Н 5 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 51

Похоже, Горский мотивировал будущих союзников даром, особо не разбираясь, кто есть кто. Ему надо было действовать быстро, когда кто согласен поддержать, тот и друг, а насколько друг — время покажет.

Остальные семеро были сотрудниками Безопасности Родины, их судить по тому же обвинению собирались отдельно, и мне тоже надлежало быть, свидетельствовать против вомбата-Фарба.

Планировалось два заседания для управленцев, на каждом по двое обвиняемых. Шуйский проходил в первой тройке, его дело собирались разбирать после Ландсбергиса, и меня обещали вызвать первым. Остальных троих обвиняемых оставили на завтра.

Суд находился минутах в тридцати от Курского вокзала, откуда отправлялись экспрессы в Михайловск. На такси, учитывая пробки, ехать было дольше.

Прибыл я в полдесятого, к этому времени на площадке перед монументальным четырехэтажным зданием, с круглой колоннадой на крыше, было не протолкнуться: толпились какие-то люди, журналисты тащили оборудование, то тут, то там мелькала милицейская форма. Мало того, люди не влезли на площадку перед судом, и зеваки, в основном пенсионеры с самодельными транспарантами «Смерть изменникам» и подобным — не загромоздили улицу и проезжую часть.

Как я понял, сегодня других процессов тут не будет, а это заседание сделали показательным. Сдав документы на входе, я получил их назад, меня зарегистрировали и провели в кабинет, где ожидала некоторая часть свидетелей: двое высоких светловолосых мужчин, брюнетка, похожая на толстую мышь, молодая томная блондинка, погруженная в телефон, нервный пожилой мужчина с брежневскими бровями, который все время кряхтел и ерзал на стуле.

За нами присматривал молодой милиционер. Я нервно поглядывал на часы, висящие на стене: десять. Началось. Воображение нарисовало, как в зал заседаний входит судья… Нет — судьи, процесс-то сложный. И непременно — народные заседатели. Я мысленно дал каждому пинка, чтобы поторапливались. Учитывая, что зал полон репортерами, на все формальности уйдет около получаса, и на это время можно расслабиться.

Потом — разбирательство с Ландсбергисом, это до обеда точно, а после — Шуйский. Вряд ли суд до вечера затянется, ведь еще третий подсудимый, на него время нужно оставить. То есть в три дня я должен освободиться. Ну, мне хочется на это надеяться, потому что от меня ведь зависит игра.

Ехать до Курского вокзала пусть полчаса. Крайний срок, когда я попадаю на игру — шестнадцать ноль-ноль, тогда я успеваю на экспресс, который в шестнадцать тридцать, и прибываю за полчаса до начала матча. Следующий экспресс через час, на нем я успеваю только ко второму тайму.

Как я и планировал, в десять тридцать вызвали первого свидетеля, девушку, причем милиционер обратился к ней по-литовски. Встрепенувшись, она оторвалась от телефона, вышла и больше не возвращалась. Через пятнадцать минут пригласили пожилого, в кабинете остались я, черная мышь, двое молчаливых мужчин. И вот уже одиннадцать.

До двенадцати никого из моего кабинета не вызывали, и я занервничал, что суд, похоже, затягивается.

В двенадцать ушла мышь, причем к ней обращались по-русски. Вспомнилось, что мне обещали встречу с Тирликасом — и где его искать, когда, поскольку в коридор мы все не влезем, нас по разным кабинетам рассадили, и в зале суда мы явно не пересечемся?

До часу дня никто к нам не заглядывал, а когда открылась дверь, я невольно вскочил.

— Перерыв на обед, — объявил капитан в милицейской форме.

Какой, нафиг, перерыв? Я что, опять игру пропущу?! Уйду отсюда на хрен. Пусть в Михайловске ловят.

— Как скоро слушание по Шуйскому? — поинтересовался я, с трудом сдерживая гнев.

Милиционер пожал плечами:

— Без понятия, пока — по литовцу этому. Идемте в столовую.

Мужчины переглянулись, поднялись, громыхая стульями.

— В суде тоже перерыв? — продолжил я.

— Получасовой, — успокоил меня конвоир. — Что просто так сидеть, перекусите хоть, ноги разомнете.

Ну да, судьи тоже люди, им надо и поесть, и естественные надобности справить. Это нормально. Так я себя утешал, топая за конвойным.

Столовая располагалась на первом этаже центрально здания. Стоило переступить порог, как по ушам ударил гул голосов и звон посуды. Наполненный зал напоминал гудящий улей. Публика была разношерстная: и пенсионеры, и молодежь, люди при параде, и парни в джинсах и худи. Кто-то выходил, кто-то, как мы, только пришел. Я встал на цыпочки, силясь отыскать Тирликаса — хрен что разглядишь в этом копошении!

Конвоиры сопроводили нас к столику на четверых, где дед, похожий на престарелого английского лорда, с важным видом доедал макароны и суетилась разносчица, собирая грязную посуду. Мимо прошла вторая с подносом, где была еда. Так, значит, все приносят, и никуда ходить не надо.

А теперь мне надо найти Тирликаса. Я обратился к сопровождающему — тому, что всегда был с нами:

— Я отлучусь минут на десять.

— Не положено, — улыбнулся он.

— Вернусь сюда же. Бывай.

В спину донеслось «не положено», но я не обернулся, протиснулся между разносчицами, просочился мимо толстенной тетки, рассчитывая, что парень решит, что правильнее присматривать за двумя, чем гоняться за одним.

— Нерушимый! Немедленно вернитесь! Не… — голос растворился в гуле.

Столики стояли в шесть рядов, чтобы ускорить дело, я пробрался к ряду у стены и начал с него. Раз стол, два стол… всего восемь. Я шел, вертя головой то направо, то налево и всматриваясь в лица. Никого знакомого.

Теперь — пройтись между третьим и четвертым рядом. С чего я вообще взял, что Лев Витаутович тут будет? Взгляд скользнул на крайний ряд, тот, где сидела наша группа, только в другой его конец, дальний от входа. Если бы Тирликас не повернул голову, я бы его не узнал. Я искал лохматую голову, а Витаутович, видимо, тоже попал в кутузку и лишился волос, как и я.

Живой и вроде невредимый.

Я начал пробираться к нему. За столиком он сидел с толстым сопровождающим, который уплетал борщ за обе щеки. Сидел — и не двигался, смотрел перед собой, руки лежали на бедрах, взгляд был устремлен в бесконечность.

— Лев Витаутович! — окликнул его я, но он не отреагировал.

Обернулся, только когда я подошел, причем смотрел не на меня, а сквозь. Улыбка сползла с моего лица, я замер. Охранник набычился, замахал руками и возмутился, брызжа непроглоченным борщом:

— Вы кто такой?

Взгляд Тирликаса сфокусировался на мне.

— Саша Нерушимый, — сказал бывший тренер и начальник «Титана» выцветшим целлофановым голосом.

— Что с ним? — с наездом спросил я у охранника.

— Фиг знает. Тормозит мужик не по-детски.

— С кем можно поговорить о его состоянии?

— Со мной, — прощебетали за спиной, и молодая рыжая и веснушчатая женщина поставила на стол пирожное с кофе. — Вы кем приходитесь гражданину Тирликасу?

— Внуком, — соврал я — иначе никто со мной говорить не будет.

— У него расстройство когнитивных функций, проблемы с кратковременной памятью и вниманием, но все потихоньку восстанавливается.

— Памятью и вниманием, — повторил Лев Витаутович, и у меня сжались кулаки.

Я ведь помнил его другим, не вот этим овощем, а хищником, быстрым и изворотливым. Сука Шуйский, сука Фарб, надеюсь, их расстреляют!

— То есть он все помнит, понимает, но будто бы находится с своем собственном мире, — объяснила женщина. — Я его врач, мы занимаемся восстановлением. Думаю, все получится, и он сможет снова стать полноправным членом общества.

— Но станет ли он прежним? — спросил я и приготовился получить неутешительный ответ.

— Никто не знает.

Она зачерпнула борщ ложкой, поднесла ее ко рту Витаутовича и обратилась к нему, как к слабоумному:

— Лев Витаутович, нужно поесть, откройте рот.

Я закрыл глаза. Не могу этого видеть. А потом открыл, посмотрел в глаза Тирликасу и горячо проговорил, будто бы пытаясь передать свой огонь ему:

— Лев Витаутович, надо бороться! Вы же видите, что происходит! Вы нужны нам, нужны мне. Возвращайтесь! Боритесь! Слышите меня?