Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Другов Александр - Страница 16

— Но не может же целая коллекция состоять сплошь из фальш ивок!

— Может-может. Есть люди, которые специализируются на производстве подобной «липы». Иногда вдруг в течение нескольких лет рынок оказывается наводнен работами художника, который до этого был представлен в двух-трех собраниях. Ну так получилось, что человек мало сделал за свою жизнь. Возникает вопрос: откуда взялся этот поток картин? На чердаке нашли? Нет, совершенно очевидно — работает мастерская.

— А заключение эксперта дает гарантию подлинности?

— Да господь с тобой! Какая там гарантия! Конечно, заключение хорошего официального эксперта с именем значит немало. Но дилеру оно нужно прежде всего, чтобы снять с себя ответственность за подлинность вещи, а коллекционеру — чтобы не мучиться мыслью, что его облапошили. Но стопроцентной гарантии никакое заключение не дает. Причин тому несколько.

Бортновский относится к категории людей, обожающих поучить и сейчас он в своей стихии. Водя перед моим носом толстеньким пальцем, он назидательно сообщает:

— Так вот, прежде всего, эксперты тоже люди, и они могут ошибаться. Как и в любом деле, кто-то из них лучше, кто-то хуже знает свое ремесло. Потом, практически каждый художник не всегда выдерживает свою манеру письма. Когда-то он экспериментировал, когда-то был не в настроении, а иногда просто мучился с похмелья. Возьми того же нашего Саврасова. Ведь там по каждой картине с первого взгляда видно — с пьяных глаз человек сработал вещь или нет.

Сделав глоток вина, Бортновский после короткой паузы продолжает:

— Кроме того, возвращаясь к экспертам, надо еще учесть фактор профессиональной ревности и внутренних склок. Такое есть в каждом музее. Ты, скажем, принес вещь на экспертизу. Прежде чем ты успел что-либо сказать, вышел специалист, глянул и сказал при всем честном народе, что это никакой не Репин.

Сделав драматическую паузу, Леонид, наклонившись вперед, поднимает палец:

— А у тебя между тем полная гарантия, что картина подлинная. Скажем, эту вещь кому-то из твоих предков подарил сам Илья Ефимович сто с лишним лет назад. И с тех пор так она и провисела в доме все войны и революции. И даже в каких-то мемуарах об этом кем-то говорится. Но слово, как ты сам понимаешь, не воробей. Кто же из экспертов станет признаваться, что ошибся?

— Профессионалы подделку сразу определяют?

— Как говорила мне одна пожилая дама, кстати, специалист-искусствовед высокого класса, если захотят подделать работу того или иного художника, то ее подделают. И никакая экспертиза не поможет. Здесь вопрос только в мастерстве того, кто лепит фальшивки, и в наличии у него материалов, то есть старого холста, подрамников и так далее. В Третьяковской галерее есть такой эксперт Иван Благомиров. Профессионал экстра-класса, его знают все искусствоведы и коллекционеры. Так вот он говорит, что дал положительные заключения на такое количество работ Айвазовского, какого сам художник в жизни не написал.

Сделав знак официанту принести кофе, мой собеседник подводит итог:

— Вопрос еще заключается в индивидуальности техники автора. Того же Айвазовского подделать не так уж и сложно, а популярен он страшно. Особенно среди тех, кто любит, скажем так, понятную живопись. Как говорится, что надо лоху? Лоху на картине нужны море и корабль. Так говорил один мой знакомый московский антиквар. Ну и что делать эксперту, если ему приносят каждый месяц на экспертизу двух-трех «Айвазовских» и на большинство из них в принципе можно давать положительное заключение? Вот так картины и плодятся. Поэтому полная уверенность может быть, в первую очередь, в картинах с точно установленным провенансом, то есть происхождением. Иначе говоря, о картине стало известно сразу после написания пятьдесят или сто лет назад, и с тех пор она не исчезала надолго из поля зрения специалистов. Но такое случается нечасто, и относится это прежде всего к работам музейного качества.

Вся лекция занимает почти сорок минут, на протяжении обеда я должен изображать почтительное внимание к словам говорливого «наставника». Устраивает одно — тема позволяет задать основной вопрос, который меня интересует.

— Но ведь главное, чтобы тебя не обманули при покупке, так? У тебя эксперт есть хороший? Завадская говорила о Лоране. Но я так понял, с ним что-то произошло. Я приезжал — вместо него в магазине какой-то старик.

Бортновский пожимает плечами.

— Лоран действительно был классным специалистом. К нему половина коллекционеров за советом ходили. У него глаз был точнейший. Но он исчез. Странная история, никто ничего не знает. А старик, который остался в магазине — его друг, Габриэль. Ничего не соображает в нашем деле.

— Хорошо, что ты мне-то посоветуешь?

Бортновский обещающе и очень честно округляет глаза:

— Я могу подыскать тебе несколько стоящих работ, которые не вызывают сомнений и которые почти наверняка подтвердят в Москве. В случае чего всегда сможешь их реализовать и вернуть деньги или даже заработать.

Обед заканчивается, мы пьем кофе. Разомлевший Бортновский откидывается на спинку стула и добродушно спрашивает:

— Ты где в Москве живешь?

— У метро «Динамо».

— Значит, соседи. Я вырос на Нижней Масловке, и у меня там до сих пор квартира. Ты извини, но иногда с клиентом работаешь-работаешь, а он… Ну, в общем, у тебя деньги-то есть?

В кармане у меня лежит полученная при отъезде служебная золотая карточка «American Express», один вид которой убедит любого в моей платежеспособности. Но с Бортновским лучше поступить по-другому: немного помолчать, недоуменно-снисходительно глядя прямо в глаза. Переложив без необходимости чайную ложку, поправив салфетку на столе и кашлянув, он сдается:

— Все понял, Алексей. Извини. Просто в нашем деле по-разному бывает. Ходишь с человеком, ищешь для него товар, тратишь время, а он потом вдруг начинает ныть, что денег нет. В общем, будем работать. Подберем тебе хорошие вещи. У меня есть на примете…

В кармане пиджака Бортновского звонит телефон. Включив его, он бросает солидное: «Да?» и тут же подбирается. Настроение у него стремительно падает, он переходит на почтительную скороговорку.

— Да, Отто. Я? Обедаю с клиентом. Конечно, сейчас еду. Выключив телефон, Бортновский разводит руками. Настроение у него испорчено, он почти забыл о моем существовании. Коротким жестом подзывает официанта, берет у него счет и тут же возвращает, вложив туда несколько купюр.

— Извини, начальство вызывает. Нет-нет, я угощаю.

После ухода Бортновского заказываю себе еще кофе и пытаюсь понять свои впечатления от разговора. За стеклом с вечно улыбающимся бегемотом постепенно гаснет дневной свет и поток пешеходов становится гуще. Рядом с витриной пытается припарковаться женщина на красном «ситроене». Не большом роскошном автомобиле, а крошечном смешном «ситроене» серии «Де-шво», то есть «две лошади». Маленькие дешевенькие машинки этой модели ездят по городским и сельским дорогам всей Европы. Больше всего в них умиляют двигающиеся вперед-назад форточки.

Тыркаясь туда и обратно, дама в конце концов сильно толкает задним бампером сверкающий черный «БМВ» пятисотой серии. Женщина невозмутимо вылезает из автомобиля. Оглядев небольшую вмятину на радиаторе «БМВ», она хладнокровно садится к себе в машину и уезжает. Вот, пожалуйста, нормальная реакция нормального человека. Точно так поступил бы и среднестатистический водитель в Москве.

Почему у Бортновского шеф с немецким именем Отто? На чьи деньги он занимается торговлей антиквариатом? И все ли он сказал о Лоране?

В кабинет Хелле Бортновский всегда входил даже не то что с опаской, а скорее со смутной тревогой и уверенностью в предстоящих серьезных неприятностях. Он был очень опытным человеком, умел и даже любил при случае обманывать других, особенно когда это приносило ощутимую материальную отдачу. Как правило, ему это удавалось. В тех случаях, когда не удавалось, риск был относительно невелик, или, по крайней мере, мог быть просчитан.