Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Другов Александр - Страница 49

Завадская берет улыбчивого под руку, называет мое имя и представляет гостя мне:

— Жан Бертье, очень известный специалист по фламандской школе. Понятия не имею, чего он от вас хочет. Сами выясните.

Сделав свое дело, Завадская коротко кивает нам, ловко подхватывает длинный узкий бокал с шампанским с подноса проходящего мимо официанта, так что ему даже не приходится притормозить, и исчезает среди гостей.

Бертье, не переставая улыбаться, трясет мне руку и сообщает:

— Очень приятно познакомиться. Но у меня к вам особенного дела нет. Сказать правду, я только посредник. Это мой давний знакомый, он на прошлой неделе прилетел в Париж и просил меня помочь встретиться с вами. Знакомьтесь. Фрэнк Ковальски.

Темноглазый без улыбки пожимает мне руку. Бертье бормочет еще несколько фраз и исчезает. Мы с Ковальски смотрим друг на друга.

— Я очень рад вас видеть. Правда-правда. Надеюсь, мы с вами сможем решить многие вопросы. У меня от этого шума начинает болеть голова. Пойдемте поужинаем где-нибудь? Безопасность гарантирую.

Этого можно было не говорить. После того как Ковальски через Бертье и Завадскую просил о знакомстве и мы вместе ушли с приема, я не в меньшей безопасности, чем в служебном кабинете в Москве.

Извинившись перед Завадской настолько коротко, что она не успевает возмутиться, присоединяюсь к Ковальски, и мы покидаем вечеринку. Перекинувшись по дороге парой ничего не значащих фраз о погоде и очаровании Парижа, мы заходим в небольшой ресторан. Ковальски называет свою фамилию, и нас отводят за столик в углу. Вежливым жестом Ковальски предлагает мне сесть лицом к залу. Два очка он у меня уже выиграл, показав уверенность в своих силах: заказал заранее стол и позволил мне занять более удобное место.

Дождавшись, когда гарсон принесет нам аперитивы — мне портвейн, а ему самому виски безо льда, — Ковальски закуривает. Оглядев неторопливо зал, как будто находится здесь впервые, он переводит взгляд на меня:

— Мы так с вами и не обсудили выставку, на которой познакомились. Вы обратили внимание на того Шишкина, ну, «Лесная опушка»? Как вы считаете, он подлинный? Уж очень он зеленый, нет?

Я рассматривал ту картину и точно знаю, что Ковальски это видел. Но важно другое: первые произнесеные фразы объясняют многое, если не все. Задавая несложные вопросы, ответы на которые ему заранее известны, Ковальски определяет реакции оппонента, когда тот дает правдивые или ложные ответы. В дальнейшем разговоре это даст ему возможность со значительной долей уверенности судить, когда я вру, а когда нет.

Задавая этот вопрос, Ковальски преследовал еще одну цель. Ответ потребует восстановить в памяти зрительный образ, то ес'іь вспомнить картину. Как правило, в таких случаях человек смотрит прямо-вверх. Когда не восстанавливают, а конструируют зрительный образ, то есть придумывает ложный ответ, обычно смотрят вправо-вверх. Это тоже поможет Ковальски понять при разговоре, когда я говорю правду, а когда собираюсь обмануть. Затем последует аналогичный вопрос, связанный со слуховым восприятием и так далее.

Кроме того, реакции, а в первую очередь это движения глаз, позволяют установить, в каких образах преимущественно мыслит собеседник — слуховых, зрительных или в ощущениях. Это необходимо, чтобы подстроиться под объект, установить с ним контакт на подсознательном уровне и получить возможность воздействия. При всей сложности этот метод так называемого нейролингвистического программирования эффективен, если им, конечно, пользуется достаточно подготовленный специалист. И если ему противостоит недостаточно подготовленный объект.

Один из возможных вариантов поведения в такой ситуации для самого объекта — постараться не давать вообще никаких реакций. Скажем, отвечая на все вопросы, избегать движений глазами и таращиться на собеседника, как младенец на погремушку. Что, кстати, совсем не просто. Более того, сбивая собеседника, можно при ответах переходить на те образы, которые не предусмотрены в вопросах. Например, тебя спрашивают о цвете глаз жены, а ты рассказываешь о скрипучем голосе соседки.

