Дикий. Его неудержимая страсть (СИ) - Савицкая Элла - Страница 22

— Ох, спасибо, что поехал за мной, может мне тебе отсосать в благодарность? — повернув голову, выдыхаю в искривленные гневом губы, и Матвей тут же замирает, впечатывая в меня охреневший взгляд.

Достает пальцы и, удерживая за волосы, поворачивает лицом к себе, чтобы втянуть носом воздух около моего рта.

— Ты пила, что ли? — лихорадочный взгляд требовательно впивается в лицо, и не дождавшись ответа, рявкает так, что стекла звенят: — Я спросил: ты пила?

— Какая разница?

— Ты, блядь, в своем уме на такой скорости гнать бухой?

— Кто бы говорил? Сам с той шлюхой пил сидел и довольно улыбался, а мне еще предъявля…

Договорить я не успеваю, потому что Матвей сжимает мою ягодицу так сильно, что я охаю, а потом одним толчком члена проталкивается в меня сразу на всю глубину. Воздух махом покидает легкие, а глаза против воли расширяются от смешанного ощущения. Боль от неудобного положения вперемешку с ненавистным острым удовольствием простреливает тело.

Кешнов не расщедривается на нежности. Мгновенно начинает жестко и резко двигаться внутри меня. Свирепо вгрызается в рот, кусает губы, не даёт даже ответить на поцелуй. Словно наказывает.

— Еще раз сядешь за руль пьяной, убью, — рычит со злостью.

Меня утаскивает в воронку из безумного извращенного удовольствия, где смешались влажные звуки соединения наших тел, тяжёлое дыхание, разделенное на двоих, одержимость в каждом далеко не нежном прикосновении.

Не знаю, откуда взялось такое предчувствие, но мы словно занимаемся сексом в последний раз, стараясь взять как можно больше друг от друга. Я не замечаю момента, когда Матвей ставит меня на колени и вонзается сзади размеренными чёткими ударами, растягивая меня до искр из глаз, заставляя кричать и сгребать пальцами ворс ковра. Пропускаю момент, как переворачивает на спину и снова входит до самого основания. Как же я ненавижу его сейчас за такую власть над собой. За то, что вопреки всему я готова выть от желания, чтобы он никогда не останавливался.

Перед глазами плывёт, все тело ощущается оголенным нервом, стоит Матвею задрать мое платье до самой шеи и терзать грудь языком, зубами, всасывать соски в рот, а потом впиваться губами в шею. Знаю, что не должна, но руки сами лихорадочно гладят короткие волосы, как будто пытаясь запомнить, какие они на ощупь. Выгравировать в памяти каково это вот так быть с ним одним целым. Подсознание будто пытается мне что-то сказать, но я оглушенная похотью остаюсь глухой.

Кешнов не снял с себя даже футболку, а мне хочется чувствовать его кожу. Забираюсь под ткань ладонями, чтобы на очередном глубоком толчке впиться ногтями в лопатки.

— Ненормальная, — сипло произносит Матвей, ускоряя темп и руками держа меня за голову, потому что на каждом его толчке я скольжу по ковру, — бешеная дикарка, — губы в губы, языком по моему языку, — я тебя никогда не отпущу! Что бы ты ни делала, ори, психуй, требуй, но никогда не смей от меня уходить, — его слова звучат так, словно он слышал мои мысли или чувствует то же самое. С надрывом, ощутимым напряжением.

На ответ сил не остается, так как когда Матвей целует меня, оргазм обрушивается сокрушительной лавиной. Меня трясёт, разрывая на мельчайшие частицы. Кричу, впиваясь зубами в твёрдое плечо и содрогаясь от ярких вспышек. На языке расплывается соль и горьковатый привкус туалетной воды, пока Матвей несколько раз дернувшись, напрягается и издавая хрип кончает в меня.

Падает рядом на спину, наконец позволяя мне дышать не им, а воздухом.

Только звук стрелок часов на стене возвращает в реальность. Свожу ноги и пытаюсь отдышаться. Минута, две, три…

— Я, — голос скрипит, приходится прокашляться. Тяжело сглатываю. — Я так больше не смогу, — говорю тихо, но знаю, что он слышит.

Потолок цвета слоновой кости кажется таким тёмным, как никогда. Я не смотрю на Матвея. Не могу. Накрывает какое-то гнетущее состояние. Ожидание чего-то такого, чего нельзя будет исправить. Наверное, я нахожусь сейчас в той точке, когда либо делаешь из неё запятую, либо с силой отдираешь руку, заставляя прекратить это одержимое помешательство.

— Так больше не будет, — доносится в ответ.

Сердце, уже настроившись на боль, в надежде оживает. Хочется схватиться за последний шанс, чтобы безнадёжно поверить в нас еще раз. Прикрываю глаза и сквозь слезы, презирая себя за слабость, рисую заветную запятую.

Матвей

— Матвей, я надеюсь, ты объяснил своей зазнобе как не стоит вести себя на людях?

Елисеев удостоверившись, что к бою я готов на все сто, и его бабки скоро, как рыба на нересте, поплывут к нему в руки, отходит к двери и останавливается.

Иногда мне до оскомины в зубах хочется въехать этой мудачьей роже промеж глаз, и сейчас меня от этого поступка отделяет тонкая грань, стекло которой уже нехило так треснуло.

— Это не ваше дело, Семён Валерьевич, и советую в него не соваться.

Наматывая на руку эластичный бинт, смотрю зажравшемуся мужику прямо в глаза.

— Даже не собирался, Матвей. Ты сам должен поставить её на место, иначе в глазах твоих главных меценатов ты выглядишь жалким пацаном, который не в состоянии обуздать собственную бабу.

— Она не кобыла, чтобы быть обузданой.

Развернувшись, старый хер выходит из раздевалки, я же луплю кулаком в первый попавшийся металлический ящик. Сука! Как только я выплачу ему последние бабки, обязательно засуну его длинный язык ему же в задницу.

Из-за дверей доносится гул в поддержку дерущихся. Первый свой бой я успешно завершил, остался второй. Сегодня участников меньше. Подхожу и, оперевшись на дверной косяк плечом, нахожу глазами Рину. Она сидит как положено в первом ряду, со скучающим видом печатая что-то в телефоне, и даже не смотрит на ринг. Если бы не наша последняя ссора, она бы уже была здесь со мной, прижатая к одной из этих стен, как тогда, в прошлые разы. Стоило мне уйти с ринга, как тут же приходила следом. Заведенная вся, на нервах. Матом крыла за то, что нервничать заставляю, а я тащился от этих её вкуснющих эмоций, каждым словом подтверждающих как сильно за меня переживает.

А теперь что?

Намотав на левую руку полоску бинта, чувствую, как в грудной клетке херово режет, будто ржавым лезвием по металлу. На бой — то она пришла, но даже когда я дерусь, кажется, думает о чем-то совсем другом. Не сложно догадаться о чем. И хоть бороться мне реально в кайф, я понимаю, что все остальное, что несут за собой бои, вносит полный раздрай в наши с Ри отношения. Девчонке не понять, что в таком мире дела обычной подписью на бумаге не решаются.

Надо же было ей тогда в том же клубе оказаться, блядь? И ладно бы я реально ту суку трахать собирался, так нет же. Обычный разговор с как там Елисеевская задница сказала? С меценатами, мать их. Воропаев за пасынка своего вступался, но при этом и мне дал понять, что деньги для него важнее, чем разбалованный мажор, сын его новой жены. А мне рычаги для давления на Елисеева нужны. Заручиться поддержкой тех, кто выше его.

Сучки обычно там для мебели и для того, чтобы таким, как Валерьевич, было куда руки положить. Мне на ту бабу абсолютно ровно было. Есть и есть. Себя показывала и зря надеялась хотя бы на дополнительные чаевые с моей стороны, если бы ее выбрал для работы известным местом.

Хотя Ри понять могу. Наверное, только поэтому не убил. Даже наоборот, после того, как успокоился, ржал ходил вспоминая, что она там натворила, дикарка ненормальная. Другая бы на её месте слезами умылась, а эта разгром устроила. Бешеная моя.

Сначала конечно чуть не придушил, а потом, когда глазища её увидел, блестящие от слез, которые она сдерживала из последних сил, понял, что пусть все на хер валят. Срать, что подумают. Оправдываться не собираюсь. Во всяком случае их жены жрут то, что они дерут шлюх изо дня в день, потому что семейная жизнь осточертела, и молча это проглатывают, а моя дикарка скорее яйца оторвет, чем будет закрывать глаза. Переборщила, естественно, но ей можно.