Особое задание - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 19

Вместо того чтобы спать, я попёрся осматривать обоз восставших и нашел кое-что интересное. Среди крестьянских телег, на которых мужики добирались до станции, обнаружил повозку с большим сундуком, на крышке которого красовался красный крест, намалеванный, судя по краске, совсем недавно. Открыв сундук, слегка удивился – половину занимали рулоны с бинтами: как фабричного производства, из марли, так и самодельные, из холщовых полос. Стояли бутыли с лекарствами – йодом, зелёнкой, ещё с чем-то. Это что же, санитарная повозка? Ух, а ведь потом скажут, что восстание вспыхнуло стихийно! Но если оно «стихийное», так я китайский летчик.

Ещё нашел кое-что из барахла, в том числе солдатскую папаху, вполне подходящую по размеру. Обнюхав подкладку и убедившись, что по́том она не пропахла, без малейшего угрызения совести водрузил на собственную голову. Зима, понимаете ли, второе декабря, а я до сих пор в фуражке. Хорошо ещё что морозы запаздывают, а не то бы без ушей остался. По возвращению в Москву надо будет папаху помыть или хотя бы почистить. И голову как следует помыть, можно со щелочью.

– Помародерствовал малость, – доложил я Королеву, показывая на папаху. – Не возражаете?

Губвоенком выматерился, потом добавил:

– Володя, я знал, что ты чистоплюй, но не настолько же! К слову, если в Чуровское ехать не передумал, то уже можно. Курманов – командир одного из отрядов, что по волостям посланы, гонца прислал – он уже там.

Курманова я немного знал. Постарше меня лет на семь, фронтовик с двумя «георгиями», в партию большевиков вступил в шестнадцатом. На уровне губернии он небольшой начальник – председатель волостного совета, но член губкома РКП(б).

– Как он умудрился? – удивился я.

Сам видел, что по Шексне, отрезавшей станцию от остальной губернии, ещё и лёд толком не схватился, да и сама река зияет полыньями.

– Он такой, чертяка, – махнул рукой военком. – Я сам хотел поперву по льду пройти, да хрупкий ещё, не решился. А Лешка, если надо, везде пройдет.

Решив, что тащить весь отряд чекистов смысла нет, взял с собой троих, четвертым набился Михеев, хотя ему и на станции бы дел хватило. Ну, я ему не указ. Приказал остальным пройтись по станции и селу, узнать какие-нибудь подробности.

Одолжил у одного из местных крестьян подводу (мужик хмурился, но отказать не рискнул). До села Чуровское верст десять. Пешком – часа два идти, а на подводе чуток быстрее.

В селе столкнулись с мрачным Курмановым и его отрядом, уже завершившим обход и обыски, а теперь собиравшиеся уходить из села. Не было ни мужиков, ни баб, ни даже детишек, обычно снующих везде и всюду. Пахло гарью, холодными головешками. Отряд был пеший, но имелись две телеги, на которых лежало что-то, накрытое мешковиной. Судя по всему, трупы.

– Алексей Николаевич, добрый день, – поприветствовал я командира отряда, вспомнив его имя и отчество.

– Привет, Володя, – поздоровался Курманов со мной за руку, а начальнику отдела только кивнул: – Здравствуй, Михеев.

Михеев немного надулся. Видимо, немного задело, что со мной поручкались, а с ним так небрежно и только и по фамилии. Он ещё не знает, что есть кое-что, что сближает меня (то есть Владимира Аксенова) с такими, как Курманов. Мы с Алексеем Николаевичем оба фронтовики. И пусть Вовка Аксенов начал войну в шестнадцатом, а Курманов в четырнадцатом, доверие он (то есть я) вызывает больше, нежели рабочий парень Михеев, неплохой, в общем-то свой, но пороха не нюхавший.

– Вот скажи мне, товарищ Михеев, не как представителю партии большевиков, а как части трудового крестьянства, какого хрена ты должность свою занимаешь? – проникновенно спросил Курманов. – Ты же с контрреволюцией бороться должен, нет? Почему трудовой народ должен за тобой дерьмо чистить?

– Алексей Николаевич, – попытался остановить я разбушевавшегося Курманова, обычно сдержанного и спокойного. – Не мог Михеев предугадать, что восстание начнется. И никто бы не мог.

– Володя, ты парень толковый, из наших, из фронтовиков. Вот скажи, если бы ты был на должности, а не в Москве околачивался, допустил бы, чтобы у тебя под носом целый месяц офицерье шастало, восстание готовило?

Пропустив мимо ушей «околачивался в Москве», честно ответил:

– Не знаю, Алексей Николаевич, врать не стану.

Отведя в сторону Курманова, оглянувшись, чтобы не видели другие, сказал:

– Алексей Николаевич, ты на парня особо не кричи. У нас недавно в Москве не то что под носом, а в самом носу, на Лубянке, целый заговор проглядели. В отделе всего пять человек работают, как им успеть? Потери большие? – кивнул я на подводы, решив, что там не два трупа, а больше.

– Пойдем, – позвал Курманов и пошел к одной из подвод. Остановившись, крикнул Михееву: – И ты подойди, начальник отдела.

Подойдя к телеге, Алексей Николаевич сдернул покрывало с одного из тел. Лицо обожженное, не узнать. Только кожаная куртка да галифе уцелели. Аглая! С замиранием сердца я сам подошел ко второй, осторожно открыл. От сердца слегка отлегло. Нет, не Полина. Лицо незнакомое. Чистенькое лицо мертвой девушки.

М-да. Аглая была, конечно, та ещё штучка, но такой страшной смерти не заслуживала.

– В Чуровское из Череповца уполномоченные приехали, лошадей в армию мобилизовывать, – начал рассказывать Алексей Николаевич. – Ну и эти дурочки за компанию увязались. Мол, с молодежью собрание проведем, в комсомол сагитируем. Вон, провели. Лошадей в сарай отвели, а ночью мужики не за топоры, а за винтари схватились. Уполномоченные сбежать успели, а этих ночью в доме сожгли. Дверь приперли, керосином облили, спичку кинули. Вот если бы мужиков так, меня самого, я бы ещё понял! Но девок-то за что? Им бы замуж выходить, детишек рожать!

– Товарищ Михеев, вы слышали? – повернулся я к своему преемнику.

– А! – махнул рукой Курманов. – Кто девок поджёг, уже далеко. Ничего, отыщем. А кто тут оставался, мы их уже тогось…

Что именно «тогось» можно было не переспрашивать.

– Да я про уполномоченных, – пояснил я. – Выяснить, кто такие, отчего проявили трусость. Бросили женщин.

– А чего выяснять? – нахмурился Курманов. – Далеко не убежали, только до лесу. Телег в селе больше нет, потом в Череповец привезут. То, что осталось.

– Мне бы допросить кого, – вздохнул я. – Или никого не оставил? А крестьян-то есть смысл допрашивать?

– Так у меня с собой своё чека было, – через силу улыбнулся Курманов. – Вон, Афиногеныч с нами пошел, он в трансчека служит, вот все допросы и проводил. Сейчас подойдет, так сам и спросишь, чего тебе надо.

Чуть не спросил – каким боком здесь транс-чека, но прикусил язык. Мост-то через Шексну – железнодорожный!

Мы снова прикрыли лица девушек, отошли в сторону, чтобы не мешать движению отряда. Они своё дело сделали, село усмирили. А что будет потом, тут уже Михееву решать.

Тем временем Курманов привел человека из трансчека – плечистого, крепкого, чем-то напоминавшего самого Алексея Николаевича, только постарше, лет тридцати- тридцати двух.

– Вот, Владимир, это и есть Николаев, Иван Афиногенович, мой фронтовой друг. Мы с ним в лейб-гвардии финляндском полку лямку тянули, потом вместе всю империалистическую отмахали. Кавалер, между прочем. Ты вроде бы тоже с «егорием»?

– Не, у меня-то только медаль, – вздохнул я.

Приятно, что Курманов знает о медали, но, если спросят – за что, не знаю, что отвечать. А этот, Иван Афиногенович Николаев, георгиевский кавалер…

Стоп. Откуда мне известно это имя? В Череповце мы с ним не пересекались, это точно, тогда откуда? Иван Николаев – не самое замысловатое имя, а вот отчество, даже для той поры встречается нечасто. Батюшки-святы! Вспомнил!

Николаев Иван Афиногенович, один из подельников Леньки Пантелеева в двадцатые годы! И всё сходится. Фронтовик, георгиевский кавалер, участник гражданской войны. В банде Пантелеева состояли бывшие чекисты, не пожелавшие смириться с нэпом, восстановлением частной собственности! Романтики, решившие восстанавливать социальную справедливость доступным способом – перераспределением ценностей. Но всё закончилось банальным бандитизмом и стенкой.