы заявляет о равенстве со мной; но поражают не столько сами эти претензии, сколько другое – то, что там, где обычно дремлет моя совесть, вдруг совершенно неожиданно для меня самого пробуждается какой-то отклик на них. Другими словами, я ловлю себя на том, что где-то в глубине души я – «царь природы»! полновластный хозяин этого дома!! – признаю справедливость дерзких притязаний моей кошки!!!

Словом, все это требует анализа, и я погружаюсь в раздумья.

На первый взгляд, в настойчивых претензиях моей питомицы сквозит элементарная забота о чем-то своекорыстном, иными словами, о каких-то своих, диктуемых ритмикой повседневности нуждах и ставших привычными маленьких удовольствиях. В самом деле, кто же любит ждать, когда, наконец, ему подадут ужин? В кресле же у телевизора настает то счастливое время, когда, истосковавшаяся за часы одиночества в пустынной квартире, она может отогреться своею душой у меня на коленях. Но – разумеется же! – самые сладкие мгновения ее небогатой событиями жизни – это те полчаса в обнимку со мною в постели, когда мы оба, отходя от дневного и возносясь над суетным, думая каждый о своем, наконец обращаемся к непреходящему; в это время она начинает приводить в порядок какие-то свои накопившиеся за целый день мысли, я же под ритмичный аккомпанемент ее наполняющих всю спальню размышлений погружаюсь в очередную книгу.

Однако в действительности все обстоит куда как серьезней, сиюминутная корысть если и занимает мою (и в самом деле никогда не забывающую о собственных интересах) кошку, то лишь отчасти. Под видимой поверхностью явлений лежит совсем иное: во всех отклонениях от сложившегося распорядка она видит гораздо большее. Впрочем, все это справедливо и по отношению к домашней кошке «вообще», ибо здесь обнаруживается некое общее правило, закономерность, свойственная всему ее роду, и разница состоит лишь в степени педантизма, свойственного той или иной его особи. Нерушимость размеренного течения событий – это, если угодно, центральный элемент самого символа ее исповедания, ее, выражаясь высоким слогом, Credo, – это некий залог веры в свой собственный завтрашний день. Иными словами, веры в то, что и завтра (и послезавтра, и после-послезавтра, всегда…) в урочный вечерний час будет наполнена чем-то теплым и вкусным ее заветная миска; что хозяин вот так же удобно устраиваясь в своем кресле-качалке перед телевизором будет брать ее к себе на колени; что и завтра (и послезавтра, и после-послезавтра, никогда…) никто и ничто не сможет потревожить плавное течение ее мысли, когда она под тихий шелест перелистываемых книжных страниц удобно устраивает свою голову на теплом плече отходящего ко сну хозяина. А эта кошкина вера, как, наверное, и всякая вера вообще, – нечто гораздо большее, чем просто рефлекторная уступка давлению сиюминутных физиологических позывов.

Словом, несмотря на то, что здесь при желании можно с достаточной степенью отчетливости различить и обычный голос регулярных потребностей, одними физиологическими ритмами объяснить ее поведение все же не удается. Не объяснить его и проявлением врожденных животных инстинктов: ведь если бы дело заключалось именно в них, с точно такой же требовательностью и настойчивостью вела бы себя и любая бездомная кошка, когда что-то выходит за рамки сложившихся в ее незадавшейся жизни стереотипов. Между тем бездомная кошка ведет себя совершенно иным образом, и не только потому, что ей некому высказать свою требовательность, – она уже в интересах одного только самосохранения чаще всего просто стремится избежать угрозы чужого внимания.

Но даже и символ кошачьего вероисповедания, как бы мы (с иронией или всерьез, с уважением) к нему ни отнеслись, не исчерпывает объяснение. Ведь в действительности в этой пунктуальности и в этом педантизме – моей ли питомицы, домашней ли кошки вообще – явно прослеживается наличие каких-то глубинных, фундаментальных измерений всего существующего уже не одно тысячелетие на нашей планете симбиотического сообщества людей и зверей. Если угодно, – даже наличие каких-то основополагающих устоев всей нашей шеститысячелетней цивилизации. Здесь (дыма без огня и в самом деле никогда не бывает) можно увидеть, что тот густой туман легенд и преданий, который уже на самой заре истории окружил нашу героиню, возникает совсем не на пустом месте. Впрочем, и в любом мифотворчестве вообще ничто не возникает просто так, из ниоткуда, в конечном счете всему находится какая-то опора в реальной действительности.

Вот так и здесь. В известной степени кошка – и в самом деле таинственная посланница к нам, людям, почему-то возомнившим себя царями природы. Ее миссия – это устойчивость и стабильность, мир и покой в человеческом доме, быть хранительницей которого назначила ее судьба. Вот только вовсе не обязательно в судьбе, стоящей за этим благодатным для нас назначением, видеть что-то сверхестественное и потустороннее, – ею может быть и сама природа. Важно только отрешиться от свойственной нам гордыни и понять, что в этом большом мире взаимосвязано все, и даже наша собственная жизнь, то есть жизнь гордого «царя природы» в действительности представляет собой лишь одну из сюжетных линий какого-то единого великого эпоса, в котором сплетаются судьбы всего нашедшего место на нашей планете.

Вглядимся пристальней в остановивший наше внимание факт, и мы обязательно обнаружим, что всякое отклонение от привычного вызывает у любого животного – без какого бы то ни было исключения – чувство тревоги, служит ему знаком некой неведомой и от того куда более грозной, нежели ожидаемая, опасности.

В одном из стихотворений африканского цикла («Восемь дней от Харрара я вел караван…») Николай Гумилев подмечает:

И, мыча, от меня убегали быки,

Никогда не видавшие белых.

В сущности та же самая реакция проявляется и в поведении бродячей собаки, пригревшейся у какого-нибудь уличного лотка. Мимо нее течет нескончаемый поток людей, на которых она не обращает решительно никакого внимания, и неожиданно с лаем бросается на кого-то одного. Откуда вдруг такая реакция? Да потому, например, что его походка чем-то отличается от походки остальных, – предположим, человек хромает. В этом отличии его движений от стандартной пластики бесчисленного множества всех прочих прохожих – загадка, в которой ей мнится скрытая угроза (а не напрягаемся ли мы, люди, когда к нам какой-нибудь нескоординированной поступью приближается незнакомый человек?), и собака, не зная состава стоящей за этим опасности, просто пытается защитить себя от нее. Многие собаки не любят пьяных, но и здесь дело совсем не в отвратительном сивушном запахе, который исходит от тех, а все в том же отклонении от некоего привычного ей стандарта человеческой пластики.

Здесь нет ничего удивительного, в сущности все живое стремится установить какие-то стабильные устойчивые отношения с окружающим его миром. В речевом обиходе для обозначения этого обстоятельства мы применяем слово «норма», биология употребляет категорию «равновесия», иногда (научные тексты часто пестрят какими-то малопонятными иноязычными терминами) – «гомеостаза» (от homoios… – подобный, одинаковый и греч. stasis – неподвижность, состояние), обозначающего собой, как пишут в словарях, «относительное постоянство состава и свойств среды и одновременно устойчивость основных физиологических функций организма». Но все это, по совести сказать, обезличенные, отдающие чем-то механистичным и бездушным понятия; между тем думается, что куда более правильным здесь было бы говорить о стремлении любого живого существа к гармонии со средой своего обитания.

Гармония отношений с окружающим миром – это ведь не только категория абстрактной эстетики, она раскрывается еще и как некая мера одушевленного бытия, одно из достоинств которой состоит в принципиальной предсказуемости его ключевых событий. Собственно, именно там, где предсказуемость вдруг исчезает, и возникает смутное чувство тревоги, знак грозящей опасности. При этом столкновение с неизвестным не может не нервировать, ибо там, где переступается порог изведанного, из-под самых ног индивида выбивается опора оберегающих его поведенческих стереотипов, и живое существо, не зная как повести себя в эту минуту, впадает в стресс. Именно таким стрессом и объясняется (как в случае с нашей бродячей собакой) его, казалось бы, ничем не спровоцированная агрессия.

23
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело