Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Другов Александр - Страница 6

Тогда в ситуации нет ничего сложного. Следить могут или для того, чтобы установить место работы или определить распорядок дня. Если бы я не стал избавляться от слежки, то, в первом случае, хвост больше не появился бы — ведомственная принадлежность нашего комплекса зданий известна всем, а во втором случае — наблюдение еще продолжалось бы, пока мои передвижения в течение дня не стали бы ясны. О том, что должно было случиться дальше, лучше не думать.

— И все-таки я не понимаю, почему этот Ковальски обратился именно к нам. Зачем мне нужен космический проект я знаю абсолютно точно. Почему русские соглашаются на участие посредников, тоже понятно. Но что касается Ковальски…

Гутманис покачал головой. К этой теме он возвращался снова и снова. Ему не нужно было, чтобы Хелле его убеждал в чем-либо. Он скорее разговаривал сам с собой. В свою очередь Хелле и не пытался спорить, он скорее размышлял вместе с шефом, стараясь увести в нужном направлении.

— Не знаю. Я сам часто думаю над этим. Но объяснения Ковальски звучат вполне логично. На крупных фирмах уводить заказы на свои или подставные компании — обычное дело. Это гораздо выгодней, чем получать зарплату.

— Я бы на его месте создал свою фирму. Нет ничего проще.

Гутманис и Хелле отдыхали на стульях рядом с сеткой своего корта. Массивный Гутманис сидел, свободно развалившись, стальные трубки стула, казалось, гнутся под тяжестью его мощной фигуры. Хелле вообще никогда не казался усталым или расслабленным. Вот и сейчас он вытирал полотенцем пот с лица, но было видно, что его сухое и твердое тело в любой момент готово к резкому и беспощадному броску.

Эхо от ударов с соседних площадок гуляло под крышей крытого стадиона. С год назад Гутманис решил заняться своим здоровьем. Бегать ему было скучно, заниматься в тренажерном зале он считал вредным для сердца, а ездить верхом слишком претенциозным. Для плаванья он был слишком брезглив: наличие в воде рядом с ним даже небольшого количества незнакомых людей его раздражало. Методом исключения был выбран теннис. Поначалу играл Гутманис скверно, но весьма увлеченно. Изредка кидал на землю ракетку, часто спорил, был мяч в поле или нет, и довольно быстро прогрессировал в игре.

Хелле еще в юности добился неплохих результатов в теннисе, но игра с Гутманисом его не раздражала: в полную силу он, конечно, не выкладывался, но и поддаваться шефу не приходилось. Гутманис остро чувствовал фальшь. Неискренность, пусть даже и на корте, ему бы не понравилась и навела на размышления. А этого Хелле хотелось меньше всего.

Сделав глоток минеральной воды из пузатенькой бутылки «Перье», Хелле ответил:

— Не каждый станет возиться со своей фирмой. Бухгалтерия, налоги, персонал. Проще отдать заказ человеку, которому можно доверять.

— Ну, спасибо.

— Да нет, я серьезно. У людей такого калибра, как Ковальски, есть связи в спецслужбах. Он навел справки, выяснил твое прошлое, нынешние обороты и сферы деятельности. И сделал предложение.

Гутманис задумчиво постучал ракеткой по ранту кроссовки. Он уже размяк, но оставалось еще полчаса, а он за последние годы привык превозмогать себя, преодолевать усталость, отчаяние и неверие в удачу. Уйти раньше времени с корта значило потерять крупицу уверенности в себе, потерпеть невидимое, как маковое зерно в траве, поражение. Этого он себе позволить не мог.

— Вот, смотри, что получается. Ковальски нашел выходы на русских, решил вопрос о покупке первых запусков «Гермеса». Инвесторы, которые дали деньги на проект, — тоже его заслуга. Он даже называл мне несколько компаний, которым мы перепродадим места на первом носителе. Предварительные договоренности у него с ними есть. Что остается нам?

Хелле покачал головой и мягко возразил:

— Это только первый запуск. Дальше клиентов мы сами будем искать. А пока это дело для тебя незнакомое, естественно, что он многое берет на себя.

Скосив глаза на своего помощника, Гутманис поинтересовался:

— А почему ни одного письма или факса я от него не получил? Общаемся только по телефону, а больше — лично. Чего он остерегается?

Пожав плечами, Хелле ответил:

— Это как раз понятно. Зачем следы оставлять? Чтобы ты потом при случае эти письма или факсы в нос ему сунул и стал шантажировать? Мало ли как жизнь повернется. В этом он абсолютно логичен.

— Ну, может быть, может быть.

Гутманис еще раз стукнул себя ракеткой по кроссовке, встал и, не оглядываясь, пошел на свое место на корте.

— Владимир Николаевич, у меня новость: я сегодня утром заметил наружное наблюдение за собой. Знаете, оно появилось после того, как я занялся вашим делом. Я имею в виду пропавшего антиквара.

Горелов, сняв очки, отрывается от бумаг, лежащих на его столе и долго растирает глаза. Смотрит в потолок. Затем медленно и безо всякого удовольствия опускает взгляд на меня.

— Ты свихнулся на профессиональной почве. Тебе лечиться пора. Никто за тобой не следит.

— Я-то как раз в полном порядке. По моим наблюдениям, нормальней многих в нашей конторе. Пошлите, пожалуйста, людей проверить, что происходит. Хорошо, если мной по недоразумению заинтересовались милиция или ФСБ. А ну как это хвосты от моих командировок? Или наши бандиты? Эти могут и по ошибке грохнуть. А для профессионала нет ничего унизительней, чем быть ликвидированным по ошибке.

Генерал скептически морщится. Но что мне до гримас начальства, коли речь идет о моей голове?

— Простите, так мне подать рапорт?

— Чтоб тебя… Ладно, подавай, до вечера решим эту проблему. Служба безопасности тебя прикроет.

За окном плавает противная серая хмарь, слипаются глаза и очень хочется спать. Сев на кровати, натужно пытаюсь сообразить, зачем я проснулся и что именно меня разбудило в этот предрассветный час. Кажется, это была хлопнувшая дверца автомобиля.

Если это то, что я думаю, то на подобном представлении я имею право на место в первом ряду. Выскочив на балкон, перегибаюсь через холодный росистый поручень. Три человека в одинаковых серых куртках очень быстро и почти беззвучно бегут вдоль дома к припаркованной у соседнего подъезда светло-зеленой «пятерке». Когда самый резвый из них почти достигает машины, распахивается задняя дверца, гулко хлопает выстрел, и он, крутнувшись на месте, садится на асфальт. Двое других тут же останавливаются и проворно вскидывают пистолеты.

Дальнейшее занимает не больше четырех-пяти секунд. Захлебывающийся рев двигателя, визг шин стартующей машины, дымящиеся черные полосы на асфальте, две сливающиеся быстрые серии по три-четыре выстрела, тяжкий удар и шелестящий звон осыпающегося на асфальт стекла. Утренняя городская симфония, которую сменяет звенящая тишина.

Со всех сторон на балконах поплавками выскакивают головы соседей, которые принимаются оживленно обмениваться впечатлениями. Интересная у них реакция на стрельбу — вместо того чтобы спрятаться, тут же высовываются.

Действия людей внизу вполне понятны. Они подскакивают к «пятерке», которая беспомощно уткнулась искалеченной мордой в фонарный столб. Один из оперативников открывает заднюю дверь и, покопавшись, захлопывает ее. Пока он вытирает носовым платком руки, его подоспевшие коллеги выволакивают водителя и распластывают на капоте машины. Судя по разбитому пулями заднему стеклу «пятерки», пассажир уже не требует внимания. У водителя, правда, ноги тоже подламываются, и он постоянно норовит сползти на асфальт, оставляя кровяную дорожку на капоте. Ему еще повезло, он имеет дело с относительно интеллигентными людьми. Собровцы или, скажем, омоновцы уже давно надавали бы ему пинков и тычков. А эти только опять велят залезть на капот. Потом они помогают своему раненному коллеге подняться с мостовой и сажают его в свою машину.

Один из сотрудников службы безопасности уверенно направляется к моему подъезду. Соседи вертят головами, гадая вслух, к кому он может идти. Гвалт охватывает фасад дома. Я воздерживаюсь от участия в дискуссии, поскольку у меня-то как раз на этот счет никаких сомнений нет.