Последний гамбит - Барнс Дженнифер Линн - Страница 33

Джеймсон схватил брата за руку.

– Грэй, стой. – На мгновение они встретились взглядами, печаль и ярость. – Ты никому не причиняешь вреда, кроме себя. – Это не возымело никакого эффекта, поэтому Джеймсон ударил в его уязвимое место. – Ты пугаешь Эйвери. И ты пропустил «девять-один-один» от Ксандра.

Я не была напугана. Грэйсон меня никогда не пугал – мне было только больно за него.

Грэйсон медленно опустил скрипку.

– Прости, – сказал он мне слишком спокойным голосом. – Это твоя собственность, а я ее разбил.

Меня не волновала моя собственность.

– Ты прекрасно играешь, – сказала я Грэйсону, отмахиваясь от желания заплакать.

– Красота от нас ожидалась, – ответил Грэйсон. – Техника без артистизма бесполезна. – Он посмотрел на остатки скрипки, которую он сломал. – Красота – это ложь.

– Напомни мне высмеять тебя за эти слова, – сказал ему Джеймсон.

– Оставьте меня, – отрезал Грэйсон, отворачиваясь от нас.

– Если бы я знал, что у нас планируется вечеринка, – нараспев произнес Джеймсон, – я бы заказал еду.

– Вечеринка? – спросила я.

– Вечеринка жалости, – Джеймсон ухмыльнулся. – Вижу, ты одет по этому случаю, Грэй.

– Ты прав, – он пошел к двери. – Потакание своим желаниям ниже моего достоинства.

Джеймсон поставил подножку, и тут все началось. Теперь я поняла, почему Нэш послал Джеймсона. Иногда Грэйсону Давенпорту Хоторну нужна была драка – и брат был только рад услужить.

– Выпусти все, – скомандовал Джеймсон, ударив головой в живот Грэйсона. – Бедный малыш.

Тобиас Хоторн не просто ожидал от них красоты. Четыре внука Хоторна были чертовски близки в ней к фатальности.

Грэйсон перевернул Джеймсона на спину и начал душить, но я знала парня достаточно хорошо, чтобы понимать, что он просто позволил себя прижать.

Каждая мышца на теле Грэйсона напряглась.

– Я думал, что мы подвели его, – сказал он низким голосом. – Я думал, мы не были достаточно идеальными. Я не был достаточным идеальным, не был достойным. Но скажи мне, Джейми: чего, черт возьми, мы тогда достойны?

– Он играл, чтобы выиграть, – процедил Джеймсон сквозь зубы. – Всегда. Ты не можешь сказать, что это было неожиданностью.

– Ты прав. – Грэйсон не ослабил хватки. – Он был безжалостным и нас растил такими же. Особенно меня.

Джеймсон уставился на своего брата:

– К черту, чего он хотел. Чего хочешь ты, Грэй? Потому что мы оба знаем: ты долгое время не позволял себе хотеть чего-либо.

Они пристально смотрели друг на друга: серебристо-серые глаза и темно-зеленые, одни прищуренные, другие широко открытые.

Грэйсон первый отвел взгляд, но не убрал руку с шеи Джеймсона.

– Я хочу вернуть Тоби. Ради Иви. – Последовала пауза, а затем Грэйсон повернул ко мне голову, свет сделал из его светлых волос ореол. – Ради тебя, Эйвери.

Я на мгновение закрыла глаза.

– Джеймсон думает – мы оба думаем, – что между похищением Тоби и игрой, которую оставил мне твой дед, есть связь. Что она может нам что-то сообщить.

Грэйсон покосился на своего брата, затем убрал руку и резко встал.

Я продолжила:

– Я знаю, ты не хотел играть.

– Я сыграю, – сказал Грэйсон, слова разрезали воздух. Он протянул Джеймсону руку и помог ему встать, оставшись стоять всего в нескольких дюймах от него. – Я сыграю и выиграю, – продолжил Грэйсон с силой непреложной истины, – потому что мы такие, какие есть.

– И мы всегда будем такими, – добавил Джеймсон.

Неважно, как близко я узнаю братьев Хоторнов, между ними всегда будет что-то, что я едва ли смогу постигнуть.

– Вот, Наследница. – Джеймсон отвел глаза от брата, вытащил фотографию из кармана и протянул ее мне. – Ты та, кто нашел эту подсказку. Ты та, кто должен объяснить ее.

Это казалось знаменательным. Джеймсон сближал меня с Грэйсоном, вместо того чтобы отталкивать меня от него.

Я протянула фотографию, и пальцы Грэйсона коснулись моих, когда он взял ее.

– Мы не знаем, кто эти три женщины, – начала я. – На обратной стороне есть дата и подпись. Мы можем рассказать тебе, что уже сделали.

– Не нужно. – Взгляд Грэйсона был острым. – Что еще лежало в сумке, которую дед оставил тебе?

Я пошла за ней, а когда вернулась, братья стояли дальше друг от друга. Они оба тяжело дышали, а выражение их лиц заставило меня задуматься о том, что произошло между ними, пока меня не было.

– Вот, – сказала я, не обращая внимания на напряжение в комнате. Я разложила оставшиеся три предмета в игре. – Отпариватель, фонарик, флешка.

Грэйсон положил фотографию рядом с ними. После паузы, показавшейся мне маленькой вечностью, он перевернул ее, чтобы еще раз прочитать надпись.

– Дата дает нам цифры, – отметил Джеймсон. – Код или…

– Не код, – пробормотал Грэйсон, поднимая отпариватель. – Урожай винограда. – Его взгляд медленно и неумолимо скользнул ко мне. – Нам нужно спуститься в винный погреб.

Как только я открыла дверь в винный погреб, многое из того вечера всплыло в моей памяти: коктейльная вечеринка, то, как Грэйсон искусно прогонял каждого, кто хотел просто занять у меня минуту, чтобы рассказать мне об уникальной финансовой возможности, маленькая девочка в бассейне и прыжок Грэйсона, чтобы спасти ее.

Я вспомнила, как он выглядел, вылезая из воды, насквозь мокрый костюм от Армани. Грэйсон даже не попросил полотенце. Он вел себя так, словно не промок. Я вспомнила, как люди разговаривали с ним, девочку вернули родителям. Я вспомнила краткий взгляд, который он бросил на меня, – его глаза – прямо перед тем как исчез, спускаясь по этой лестнице.

Я знала, что он не был в порядке, но понятия не имела почему.

Сосредоточься на игре. Я попыталась остаться в реальности – здесь, сейчас, с ними обоими. Джеймсон первый спустился по спиральной каменной лестнице. Я шла на шаг позади него, не смея оглянуться через плечо на Грэйсона.

Просто найди следующую подсказку. Я сделала эти слова своим маяком, своим фокусом, но скоро мы дошли до последней ступеньки, и в поле зрения появилась площадка: дегустационный зал с антикварным столом из темнейшего вишневого дерева. По обе стороны стола стоят стулья, на концах их подлокотников вырезаны львы: один настороженно сидит, другой рычит.

И они тут же унесли меня в прошлое.

Линии тела Грэйсона были архитектурными: плечи и шея прямые, голова и глаза опущены. Руки лежат на столе по обе стороны от хрустального бокала. Мышцы рук напряжены так, словно он мог оттолкнуться от стола и встать в любой момент.

– Ты не должна быть здесь. – Грэйсон не отрывает взгляда от бокала, точнее, от янтарной жидкости в нем.

– А твоя задача указывать мне, что делать, а что нет? – парирую я. Вопрос кажется опасным. Просто находиться здесь, кажется, опасно. – Кто-то что-то сказал тебе на вечеринке? – спрашиваю я. – Кто-то тебя расстроил?

– Меня не так просто расстроить, – резко отвечает Грэйсон. Он по-прежнему не отрывает взгляда от бокала, и я не могу избавиться от ощущения, что я не должна видеть это.

Что никто не должен видеть Грэйсона Хоторна таким.

– Дед девочки. – Тон Грэйсона стал мягче, но я вижу напряжение в его шее, словно слова хотят вырваться из его горла криком. – Знаешь, что он мне сказал? – Грэйсон поднял бокал и опустошил его. – Он сказал, что старик мог бы мной гордиться.

Вот оно, то, из-за чего Грэйсон здесь, внизу, пьет в одиночестве. Я пересекла комнату, чтобы сесть на стул напротив него.

– Ты спас девочку.

– Это пустяки. – Затравленные серебристые глаза встречаются с моими. – Это было нетрудно. – Он поднимает бутылку, наливает немного в бокал, его ледяные глаза настороженны. Я вижу, как напряжены его пальцы, запястья, шея, челюсти. – Истинная мера человека в том, сколько невозможных вещей он совершает до завтрака.