— Шишкин? Вы многого от меня требуете. Я ведь пока профан в живописи. И потом, там был так душно, что я даже не смотрел на картины.

Помолчав, Ковальски продолжает:

— А меня все время отвлекала музыка. Моцарт — не для выставок. Не так ли?

— Это полбеды. Сегодня хоть на картины можно было смотреть. В прошлый раз Завадская пригласила какого-то начинающего художника. От сочетания цветов на его картинах меня три дня мигрень мучила.

— Теперь она вас будет мучить от теплого шампанского.

— Скорее от голоса Завадской. Кроме нее никого не было слышно.

Усмехнувшись, Ковальски оставляет свои вопросы. Нам обоим можно расслабиться — откинуться на стуле, закурить сигарету. Ситуация за столом резко изменилась — все акценты расставлены. Мы уже достаточно развлеклись, пора переходить к делу.

Продолжая едва заметно улыбаться, Ковальски признается:

— Конечно, это страшно непрофессионально — выходить на такой разговор без всякой подготовки. Но когда мне было готовиться? События развивались так быстро. Я даже не успел толком собрать о вас информацию. Я уж не говорю о каком-либо компромате.

— В чем проблема? Спрашивайте, я сам все расскажу. Мы, профессионалы, должны помогать друг другу.

Снова усмехнувшись, Ковальски заглядывает в свои стакан и задумчиво говорит:

— Я американец во втором поколении. Мои родители из Польши.

— Знаю.

Ковальски кивает:

— У вас было время навести справки. Я хотел сказать, что я недостаточно американец — не могу привыкнуть к виски со льдом. Лед убивает вкус и аромат. Как они могут пить это пойло? Да, так вот, моя область, прежде всего — подбор персонала. Не думали сменить место работы? У вас могут быть проблемы из-за последнего провала в тропиках.

— Что называть провалом. Если я попал сюда, можно считать, что меня простили.

Кивнув, Ковальски отпивает из стакана и мягко, без давления, продолжает гнуть свое:

— Можно считать и так. И все-таки, хочу сделать вам предложение. Обдумайте его. Деньги и перспективу я вам гарантирую.

— Знаете, перспектива всегда обманчива. А за большие деньги и поступаться приходится многим. Я видел таких людей. У них ужасная жизнь.

Энергичным жестом Ковальски отметает возражения:

— Она не ужасная, она другая. Со всех точек зрения. У вас не будет прошлого.

— Так не бывает.

Ковальски наклоняется вперед так, что наши лица разделяет не больше полуметра.

— Бывает, дорогой мой, бывает. Все зависит только от количества денег. У вас их будет достаточно, и мы знаем, за что платим. Не вдаваясь в детали, буду откровенен и скажу: нас беспокоит ваша активность. Вы начинаете нам мешать. Более лого, создаете угрозу нашим интересам.

— Что я должен сделать?

— Ничего. Ближайшие три недели — ничего. Потеряйте все следы, связанные с проектом «Гермес». Такое может случиться с каждым, тем более при нехватке времени. За каждую неделю бездействия вы получите, скажем, полмиллиона долларов. Это вас устроит?

Вот мы и дошли до дела. Ковальски смотрит с сочувственной усмешкой. Он понимает, что должен ошушать человек, которому предлагают полтора миллиона долларов. По любым меркам деньги не просто большие, а очень большие. Колоссальные. За такую сумму трудно не продаться. Просто невозможно.

— Полтора миллиона, говорите? Новая жизнь, новая страна. Новая жена. Хотя почему именно новая. У меня пока никакой нету. Просто жена, дети. Кстати, дети вырастут, как им объяснить, за что деньги получены? Посоветуйте.

Нет, от Ковальски совета на этот счет не получить. Он прищуривает темные глаза, как будто ему в лицо направили яркий свет. Затем поднимает палец и просит официанта принести ему счет. Во время вынужденной паузы он пристально разглядывает меня, как будто хочет запомнить перед долгой разлукой. Затем, не глядя в счет, достает бумажник и передает официанту пластиковую карточку. Прежде чем уйти, он слегка склоняется над столом: