Папа не придёт - Ковалевская Алиса - Страница 3

Чемодан я всё-таки застегнула. Собрала ещё два, и в последний момент, уже собираясь уходить, вспомнила самое главное. Резко сняла кольцо.

Только сделала это, стало до озноба холодно. На секунду зажала в ладони.

– Я справлюсь, – сказала самой себе. Сжала пальцы сильнее, а потом положила кольцо на тумбочку возле постели. С той стороны, где всегда спал Дамир.

– Мы справимся, – повторила, положив ладонь на живот. – И не нужен нам такой папа. Пусть рожает других детей, а нам он не нужен.

Говорила, а у самой слёзы текли. Потому что даже сейчас понимала – вру. Только перед глазами всё ещё стояла картинка: Дамир и лежащая на столе Арина.

Никогда не забуду! И не прощу никогда! Пусть рожает, кого хочет и с кем хочет! Флаг ему в руки и барабан на шею! А я… Я уже не одна и одна не буду никогда.

Таксист помог мне с вещами. Пока он грузил их в машину, я держала телефон, так и не решаясь набрать единственного человека, к которому могла поехать. Маму.

Жизнь перевернулась за секунду. Ещё вчера я думала, что ни за что не вернусь домой, что в крайнем случае попрошусь на несколько дней к Арине, а теперь мне было некому даже просто позвонить.

– Всё? – спросил таксист, убрав последнюю сумку.

Я кивнула и села в машину.

Так и не позвонив, достала ключ, которым не пользовалась уже несколько лет. После того, как вышла замуж, домой я приезжала только в гости. Сейчас чувство было таким же.

Положила ключи на колени и вытащила полученные всего несколько часов назад в клинике бумаги. День больше не был счастливым, и радостью делиться мне уже не хотелось ни с кем. Да её и не осталось – радости. Только трезвое осознание, что я обязана встать на ноги и вырастить своего ребёнка так, чтобы ни одной твари не пришло на ум сказать, что мой малыш чем-то обделён. Чтобы у него было всё, что сможет дать своему ребёнку Дамир.

У моей крохи есть только я. А наш папа… Наш папа не придёт. Он предатель.

Отпирая дверь, я надеялась, что мамы дома не окажется. Но надежды не оправдались. Едва я вытащила ключ из замка, дверь распахнулась.

Мама молча посмотрела на меня, потом на стоящие рядом вещи. Снова на меня.

В тишине я вошла в большую прихожую. Всё в той же тишине занесла остатки замужней жизни. Чем дольше мы молчали, тем сильнее становилось напряжение.

Я почти сдалась, хотела сказать что-нибудь, любую ерунду, хотя бы просто «привет». Но мама ушла в кухню, и почти сразу же я услышала, как зашумел чайник.

Уже через десять минут на столе передо мной стояла чашка с крепким чаем. Мама никогда не пользовалась пакетиками – только заварным чайником. И рафинад она не признавала – сахар должен был быть в сахарнице. Исключительно песок и исключительно белый. Никаких портящих зубы леденцов и молока пониженной жирности. И ещё много всего, что на первый взгляд выглядело незначительным, но в конечном итоге превращалось в огромный снежный ком и делало жизнь с ней невыносимой.

Рассказывать в деталях, что случилось, я не хотела. Но слово за слово вывалила всё. Со слезами, всхлипами и вызывающим отвращение к самой же себе нытьём.

– Ты должна была сказать мне раньше, – заявила мама, как только я замолчала.

У меня трясся подбородок, из носа текло, лицо было мокрым, а она… не дрогнула.

Сколько её помнила, она всегда была такой. Жёсткой, властной и уверенной в своей правоте. И в кого только я пошла?!

Всю жизнь мама работала преподавателем в крупных ВУЗах, а около десяти лет назад стала деканом в МГУ. Только вот дома мне нужен был не преподаватель, и тем более не декан.

– Мам, – попросила жалобно. – Пожалуйста, не надо. Что я могла тебе сказать? Зачем? Что бы ты сделала?

Она поджала губы. Наградила меня сердитым взглядом. Хоть вслух она ничего такого сказать не успела, в воздухе так и висело «я тебе говорила».

Да, говорила. Говорила, что я должна закончить университет, получить образование. Что чувства – это только чувства. И ещё говорила, что я ничего не понимаю в жизни, что ветреная и пустоголовая. Может быть, она и права. Но уж какая есть.

– Мне никогда твоя подруга не нравилась, – всё-таки сказала она. – Вертихвостка. Я тебя предупреждала. Но ты…

– Ма-а-ам, – проныла я ещё более жалобно. Слёзы то высыхали, то набегали снова.

– Что мам? – Она встала из-за стола. – Что мам?! Всё это было ожидаемо. Или ты правда думала, выйдешь замуж за этого своего богатого…

– Мам!

Я истерично вскрикнула и тоже поднялась. И тут же тихо заплакала.

– При чём тут богатый? Я же не из-за… – всхлипнула.

И правда, ведь не из-за денег всё. Было. Но объяснять я не стала. Уже пыталась когда-то. Просто смотрела на маму и надеялась, что она не станет ковырять и так кровоточащую рану.

Мама качнула головой. Вздохнула с осуждением. Конечно! Бросила учёбу, выскочила замуж, а теперь реву у неё на кухне. Она же говорила, предупреждала! Только что теперь из этого?! Не нужны мне ни её осуждающие взгляды, ни напоминания! Мне она нужна, а не декан МГУ! Неужели она не понимает?!

– Ты должна ему сказать.

– О чём?

– О беременности, Саша! Или что? Будешь тянуть ребёнка одна? Этот высокопоставленный скот будет твоих подруг трахать, а ты – в гордую и сильную играть?! С него надо получить алименты, Саша! И не вздумай…

– Нет, – ответила я. – Нет, мама! Никаких алиментов!

– Саша… – начала она строго, сделав ко мне шаг.

Я отрицательно замотала головой. Слёзы опять потекли сильнее, грудь рвало криком, плачем, невыносимым чувством любви и потери.

– Нет, мама! – вскрикнула я. – Он не узнает ничего! И ты ему не скажешь, понятно тебе?! Ничего мне от него не надо!

– Ты как была наивной дурёхой, так и осталась! Когда ты повзрослеешь?!

– Уже повзрослела! Сегодня! На целую жизнь!

– Незаметно!

– А ты заметь! Заметь уже хоть что-нибудь, мама! Заметь, что я твоя дочь, а не одна из твоих учениц! И что мне плохо, а ты…

Я сорвалась окончательно. Рыдала и не могла остановиться. Я должна вырвать его из сердца, из жизни, из мыслей. Должна жить дальше без него, забыть о нём. Но как?! Как, если даже после того, что видела собственными глазами, я не могу не любить его?!

– Саша…

Мама подошла и как-то неловко приобняла меня. Будто сама не знала, как это делается. А мне было всё равно. Я вцепилась в неё, уткнулась и затряслась от слёз.

– Ничего я ему не скажу. Пошёл он! – всхлипнула маме в плечо.

Её ладонь легла мне на голову. Я буквально взвыла.

– Одна буду… и… – Из самого сердца едва не вырвалось предательское: «Почему всё так, мам? Ведь я так его люблю!»

Но нет. Я затолкала слова поглубже. Стоит сказать, и когда-нибудь мама использует их же против меня напоминанием о моей глупости. Вместо этого я просипела:

– Не с-скажу… Никогда.

Саша

Не было и одиннадцати, а я уже с час лежала в своей старой комнате, завернувшись в одеяло, словно в кокон. В коробке на тумбочке не осталось ни одной конфеты – гора фантиков, да и только. Говорят, сладкое поднимает настроение. Только лучше мне не стало. Доедая последнюю, ругала себя за слабость, за отсутствие воли и гордости, а слёзы так и продолжали течь.

Маме всегда дарили конфеты – на праздники и просто так, после экзаменов и защиты дипломов. Всегда. А она их не ела. Говорила, что слёзы и сладкое бесполезны в равной степени. Может быть. Судя по тому, что сердце так и разрывалось на лоскутки, так оно и есть.

С тяжёлым вздохом я перевернулась на другой бок и сквозь темноту уставилась на очертания шкафа в углу. Как-то сам собой в руках оказался телефон. Провела по дисплею пальцем, и на нём появилась заставка – парижское фото.

На мне – голубой сарафан и босоножки, на Мире – рубашка и светлые джинсы. Но главное не это, главное – его рука у меня на талии.

Подушка стала влажной. Я шмыгнула носом и, ругая себя, всё-таки написала короткое сообщение: