Трубадура (СИ) - Волкова Дарья - Страница 15

- Точно в больницу не надо? – Матуш подозрительно смотрел на своего бледного либеро, который мелкими глотками пил приготовленное врачом лекарство. – А то сейчас-то я выкручусь. А после Нового года у нас…

- Оклемается! - беспечно отозвался Артур. – Это желудочный грипп. Главное – правильный питьевой режим и покой. Через неделю будет как новый.

- Я прилечу, если что… - Степа вернул крышку Артуру. Пальцы постыдно дрожали почти альцгеймеровским тремором.

Матушевич лишь рукой махнул обреченно и буркнул что-то под нос.

- Лежи дома и читай общую неврологию, - беззлобно отшутился врач. – В этом году у тебя игра закончилась. Вызывай такси, а мы пошли на регистрацию.

Впрочем, вопреки собственным же словам, Артур проводил Степку до такси, помог дотащить сумку, проконтролировал указанный водителю адрес и на прощание проверил пациенту пульс. А дальше Степа провалился в сон.

*

Этот вечер мало чем отличался от любых других, разве что погодой. Еще с утра в голове внезапно оформилась мысль, что совсем не гуляет и вообще никуда не выходит. Дом-работа-магазин-дом – вот и весь маршрут. Но к вечеру эта мысль трансформировалась в другую. Погода гадская до безобразия, и усталость валит с ног. Поэтому – по стандартному маршруту.

Дома она, как обычно, заглянула к деду, но он уже лег спать. Привычка многолетняя – отбой в восемь, подъем в пять. Ну и отлично. Даже есть не хотелось. Спать-спать-спать.

Тура толкнула дверь и замерла на пороге от изумления тем, кого увидела в своей комнате.

Это замешательство стало для нее роковым.

Кадр шестой. Ларс фон Триер

Кадр шестой. Картинка кажется абсурдной, как в фильмах фон Триера. Но в жизни и не такое бывает. Увы – уже не от Ларса, а от меня.

Степан с трудом сообразил потом, кто, что и где – когда водитель разбудил. Пришлось оправдываться даже. Что нет – не пьяный, не обдолбанный, просто вирус, вот деньги. Был, наверное, убедителен – потому что таксист сумку ему выгрузил и до парадной донес. И пожелал быстрее поправиться. А потом уехал. И надо как-то собраться с силами и втащить себя и сумку на третий этаж. По этим огромным дореволюционным пролетам.

Квартира встретила темнотой и тишиной. Который час - да кто ж его знает, сам Степан и в пространстве, и во времени потерян. И темнота эта. Полярная питерская ночь. Те-мно-та.

И хрен с ней. Сейчас еще порошка накатит: Артур сунул в карман – и спать-спать-спать. Тем более, в квартире тоже все спят. Похоже на то очень.

Сумку оставил в коридоре – сил нет тащить в комнату. Ему бы до кухни дойти и чайник поставить. Но на половине дороги решил, что к черту все. Сон – лучшее лекарство. Спать, спать, спать.

Звук вонзился в его почти спящий мозг острой раскаленной иглой. При том, что звук был тихий. И вообще показался послышавшимся. Галлюцинацией. Глюком. Степка даже успел сделать пару шагов в сторону своей комнаты, но тут он повторился. Глюк. В смысле, звук.

Степан обнаружил себя ровно рядом с комнатой Туры. И звуки шли оттуда. Мужской голос. Там говорил мужчина. Негромко, но эмоционально.

Синеглазая презрительная блондинка не так холодна, как изображает. И приглашает к себе поздних гостей – особенно когда в квартире никого нет, глухой дед не в счет. А что бы нет? Дело молодое, норвежское. Степан почти заставил себя сделать шаг, но там снова что-то сказали – за дверью Туры. И Степка узнал голос, даже не голос - интонацию. Узнал головой, а рука уже толкала дверь. Да быть не может, чтобы Тура и этот Член Леонтьевич – вместе?!

Дверь открылась бесшумно.

За дверью был ад.

Это Степа понял сразу. Потому что первое, что он заметил своим едва теплившимся сознанием - это женская грудь, розовый сосок и веревка аккурат под ним, которая грубо перетягивала белую кожу. «Больно, наверное», - вяло трепыхнулось в голове. А потом мозг вдруг врубился в полную силу. И осознал все - минуты хватило.

