Н 5 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 25

Будь я судьей, мне обвинения показались бы притянутыми за уши, но прокурор — это спасатель наоборот, функция которого — топить всех без разбора, и тут уже неважно, болеет он за «Титан» или нет.

Вскоре пригласили первого свидетеля по делу — Быкова. Кагановский спросил, почему его отстранили от моего дела, тот честно рассказал предысторию с изгнанием брата из "Титана" и уверил, что личной заинтересованности не имел и зла на меня не держит. Следователь положил на стол судей протокол допроса Вавилова, где он меня оговаривает, сказал, что имеются понятые, а также аудио и видеозапись, которые тоже прилагаются.

Кагановский настаивал на том, что допрос проходил под давлением, и меня оклеветали. Прокурор предложил посмотреть видео, я обернулся к плазме на стене, где появилось изображение Вавилова — грузного, уставшего, с потухшим взором и оплывшим лицом, с которого будто бы ластиком стерли все эмоции.

Бесцветным голосом генерал рассказывал о связи с Золотько, об обещании того заплатить круглую сумму за организацию покушения на Шуйского. Причем генерал подробно расписал, что за взрывчатка, как и куда устанавливалась, кто этим занимался. Потом он принялся перечислять имена причастных.

— Александр Нерушимый был осведомлен о предстоящем… мероприятии, находился в резерве. Он был привлечен на случай, если понадобится силовая поддержка.

Я аж вскочил. Что?! Сука старая! Зачем?! Я силился заглянуть ему в глаза, чтобы понять, что им двигало, но генерал в камеру не смотрел и совершенно не походил на замордованного кэгэбэшниками.

Мой адвокат продолжал настаивать на том, что предоставленных улик недостаточно, чтобы заподозрить меня в госизмене, а ничем не подтвержденные слова — не более чем слова. Судья и заседатели слушали его, не останавливали, что вселяло надежду.

А еще вселяло надежду, что «терроризм» мне пришить не получится, только госизмену, да и то относительно бездоказательно.

Потом наконец вошла Семерка, посмотрела на меня. Я приложил палец к виску, помассировал его и мысленно крикнул: «Читай. Есть информация».

Сегодня Семерка была в черном брючном костюме и при галстуке, и выглядела на как мальчик-девочка, а дамой лет тридцати пяти. Меня она демонстративно игнорировала, потому не сразу поняла, чего я от нее хочу. Она рассказала, что изучила мои контакты накануне преступления и не нашла никаких порочащих связей. Снова глянула на меня — я приложил ладонь ко лбу, и она сообразила наконец, коснулась моего сознания, и я выгрузил из памяти то, что мне показал Кагановский.

Глаза Семерки округлились, она зависла и не сразу ответила на заковыристый вопрос прокурора. Причем ответила нейтрально, не в мою пользу, но и не в пользу обвинения.

После нее выступили понятые, которые присутствовали на допросе Вавилова. Кагановский спросил, были ли они на допросе полностью и могут ли гарантировать, что на Вавилова не оказывалось давление, один ответил утвердительно, второй, тощий молодой парень, засомневался.

Я не слушал их, открыл разум для Семерки, которая, закончив выступления, остановилась возле охранника и жадно впитывала информацию. Все получилось. Осталось нам встретиться тет-а-тет, а дальше пусть работает. Надеюсь, она найдет то, что поможет ей сдвинуться с мертвой точки.

Под конец встал прокурор, попросил судью не менять меру пресечения во избежание нежелательных контактов подозреваемого и уничтожения следов преступления. Затем слово взял Кагановский, толкнул речь о том, что я — социально значимый индивид, со всех сторон положительный, звезда футбола и любимец болельщиков, и меня нужно отпустить, ведь в подозрительных контактах уличен не был, а все прочее — наговор.

Наконец мне предоставили последнее слово. Речь я сочинил уже давно и мысленно много раз декламировал перед воображаемой публикой:

— Спасибо, ваша честь. Я настаиваю на собственной невиновности. Я прибыл в Михайловскую область из детдома, чтобы играть в футбол. Я жил и горел футболом, мало того, я люблю свою страну и горжусь ею, и мечтал бы защищать честь Советского Союза на чемпионате мира по футболу. — Я говорил, обращаясь к каждому, сеял сомнения в головы недоброжелателей. — Мне совершенно незачем помогать террористам, мало того, если бы узнал об их планах, то непременно пресек бы преступную деятельность — даже ценой собственной жизни. Мне непонятно, почему генерал Вавилов меня оговорил, ведь мы с ним виделись всего несколько раз, и то это были публичные встречи. Задумайтесь о том, что тюремное заключение, да и просто судимость ломает жизнь человека. Представьте хоть на минуту, что вы пытаетесь осудить невиновного. Спасибо за внимание.

Кагановский одобрительно мне кивнул, Семерка сделала вид, что смотрит на секретаря, а сама изучала меня периферическим зрением. Подумав немного, уходить не стала, уселась на свободный стул — все-таки это дело и ее касается.

Судья и народные заседатели поднялись.

— Суд удаляется в совещательную комнату для вынесения решения по ходатайству, — объявил судья.

Ну вот и все. Еще немного и, возможно, я обнимусь с Лизой. Или автозак увезет меня мотать срок дальше.

Совещание затянулось минут на двадцать, и это вселяло надежду на счастливый исход: единогласное решение выносится судьями куда быстрее. Все-таки домашний арест — гораздо лучше, чем СИЗО с его беспрестанными шмонами и спертым воздухом, наполовину состоящим из сигаретного дыма. А подписка о невыезде — так вообще песня. Я закрыл глаза и ощутил свежесть морозного воздуха, представил себя в воротах…

Эх!

Наконец судьи вернулись, и сердце мое заколотилось в предвкушении. Считать бы их желания, но далеко они. Да и их истинные желания меня не касаются, я для них — очередная папка с личным делом и набор доказательств, лежащий на столе.

Судья, глядя перед собой глазами снулой рыбы, зачитал вводную часть. Я скрипнул зубами. Давай уже скорее! Знаем мы, что михайловский, что рассматривали ходатайство от такого-то числа. Ну как назло издеваются!

— …вынес решение отказать в изменении меры пресечения, — припечатал судья.

Или показалась, или полная тетка-народный заседатель смотрела виновато, с сочувствием. А толку-то теперь. Я опустился на стул. Мир не то чтобы рухнул — снова окуклился.

Я смутно помнил утешения адвоката и как меня выводили. Лишь на опустевшей улице увидел Лизу в ее любимой шубе, очнулся. Она стояла неподвижно, руки судорожно вцепились в сумочку. На лице — неверие, злость. Черт, так рядом, и не прикоснуться!

Обратный путь в автозаке уже не казался приключением, навалилась апатия. Что же теперь, год сидеть? Или все-таки Семерка раскроет это дело, и тогда меня переведут в разряд свидетелей?

Отрицание. Злость. Торг. Принятие.

Слишком я раскатал губу, и принятие неизбежного растянулось. Однообразные дни сменяли один другой. Новостей не было ни от Кардинала, ни от Семерки, которой я при личной встрече передал все, что узнал, конечно, не сказав откуда информация. Настаивать, чтобы я сдал источник, она не стала.

Побудка. Шмон. Завтрак. Прогулка. Обед. Три раза в неделю — спортзал. Иногда в это время нас водили смотреть телевизор, и хотя показывали обычно какой-нибудь нудный воспитательный фильм, это был праздник.

Шестого апреля был первый матч «Титана» в «Таврией» в Симферополе. С тех пор, как «Титан» начал побеждать, футбол для михайловцев стал народным развлечением. А тут — первый матч, Первая лига! Болеем за наших! Все сидельцы всполошились и приготовились ждать матч, а администрация даже пошла навстречу и, поскольку я — вратарь в изгнании, мне и моим сокамерникам позволили смотреть игру в неположенное время.

Даже Кардинал, обычно равнодушный ко всему и рассудительный, заинтересовался. Табаки погиб, и теперь в ранг главного шныря возвели Беса, за час до матча он принял ставки, записал. Все, Кроме Князя, поставили на наших.

— Без Неруша продуют, — сказал Князь. — Вот как мы — сукам продули бы, так и они.