Божьим промыслом. Стремена и шпоры (СИ) - Конофальский Борис - Страница 3

— Тогда уж проследите, чтобы в тюфяках было достаточно соломы, я прикажу офицерам тощие тюфяки не принимать.

— Слушаюсь, прослежу обязательно, — обещал Вайзингер, и кланялся, и кланялся.

Вот только поклоны эти казались Волкову наигранными. Впрочем, барон звал его не для того, чтобы смотреть привезённые доски; он пошёл в конец бараков, который всё ещё был забит каким-то товаром, остановился напротив плотных тюков шерсти, что были уложены под самый потолок, и спросил:

— Чьё это?

— До конца недели я всё вывезу, — тут же отозвался хранитель имущества Его Высочества.

Волков посмотрел на него осуждающе и уточнил:

— Это ваш товар?

— Признаться, нет, — отвечал Хельмут Вайзингер. — Я взял его на хранение.

— Так чей же он, кто его хозяин?

— Это… Это товар «Вязаных колпаков».

— «Вязаные колпаки» — это… воры? — пытался вспомнить генерал.

— Не совсем, — отвечал хранитель имущества. — Это коммуна, они живут у стены и за стеной, в основном это портовые грузчики, и не только портовые, — и тут он словно вспомнил: — К тому же туда входят многие возницы. Это уважаемая коммуна, там много людей.

— Уважаемая коммуна, но приворовывает, — усмехался Волков.

— Не без этого, не без этого, — кивал Вайзингер. — Уж ежели в городе столько разных товаров, что-то обязательно останется у тех, кто те товары грузит и у тех, кто их возит.

— И кто же глава этой коммуны?

— Официально это Курт Нерлинг. Он и в сенате от коммуны заседает, — тут Хельмут Вайзингер понижает тон почти до шёпота: — кстати, это он меня просил подержать их товар. Но заправляют в коммуне Эрвин Болтун и его брат Карл. Гляйцингеры. У них есть ещё четыре брата, но те в дела гильдии не лезут, занимаются своим делом. Семейка в городе влиятельная, братцы — люди суровые. Как-то лига Реки…

— Это, кажется, купеческая лига, — вспомнил Волков.

— Да, одна из богатейших купеческих лиг города, купчишки из лиги на всей реке заправляют, отсюда и до самой Эксонии на востоке, до Холодного моря на севере. Так вот, они задумали «Вязаных колпаков» поприжать, когда один раз у одного из купчишек, с его баржи, украли крашеного синего сукна на тысячу двести талеров. И грешили как раз на «колпаков». Так вот, «речники» уговорили бургомистра, и тот стал хватать ребят из коммуны и сажать их в подвал, так «колпаки» отказались загружать и разгружать все лодки «речников». Да ещё подбили людей из гильдии извозчиков и тачечников, чтобы те тоже «речников» обслуживать не стали, а тех, кого купчишки нанимали лодки разгружать, ещё и били немного. Купцы из гильдии намаялись — торговля-то стоит, — вот и пошли на попятную, всех отпустили.

— А эта Лига реки, — вспоминал генерал, — они же… кажется, сплошь еретики.

— Все до единого безбожники! Они же с кем торгуют? С Эксонией да с нижними землями, а там как раз рассадники еретические.

— А эти «колпаки» — они-то хоть истинной веры?

На этот вопрос хранитель имущества ответить не смог.

— А вот этого вам точно не скажу, люд там разный, большая часть вообще за стеной живёт, кто их там знает, в какую церковь они ходят. Но на шествиях своих наших святых они носят. В прошлый год святого Амвросия несли, было дело.

— А эти самые тачечники? Они тоже носят святых?

— А вот про них я и этого не скажу, — Вайзингер подумал немного и продолжил: — Нет, не вспомню.

Зато Волков многое помнил, он прошёлся дальше, указал на связки очень неплохих хомутов и произнёс:

— Если мне не изменяет память, эти хомуты принадлежат некоему кривобокому господину.

Поразившись такой памяти генерала и ещё раз убедившись, что такому палец в рот не клади, ловкий человек Хельмут Вайзингер ответил:

— Точно так, господин барон, их мне сюда привёз на хранение Мартин Гуннар, которого злые языки прозывают Кривобоким.

— И он глава гильдии тачечников?

— Председатель гильдии, — поправил генерала хранитель имущества.

Генерал поглядел в тёмный конец барака, забитого всякой всячиной, и произнёс:

— А товаров тут ещё много.

— Много, много, — сокрушался Вайзингер. — Теперь ищу хорошие склады, да они все так дороги.

— Эти воры — тачечники и «колпаки» — к вам и обратились, потому как дёшево у вас было. А скорее всего, вы сами им и предложили, и денежки вы за хранение, конечно, взяли вперёд, — подытожил генерал.

— А что делать — жизнь как поток, и бедной малой рыбе, чтобы не быть съеденной рыбами большими, приходится извиваться угрём, да ещё и умудряться при том не злить начальство…

— Замолчите! — Волков даже поморщился. — Не смейте при мне причитать и философствовать! — он пару секунд смотрел на хранителя имущества. И наконец сказал: — Товары вы тут можете оставить, — и добавил: — Пока.

— Ах, как я вам признателен! — хранитель имущества даже руки сложил молитвенно.

— Признательностью вы своею не отделаетесь, — вразумил его барон. — А хочу я, чтобы вы организовали мне встречу с этими людьми.

— С какими? — удивился Хельмут Вайзингер.

— С Мартином Гуннаром Кривобоким и с братьями Эрвином и Карлом Гляйцингерами.

— Ах, какая это прекрасная мысль! — воскликнул хранитель имущества. — Можно заказать стол в «Райских кущах» и как следует там отобедать. Думаю, эти господа обязательно придут, если узнают, что вы их приглашаете, хотя многие в городе вас очень не любят.

— Никаких «Райских кущ», — строго произнёс генерал. — Дело это должно быть тайным.

— Ах вот как?! — удивился хранитель имущества.

— И пока я вас о том не попрошу, никому никаких встреч не предлагайте, — генерал чуть подумал. — Но вы и вправду думаете, что эти господа согласятся со мной встретиться?

— Ну…, — Вайзингер помялся. — Мне так кажется. Ведь если так рассмотреть, то этих господ на городских пирах не шибко жалуют, даже и близко к середине их за столы не сажают, а ведь «Вязаные колпаки» — крупнейшая коммуна в городе, а тачечники так вообще на городских шествиях идут только перед трубочистами и золотарями. Даже красильщики идут впереди них.

Барон отпустил хранителя имущества Его Высочества, а сам опять стал думать. Нет, он ещё ничего не решил, тем более что план, предложенный Сычом, выглядел грубо и, как говорят, был шит белыми нитками. Его легко можно было раскрыть, слишком было всё очевидно. Но, думая о нём и получая информацию о городских делах, Волков постепенно начал складывать всё это в замысел. В замысел тонкий, изящный, почти невидимый.

Никто не осмеливался к нему подойти, солдаты смотрели с уважением и сторонились, офицеры не смели мешать, даже Карл Брюнхвальд не тревожил его, видя, что генерал ходит по казарме и двору перед ней, о чём-то напряжённо размышляя. А вот один из кашеваров, что варил ужин для солдат, был не столь тонок и деликатен и в полушутливой форме предложил:

— Господин генерал, не изволите ли гороха со шкварками, жареным салом и чесноком?

Хенрик, неотступно следовавший за генералом на небольшом расстоянии, уже хотел рявкнуть на того, но барон остановился и спросил:

— А у тебя есть чистая чашка?

Волков был немного раздражён тем, что его отвлекли от раздумий, но он всегда помнил, что малые дела, такие как еда из солдатского котла или простая беседа с младшими чинами, укрепляют веру солдат в своего командира, и посему согласился попробовать солдатскую еду.

— Есть, господин генерал, — обрадовался повар. — Чашка есть чистая, и ложка есть. Я сейчас вам положу.

— Только немного, — сказал Волков, сам же присел за грубый стол, на котором готовилась еда.

Повар, вытерев руки о тряпку, положил ему, как он и просил, немного, половину от того, что съедали солдаты. Принёс хлеба и чистую ложку. И это стало зрелищем. Бывшие тут солдаты стали глядеть на генерала, что сидит за столом при кашеваре и ест их еду.

И то ли генерал проголодался, то ли давно не ел такой простой еды, но он с удовольствием и быстро, как и положено старому солдату, съел всё, что было в миске. Честно говоря, принимая от кашевара еду и вспоминая, что тот отвлёк его от мыслей, он думал отчитать его за что-нибудь, но кушанье и вправду оказалось вкусным: лука, соли и чеснока в меру, а горох сварен как раз как и положено. В общем, жирно, сытно, вкусно. Всё, как и нужно было солдату, чтобы тащить его нелёгкую лямку. Доев, генерал полез в кошель и достал оттуда, не мелочась, талер. И, протянув его светящемуся от гордости кашевару, произнёс: