Гонщик (СИ) - Матвеев Дмитрий Николаевич - Страница 38

— Не бережете вы себя, барин, — выдала девчонка, усаживаясь на лавку напротив. — Целый день, почитай, крошки хлеба не съели.

— Работа у меня такая, — ответил я, прожевавшись. — Я ведь сразу об этом говорил.

И вновь принялся за кашу. А Дашка сидела, подперев щеку кулачком и смотрела, как я ем. Откуда она это взяла? Ведь совсем малявка. Помнится, мать тоже, бывало, вот так же сидела и смотрела на нас с отцом.

Я поспешил прогнать грустные воспоминания.

— А где Мария? — спросил я малолетнюю кухарку. — Не заболела ли?

— Не, все с ней в порядке. Но вам боится на глаза показаться. Стыдно ей за вчерашнее. И переживает: вдруг вы ругаться приметесь?

Тем временем, я доел кашу, вычистил хлебом миску, а Дашка притащила чайник, заварку и плошку с сахаром.

— Скажи сестренке, что впустую боится, ругать не буду. А что стыдно — так мне вчера тоже неловко было. Но теперь-то переживать поздно, что сделано — то сделано. Я на нее не сержусь, пусть спускается. Не просидит же она до старости наверху.

Наевшись и напившись, я отсел к окну, зажег оставшийся от вчерашних бдений огарок свечи, раскрыл коробку с револьвером и развернул промасленную бумагу, в которую он был завернут. В неровном свете свечи вороненный металл оружия загадочно поблескивал. Как было написано в инструкции, я тщательно очистил револьвер от смазки, откинул справа щечку и, проворачивая рукой барабан, один за другим вставил в гнезда шесть тупоносых патронов в желтых латунных гильзах. Вернул щечку на место и примерился. Рукоять была маловата, но достаточно удобна. Ну вот и хорошо. Коробку — в печь, патроны — в чулан подальше, а револьвер — в карман. Тут как раз и Золотой со Шнуром подвалили. Я успел только наказать Дашке:

— Сидите у себя тихо, как мыши. И пока гости не уберутся, чтобы носа оттуда не высовывали! Все понятно?

И, не дожидаясь ответа, побежал к воротам, придерживая потяжелевший карман.

Несмотря на мои опасения, все прошло быстро и чисто. Правда, я очень старался ни к кому — ни к Золотому, ни к Шнуру спиной не поворачиваться. В сенях отодвинули лавку, подняли доску пола, и вынули завернутый в мешковину пакет. В комнате развернули, да прямо на стол содержимое пакета высыпали.

Денег было… много. Часть в ассигнациях, часть в золотых монетах. Но больше всего было золотых украшений, с камнями и без. Быстро пересчитали деньги, скопом прикинули на вес цацки — вышло примерно двести тыщ. Безумные деньги! А даже если и больше — неважно. Мне процента и с этой суммы вполне хватит. Золотой поморщился, но без слов отсчитал мне мою долю — двадцать тысяч, солидная стопка ассигнаций. Остальное сгреб со стола в саквояж и вместе со Шнуром двинул на выход. Я пошел следом, чувствуя, как помалу отпускает напряжение. Еще немного понервничал, открывая калитку. Хочешь-не хочешь, а пришлось-таки спиной к ворам встать. Но обошлось.

— Бывай, — кивнул мне Золотой на прощание. — Понадоблюсь — спросишь меня в местном кабаке. Назовешься Гонщиком.

Я кивнул в ответ, и две фигуры в темной одежде зашагали вниз по улице. Мне не хотелось возвращаться в дом, да еще и нервная дрожь поколачивала. Умом я понимал, что раз уж воры решили договориться, то вряд ли в последний момент передумают. Но все равно до последней секунды ждал подвоха. Курил бы — сейчас непременно затянулся бы папироской. А лучше — намахнуть беленькой стаканчик-другой, только вот нет дома ничего крепче чаю. Поэтому я просто стоял у калитки и смотрел вслед удаляющимся людям. Только вдруг что-то пошло не так. Из переулка выскочили еще две тени и кинулись навстречу Золотому. А Шнур, шедший по обыкновению чуть позади своего патрона, что-то выхватил из кармана и накинул на шею начальнику.

Почему я это сделал — не знаю. Скорее всего, меня не устроило то, что сейчас трое будут убивать одного. Ну и еще то, что Золотой, несмотря на свою профессию, в чем-то был мне симпатичен. В общем, забыв про распахнутую настежь калитку, я кинулся к месту схватки, на ходу вытаскивая из кармана револьвер. Какой из меня стрелок — еще неизвестно, никогда в жизни не стрелял. Даже в школе. В армии служил в стройбате, и автомат в руки брал только на присяге. А теперь, видно, придется.

На бегу я оценил диспозицию. Картина была — краше некуда. Шнур, захлестнув шею босса шнурком — наверняка, шелковым — пыхтел, стараясь завершить свое черное дело. Золотой одной рукой пытался разорвать перехвативший его горло шнурок, а другой удерживал саквояж, который рвал у него из руки один из гопников. Еще один с ножом в руке дергался, пытаясь подступиться к вору, но саквояжник ему мешал.

Не надеясь на свою меткость, я подбежал метров на пять, и только потом пальнул. «Бульдог» коротко пролаял раз, другой, и Шнур принялся оседать на землю. Золотой был сейчас явно не в состоянии драться, а я раз уж начал дело, был обязан довести его до конца, такое уж у меня правило.

Бах! — и один гопник, уже замахнувшийся ножом, падает на землю.

Бах! — и тот, что вырывал саквояж, с воплями кидается наутек, держась за простреленную руку.

Бах! — и уже никто никуда не бежит.

— Хр-р! — хрипит рядом Золотой, растирая горло. — Суки!

Поворачивается к телу Шнура и с неожиданной злостью пинает его.

— С-сука! Кинуть хотел! Пригрел я змеюку на груди.

Потом замечает рядом меня вместе с «бульдогом».

— А-а, Гонщик? Выручил, должен буду.

И внезапно наклоняется к саквояжу, раскрывает его и достает, не глядя, пачку ассигнаций.

— Держи, от души даю. Кабы не ты со своей пукалкой, меня бы тут и зажмурили. Ты сейчас у себя схоронись и ничего не бойся, легавые к тебе не придут. А об этих найдется, кому позаботиться.

И он еще разок пнул Шнура.

Дома у стола с моей долей я обнаружил обеих девчонок. Они стояли и таращились на невиданную кучу денег. По их понятиям — великое богачество. Завидев меня, обе пискнули и попытались сбежать.

— Стоять! — рявкнул я.

Девки замерли, испуганно глядя на меня.

— Вы понимаете, что увидели то, что видеть вам не полагается? — грозно спросил я.

Обе часто закивали, глядя на меня испуганными глазенками. Старшая побелела как простыня, у мелкой слезы на пол закапали. А я себя тут же отругал: у этих детей ведь понятие одно: увидел лишнее — прощайся с жизнью. Придется выкручиваться.

— На первый раз прощаю. Но коли услышу, что где сболтнули по глупости — сами знаете, что будет. Марш наверх!

Детей как ветром сдуло: только подолы взметнулись, да пятки по лестнице простучали — и нет никого. Я вздохнул. По большому счету, сам виноват, надо было сразу все убирать. Впредь буду аккуратней.

Я убрал деньги в карман, достал книжечку и набор для чистки и принялся осваивать сборку и разборку револьвера «Бульдог» бельгийского производства центрального боя.

Блажен, кто выспался с утра. Это я сам сочинил про себя и свое нынешнее утро. Никакая сволочь не побеспокоила, даже петухи орали вполголоса. Вчерашние приключения казались дурным сном. И тот факт, что я вчера собственной рукой прикончил троих, меня совершенно не волновал. Совесть моя была абсолютно спокойна. Правда, наверняка можно сказать только об одном, остальные, вроде, шевелились и звуки издавали. Но Золотой наверняка добил подранков, не по воровским понятиям спускать такое.

Девчонки мои расстарались: пока я умывался да одевался, уж и чай был заварен, и булки свежие с рынка притащены, и масло на деревянной дощечке приготовлено. Я за стол уселся, гляжу — пигалицы выстроились поодаль.

— Вы чего встали, завтракать-то не будете?

— Мы после, Владимир Антонович.

— Что значит, после? Подходите, садитесь, чай себе наливайте, булки берите. Меня не бойтесь, я не кусаюсь.

Девчонки робко подошли, но за стол не сели. Стояли, мялись, разглядывая доски пола под ногами. Я не стал ждать, пока они дозреют.