Тура лежала на письменном столе, с которого было сметено все. Из одежды на ней были только трусы – черные и простые. И еще веревки и кляп. Кляп во рту, а веревки – по всему телу. А еще в комнате был Член Леонтьевич. С какой-то черной штукой в руке - ее Степа рассмотреть не успел. Потому что события теперь стали происходить быстро. Очень быстро.

Очень быстро Степан слева вломил Кастрюле, и тот выронил непонятную штуку из руки. И почему-то решил, и тоже быстро - что козлину нельзя тут бить – и поволок на лестничную площадку. За Степана решал в эти минуты кто-то другой – адреналин и желудочный грипп, наверное. И дикий, панически взгляд Ту. И веревки на ее теле. Ей же больно.

Кастрюле тоже наверняка было больно, когда Степка его бил. Кулаками – первые несколько ударов. И пинал ногами – потому что эта мразь упала и скулила. И от этого скулежа хотелось еще сильнее пинать и бить. Но очередной раз занеся ногу, Степан вдруг вспомнил, что она – там. В веревках и с кляпом во рту. И ей – наверняка - еще больнее. Еще страшнее. И, пнув напоследок хрипящее тело, Степа рванул обратно в квартиру.

Дальше – на каких-то инстинктах. Не помнит – как развязывал, что говорил. Единственное слово, которое помнил, как произносил: «Не бойся». Когда последний узел поддался его пальцам, Тура тут же вцепилась в Степу. Вцепилась мертвой хваткой, так, что он не сразу про кляп вспомнил. Честно сказать, про него Ту раньше вспомнила, вытащила и отшвырнула. А потом снова вцепилась в шею. Не плакала, нет. Держала не по-женски крепко и дышала часто.

Именно в этот момент Степан вспомнил про лестничную площадку.

- Ту, я… он там. Это…

Ему чуть не свернули шею. Она вцепилась еще мертвее и замотала головой.

- К черту его, Степ.

По лицу елозили ее волосы. Мягкие, оказывается.

- Я как раз и это… к черту его и отправлю. Ту, отпусти.

На уговоры ушло еще пять минуть. Но время было упущено. На площадке Степку ждали пятна свежей крови и звуки торопливых и неритмичных шагов. Можно догнать, но адреналин именно в этот момент прекратил свое действие. И сразу стало тяжело стоять, дышать и думать. Едва смог закрыть за собой дверь. Каждый шаг давался с трудом. И взгляд фокусировался едва-едва.

Тура. Одетая в футболку только, уже стояла рядом.

- Что?..

- Удрал.

Он прижался спиной и затылком к стене. Герой сейчас грохнется. Или блеванет. Или сначала блеванет, а потом грохнется.

Его ладонь толкнула на последних остатках сил дверь. Пара шагов и он упал на кровать. В первый раз в жизни чувствовал, что сил нет. Совсем. И нет ничего в этом мире, ради чего он сможет сейчас встать с кровати. Ему нужны сон и обильное питье. Это рекомендация доктора.

- Степ… - раздался тихий голос.

- Дверь закрой входную.

Послышалась шаги, потом щелчок, потом снова шаги.

- Закрыла.

Сил ответить не было. Он неумолимо проваливался в небытие. Но все-таки почувствовал ее руки. Только сделать нечего не мог, когда она легла рядом и обняла.

- Ту, я болею, – получилось все-таки произнести несколько слов. – У меня грипп. Я заразный.

Она ничего не сказала. Вместо ответа стащила с него толстовку и футболку. Потом кроссовки.

- У тебя жар.

-Угу, - говорил кто-то другой. Сам Степка уже давно вырубился. – Я же говорю - грипп. Иди к себе. Заразишься.

- Нет.

Женские ладони прижались к груди. Удовольствие от этого было почти животным, на уровне одних инстинктов.

Прохладные руки в области сердца, ноги холодные к его ногам – кайф. Все тело сзади, за спиной – восхитительно нежаркое. Душная пелена фебралитета (1) потихоньку сползает с сознания, и даже вот-вот родится какая-то умная мысль, но - фиг вам. Степка отрубается. Сдается в объятья глубокого целебного сна.

Он такой горячий, что плавится все. Извечный холод внутри. Снега под кожей, ощущение тотального одиночества и ненужности. На каком-то клеточном уровне вбитое знание, что случилось что плохое – рассчитывай на себя. Даже веревки, еще недавно впивавшиеся в тело, сгорают от этого жара. Как и вся та грязь и мерзость, что творили час назад с ней. Он такой горячий, что сжигает все плохое. И остается только тепло мужского тела рядом, мерное дыхание и ощущение покоя.