Грех. Расплата (СИ) - "Jana Konstanta" - Страница 14

— Кристина… Глупая гордячка, — чувство опьянения не помешало уловить знакомую интонацию в его голосе. — Ты сама виновата. Можно было решить полюбовно… Я никогда не отступаю.

Не отводя взгляда от затуманенных вином глаз Кристины, он изучал ее податливое, девственно чистое юное тело, бесстыже скользил по его изгибам, нахально проникал в запретные места. Сквозь пьяный туман она все еще умудрялась слабо сопротивляться его рукам, все еще дергалась, когда чужие, посторонние пальцы касались нежных мест, которые так хотелось сберечь для того самого, единственного мужчины, с которым суждено бок о бок прожить эту жизнь. Или уже не суждено? Беспомощные слезы катились по щекам девушки — она ничего не может сделать.

— Я никогда не отступаю, — довольно повторил ее палач. — Ты станешь моей. А потом я отдам тебя им.

А потом он резко отошел, и чужие крепкие руки подхватили ее и потащили куда-то. Несмотря на затуманенный разум, она чувствовала все: мертвую хватку мужских рук, теплое рассохшееся дерево стола, к которому ее прижали вдоволь облапанной грудью, безжалостные ладони на своих запястьях и ненавистное прикосновение палача к ее бедрам. Обжигающе горячие свои слезы и дикую боль, когда, не церемонясь, мужское тело овладело ею. Слышала тошнотворно громкое, сдавленное дыхание стоящих рядом вожделеющих мужчин с трясущимися от нетерпения телами, чувствовала запах крепкого мужского пота, смешавшийся с другим, до сегодняшнего дня незнакомым ей запахом похоти… Она чувствовала все, пока беспамятство не накрыло ее спасительным черным покровом безразличия.

Когда она пришла в себя, в темной комнате уже никого не было, огонь в камине потух и только легкой озноб окутывал ее, распластанную на липком каменном полу. Что с ней случилось, вспомнилось не сразу. Кристина не понимала, почему находится здесь, почему так холодно, почему без одежды. Попыталась привстать и застонала от пронзившей несчастное тело боли. Пошевелиться больно, низ живота горит огнем… Вот теперь она все вспомнила. Как пришла сюда — вспомнила, руки их жестокие — вспомнила, как сменялись ОНИ, смеясь — тоже вспомнила, вот только как отключилась, провалилась в спасительную черную бездну — не помнила. За что? Почему именно она? Почему?! Слезы боли и отвращения к себе, позволившей сотворить с собой такое, ко всему мужскому племени, к этой жизни непрерывным ручьем тихо потекли из уставших плакать и молить о пощаде глаз. Почему все так? Ну почему именно с ней? Кристина привстала, превозмогая боль; ладонь наткнулась на холодную липкую субстанцию на полу — она еще не знает, что она здесь повсюду: на полу, на ней самой… Голова кружится, она все еще пьяна, вот только почему же разум так чист беспощадно? Почему случившееся помнит так ясно? Что делать ей теперь? Надо найти платье, вернее то, что от него осталось. Ах да, они сожгли его в тогда еще пылающем камине. Кристина подползла к двери и дернула за ручку — открыто.

Там, внизу, веселый раздается смех, там жизнь течет… И мертвые, пустые души все так же хлещут свое пиво, заедая жирным подгоревшим поросенком. Хотелось одного. Умереть. Не видеть больше никогда эти довольные лоснящиеся морды, у которых из живого-то и осталось — желудок и то, что промеж ног болтается; не видеть больше оскалы похабные, не слышать мерзкие голоса…

Чуть жмурясь от ударившего по глазам света, она, шатаясь, прижимаясь голым телом к теплой деревянной стене, спускалась вниз. Людской гул стих, она знала — все внимание приковано сейчас лишь к ней одной. Плевать. На все плевать! Сейчас все закончится, не будет больше боли и стыда! После недолгого затишья посетители зашевелились, среди тихого шипения отчетливо послышалась непристойность в ее адрес. Плевать! Какой-то тип попытался преградить дорогу к выходу и, кажется, предложил «поразвлечься» с ним… Плевать! Обошла мерзавца и пошла дальше. Одна теперь цель, одна ей дорога. Там, за небольшой площадью есть роща, в роще — заводь. Когда-то, в далекие светлые времена ее детства, она без опаски гуляла с сестренкой в этих местах и в этой чертовой таверне когда-то подолгу стояла в очереди за свежей выпечкой… Когда это было? И было ли вообще?

Под гул людской молвы Кристина вышла из таверны. Уже давно стемнело, и прохладный ночной воздух приятно заполонил легкие. Ступая босыми ногами по остывшему камню, она почти бежала в сторону рощи — на этом свете ей больше места нет. Быстрее же, быстрее! Так не терпится поставить жирную точку во всем этом безумии, страшной кульминацией воплотившемся сегодня! Она бежала, чувствуя, как холодный ветер ласкает опороченное, бесстыже нагое ее тело, как капли еще не застывшей мужской похоти на ее коже зашевелились холодными ядовитыми змейками и побежали по ногам; как мокрые слипшиеся волосы, пропахшие насильниками, липнут к лицу, заставляя ненавидеть собственное тело все сильнее и сильнее… Кристина бежала. Бежала к спасительной заводи. Сейчас все закончится, еще чуть-чуть, всего несколько мучительных шагов…

Глядя в черную бездну, она вспоминала отцовскую улыбку и веселое щебетание Эммы… Долгие семейные прогулки по залитому солнцем городу… Веселое беззаботное детство и мамин смех…

Босая нога перешагнула каменное ограждение. Холодный ветер, возмутившись, влетел в рощу и потрепал раскиданные по плечам волосы. Холодно. Страшно. По позвоночнику дрожь пробежала… Надо только сделать шаг, последний шаг. Раз… два… три. Черная гладь шумно расступилась и через мгновенье сомкнулась, утащив в смертельных объятиях еще одну, очередную строптивую жертву чужой жестокости.

Спертый запах сырости и озноб отнюдь не укладывались в представления ни об аде, ни о рае. Для ада довольно прохладно, да и птицы вряд ли стали бы распевать такие веселые песни, которые хоть и не отчетливо, но все же доносятся до ее сознания. А в рай, насколько ей известно, самоубийц не пускают. Да и не похоже на рай — слишком холодно и беспокойно, слишком больно для, казалось бы, уже мертвого тела. А еще все время кажется, что бесконечная вода все тянет и тянет на черное дно — мутит, крутит, но почему-то никак не убивает… Превозмогая боль, Кристина открыла глаза. Светло здесь и прохладно — тонкая простыня на голом ее теле совсем не согревает. Девушка попыталась привстать и оглядеться в незнакомом месте — болит и ломит все, но все же чуть приподнялась, осмотрелась… А потом вдруг резко, позабыв про боль, подскочила с кровати и попятилась к стене, пытаясь прикрыться простыней, а попутно присматривая, чем можно было бы оборониться от невозмутимо сидящего в чужой комнате незнакомца.

Он сидел напротив, вальяжно растянувшись в кресле. Услышав шум, незнакомец открыл глаза, но даже не пошевелился — все так же продолжил сидеть, устремив свой карий взор на всполошившуюся девицу. Ни жалости, ни сочувствия, ни интереса в его глазах она не нашла.

— Кто Вы? — завопила она, сверля яростным взглядом мужчину. — Что Вы делаете здесь? Зачем притащили меня сюда?!

А он молчал. Все разглядывал ее, не сочтя нужным что-либо объяснять, лишь только немного удивился: довольно странное поведение для шлюхи — неужели его так испугалась? Промолчал.

— Отвечайте же! — закричала девушка. — Что еще Вам нужно от меня?!

— Ну надо же! — усмехнулся незнакомец. — Нужно было, наверно, оставить тебя в том болоте.

Ни единой попытки успокоить, объяснить — лишь только полный презрения взгляд, словно не девушка молодая сейчас стоит перед ним, а нечто мерзкое, склизкое, грязное… Не достойное даже его ответа. Кристина невольно поежилась от этого взгляда, натянула повыше простыню, затравленным зверьком исподлобья покосилась на незнакомца, отчаянно пытаясь разгадать его намерения. Так, значит, это он не дал ей умереть? Зачем? А может, он один из тех, кто растоптал ее, спрятавшись под маской? Не дал ей умереть, посчитав, что еще недостаточно поиздевался над ней? От одной только этой мысли все похолодело внутри; Кристина схватила с прикроватной тумбы фарфоровую статуэтку и прошипела сквозь подступившие слезы: