Дочь атамана - Алатова Тата - Страница 3

— Я не доктор, я лекарь.

— А, с волшбой, стало быть. Мистификация все это и глупости, от лукавого. Поговоривают, что канцлер чернокнижием увлечен, отттого и живет сто лет, древний хрыч.

— Я канцлера только однажды за всю жизнь и видел, — признался лекарь, — и встреча та была до крайности неприятной. Но колдовство он тогда творил удивительное.

— Расскажите, — попросила Саша и попыталась сползти вниз с высоких подушек.

— Нет-нет, — бдительно пресек ее движение лекарь, — голову пока повыше. А что касаемо канцлера, так за то его при короне и держат, что силы в нем неисчерпаемо. А подробностей тебе, душа моя, и знать ни к чему, опасные это пересуды.

— Душа моя, — напевно протянула Саша, совершенно распушась от этих ласковых интонаций, — из вас бы получилась удивительно могучая бабушка, нежная такая.

Он захохотал, приглушая раскаты своего голоса из-за ее больной головы.

— Ну вот что, внученька, — весело сказал лекарь, — тебя не тошнит? Поесть попробуешь?

— Сейчас бы пышек столичных да варенья вишневого, — размечталась Саша, прекрасно понимая, что достанутся ей в лучшем случае постный бульон да сухарик.

Она была опытной пациенткой и знала, что доктора и вкусная еда ходят порознь. Впрочем, и отец не жаловал разносолов, держа в одинаковой строгости как собственную дочь, так и челядь с бойцами.

Однако необыкновенный лекарь-богатырь, в руки которого Саша нежданно-негаданно попала, снова удивил ее, принеся ароматный и до одури вкусный суп из сныти.

Потом он сменил повязки на ее ране и предупредил, что шрам все равно останется.

— Свидетель моего позора, — огорчилась Саша, которую от травок да отваров, которыми ее потчевали, неудержимо тянуло поболтать. При таких ранениях отцовские гаврики обычно стонали да стенали, а она чувствовала себя весьма пристойно. И вправду хороший, знать, у великого канцлера лекарь.

— Милый дядюшка лекарь, — загорелась она, когда все повязки были сменены и ее снова укрыли лебяжьим одеялом, — а позвольте вас перекупить. У папеньки полно для вас работы, да и деньгами он вас не обидит. А то слава о канцлеровской скаредности многих ушей достигла.

Лекарь усмехнулся.

— Я ценю стремление вашей семьи напакостить канцлеру, — ответил он и приложил могучие руки к Сашиным скулам, проверяя, нет ли лихорадки, — но боюсь, душа моя, в этой лечебнице мне до конца дней своих оставаться.

— Что это за верность такая? — поразилась она.

— Стечение злосчастных обстоятельств, — с теплотой произнес он, не спеша отнимать рук, — с которыми меня, однако, значительно примирила наша сегодняшняя встреча.

— Меня же по голове стукнули, — жалобно пролепетала Саша, — и пока загадки разгадывать не выходит. Вы мне объясните все как следует, а то звучит это все крайне запутанно.

Он некоторое время молча смотрел на нее, льдистость голубых глаз искрила в свете ламп, преломляясь и то и дело меняя свои оттенки. Это было похоже на иней, сверкающий на солнце.

— Что ты знаешь о своей матери, девочка? — наконец спросил лекарь.

— О маме? — нахмурилась Саша. — Ну, обычно папа делает страшные глаза и велит мне пойти выклевать печень кому-то другому.

— Сильна кровь атамана Лядова, — покачал головой лекарь, — так в тебе и бурлит. Давай я тебе сказок, что ли, почитаю душа моя.

— Сказок! — она смешливо хихикнула. — А и почитайте, нянюшка.

Он позволил ей уснуть только ближе к утру, когда окончательно убедился, что сознание у девицы ясное, память отличная и припадки и судороги ей не грозят.

Удостоверившись, что пациентка спит крепко и мирно, Гранин вернулся в переднюю и начал наводить там порядок, мыть инструменты и менять простыни.

Комнату заволокло щелочным паром, когда дверь тихо скрипнула.

Семен никогда так спокойно не входил, вечно он колотился да вопил с порога, а кроме Семена появляться здесь было и некому, поэтому позвоночник Гранина немедля охватило ознобом, и он быстро обернулся.

Великий канцлер Карл Краузе стоял, опираясь на трость и не глядя по сторонам. Гранин не видел его двадцать два года, и за это время его пленитель, кажется, нисколько не постарел. Именно таким Гранин его и помнил: сухощавым, прямым, как палка, облаченным во все черное, хмурым и с поджатыми тонкими губами.

— Как она? — не разменивая себя на приветствия, спросил канцлер.

— Спит, — ответил Гранин также коротко.

Старик прошелся туда-сюда, тяжело опираясь на палку.

— Рассказали? — наконец снова разомкнул он бескровные губы.

— У Лядовой серьезный ушиб головы. Ей всяческие волнения сейчас вредны для здоровья.

— Расскажите.

Гранин помолчал, не будучи уверенным, верно ли он истолковал приказ.

— Михаил Алексеевич, расскажите девочке правду, — повторил канцлер более настойчиво.

— Всю? — уточнил Гранин сухо. — И как вы велели умертвить ее любым образом?

— Мне нет никакого дела до того, как именно вы преподнесете сию давнюю историю, — резко откликнулся канцлер, — а требуется, чтобы Александра прониклась к вам особым доверием.

— Зачем?

— Уговорите ее оставить эту затею с дуэлями, и я вас вознагражу, — заявил канцлер.

Гранин усмехнулся.

— И какая же награда, по-вашему, покажется мне теперь достойной? — спросил он насмешливо. — Свобода? Так уверяю вас, к ней я давно уже не стремлюсь. Жизнь мне тоже не особенно ценна…

— Всякий к чему-то да стремится, — мрачно обронил канцлер. — Михаил Алексеевич, вы человек разумный и понимаете, что бывают муки куда страшнее неволи, так что не принуждайте меня прибегать к угрозам. Скучное это дело.

— Расстояние между кнутом и пряником у вас удивительно ничтожное, ваше сиятельство.

— Ну согласитесь, что образ жизни, который ведет Александра, совершенно не подобает особе ее возраста.

— Что это вы вдруг опомнились? Законные наследники закончились?

Глаза канцлера бешено сверкнули, и Гранин впервые за эту беседы ощутил болезненный укол страха. Ладони покрылись липким холодным потом, и он едва удержал на лице невозмутимую маску.

— Наследники, — совладав с собой, глухо проговорил канцлер. — Была у меня единственная дочка, Михаил Алексеевич, свет в окошке, так вы ее и забрали у меня.

Гранин промолчал. Вины за собой из-за этой смерти он не чувствовал и сообщил об этом еще при прошлой их встрече, но канцлер оставался глух к этим доводам.

— После смерти Катеньки я женился снова, — продолжал канцлер, — на молодой и здоровой женщине. И трое моих детей умерло еще младенцами. Наконец, с четвертой попытки супруге удалось произвести на свет мальчика… Сейчас ему одиннадцать, но уж больно он болезный, чахлый. Врачи весьма опасаются за его жизнь.

— И вы вспомнили про внучку, — бесстрастно констатировал Гранин, — которая, к слову, тоже едва живой родилась. Столетия межродственных браков или ваше увлечение темными науками?

— Это уже неважно, — перебил его канцлер, сбрасывая с себя усталость и печаль. — Александра должна узнать правду о своем рождении и перестать вести себя как пьяный гусар.

— У вашей внучки лядовский характер, — со смешком поделился Гранин, — и мои стариковские наставления ей как с гуся вода.

— Характер это хорошо, — кивнул канцлер, — характер в жизни всяко пригодится. Вы уж, Михаил Алексеевич, не гневайте меня и сделайте все, как надобно.

— Я подумаю, — упрямо произнес Гранин, не желая плясать под канцлеровскую дудку так явно. Впрочем, он понимал: все равно придется.

Сон Сашин был легок и приятен, он кутал ее подобно облаку, и было на этом облаке так хорошо и радостно, что она и не помнила, чтобы ей прежде так весело было.

— Ой, какие травки у вас волшебные, — с большой неохотой проснувшись, воскликнула она. Хотелось сладко потянуться, но сегодня рана на животе болела сильнее, а вот голова уже почти нет.

Настроение было превосходным, что, учитывая постыдное поражение на дуэли, казалось невероятным.