(ненавижу) люблю тебя! (СИ) - Саммер Майя - Страница 2

Чисто технически он мне никакой не брат, но мои опекуны требовали называть его именно так. Воспоминания потоком пронеслись перед глазами. В год, когда я попала в элитную школу Андервуд мне исполнилось тринадцать лет. Прошло полгода с тех пор, как меня забрали из интерната. Все это время со мной занимались репетиторы и воспитатель, чтобы я хоть немного смогла соответствовать высоким стандартам школы. Этого времени мне хватило, чтобы понять, что ни о какой семье речи не идет.

Меня вымыли, вычесали и теперь дрессируют, чтобы как комнатную собачонку таскать по приемам, балам и благотворительным мероприятиям. Было приятно спать на чистом белье и не драться с другими воспитанниками за десерт в столовой, но мне хотелось семьи. Хотелось, чтобы меня любили. Да, что там любили, хотя бы замечали!

Сколько раз я старалась произвести впечатление на моих опекунов. Делала всё, что мне говорили, ела противную еду и не жаловалась, когда от ношения исправляющего осанку корсета хотелось выть и лезть на стену. Но всё было напрасно, Алла Альбертовна морщила нос, при виде меня и закатывала глаза, а Михаил Валерьевич просто не замечал.

Моё знакомство со школой поручили Александру, что его совершенно не обрадовало. Он держал лицо, не грубил мне, но я чувствовала, как он недоволен обузой в моём лице. А вечером, после школы, мне на телефон стали сыпаться смс. Разного содержания, но все обидные, злые и оскорбительные.

Меня называли разными словами, посылали далеко и надолго, прошлись и по моей внешности, и по умственным способностям, хотя оценить их не успели даже преподаватели. Прочитав первую сотню сообщений я, со слезами на глазах, побежала к «брату».

Длинный коридор был усыпан ломаными тенями. Мне было страшно и не привычно, обычно после наступления темноты я из комнаты не выходила, но сейчас был особый случай. Я бежала от светильника к светильнику, шурша своими чешками. Отсчитав двери, я замерла перед нужной.

Глубоко вздохнув, постучала по белому куску дерева. Дверь распахнулась резко, и я отскочила, боясь получить по лбу. Саша молча смотрел на меня, не мигая. Его мягкие домашние штаны держались на угловатых бёдрах, а худощавый торс облегала светлая рубашка. Натужно сглотнув, я принялась сбивчиво объяснять причину моего визита. От смущения и нервов уже не помню, что бормотала. В воспоминаниях сохранилось только как я протягиваю ему телефон, показываю всю ту гадость. А он, подняв одну бровь, говорит мне:

— Не моя проблема.

И закрывает дверь.

Слёзы, до этого как-то сдерживаемые, хлынули из глаз рекой. Я плакала молча по старой привычке. В детском доме нельзя показывать слабость. Нельзя плакать или жаловаться, иначе свои же съедят. Сквозь пелену слёз было трудно найти свою комнату. Но я была рада, что никто не видел меня такой. И только потом до меня дошло, кто был тот единственный в Андервуде, знавший мой номер телефона и растрепавший его.

А через пару дней сообщения исчезли. Почти так же резко, как и начались. Что это было и за что мне такой приём никто так и не объяснил, но с тех пор в школе я стала изгоем.

Моим опекунам предлагали перевести меня в другое, менее статусное заведенье, но они отказались наотрез. Это ведь будет выглядеть снобизмом. А на глазах у всего мира меня холили и лелеяли. В итоге ко мне приставили профессионального тьютора, и на том дело кончилось.

Мой якобы брат на законном основании перестал вообще замечать меня, а на все издёвки своих друзей смотрел сквозь пальцы. Возможно, именно тогда я стала для него пустым местом.

И вроде бы умом я всё понимала, мы слишком разные. Он отмороженный мажор, я благотворительный проект, но мои чувства… Глупые чувства, глупой девчонки. Ведь несмотря на его показное безразличье он мне очень нравился. Его каштановые волосы, непослушными прядями прикрывающие лоб. И ясные серые глаза. Я успокаивала себя тем, что тогда я была ребёнком и ничего не понимала. Именно поэтому мои колени дрожали, когда я слышала его голос. Он мало говорил, но всегда чётко и по делу. Бархатный баритон пробирался в самое сердце.

Каждый его взгляд я замечала, мечтала, что вот сейчас он мне улыбнётся и мы разговоримся, станем близкими друзьями. Бережно складывала в копилочку памяти каждый эпизод. Я даже подсчитала сколько раз за эти пять лет он произносил моё имя. Всего шесть раз, но я отчётливо помнила и берегла их. И вот теперь настало время для седьмого.

— Ты интересно придумала, Женя, но больше так не делай. Марго сломала нос Диане, и теперь они обе в больнице.

Моя челюсть упала бы мне на колени, если бы от шока её не свело. Саша смотрел на меня холодно, но открыто. Это не было участие с его стороны, но и безразличного пренебрежения больше не было.

Девчонка стояла за спинами одноклассников, думая, что ее никто не замечает. Какая потрясающая наглость! Я перевел взгляд на Давида изо всех сил старающегося оттащить свою девушку от ее подруги и поморщился. Из начала конфликта я понял, что все дело в компрометирующей фотографии.

Утром Давид хамит Жене, а через пару часов его девушка получает фото, обличающие измену ее парня. Насколько может быть совпадением такое стечение обстоятельств? Вот и мне, кажется, это неправдоподобным.

Давид явно не справляется, и я даю знак Максу и Артёму помочь ему. Учителя и тьюторы уже окружают место происшествия. Никому из нас проблемы не нужны. Общими усилиями удаётся их растащить. На полу прямо рядом с моим ботинком лежит телефон последней модели в розовом чехле с выложенным стразами котиком. Я вспоминаю, как Маргарита трясла этим телефоном прямо перед носом Давида. Значит, именно там та самая фотография.

На принятие решения у меня всего пара секунд. Все взгляды направлены на девушек. Я наклоняюсь, поднимаю телефон и убираю его в карман брюк.

Диана и Марго выглядят как потрёпанные курицы, у одной из них сломан нос, а другая проверяет накладные волосы. Им придется посетить медицинский кабинет.

Нас всех приглашают в аудиторию, и хоть я не участвовал в конфликте, все равно покорно иду за воспитателем. Надо же мне выяснить, чем грозит все это мелкой пигалице, организовавшей драку. А то, что ее устроила сиротка я и не сомневался.

Бешенство и злость остались где-то в прошлом, в воспоминаниях. Сейчас было лишь глухое раздражение. Неужели эта…эта…овца думает, что никому не придет в голову проследить, кто отправил эту фотографию?! Или она возомнила себя крутым хакером?

Пять лет назад наш фармацевтический бизнес переживал трудные времена. Заводы были в ветхом состоянии, линиям требовалась модернизация, а денег на это не было. Тогда отец придумал многоступенчатый план по выводу бизнеса из кризиса, требовались серьезные инвестиционные вливания. Но после экономического кризиса акции почти обесценились и нужно было что-то помимо трезвого расчета. Родители не придумали ничего лучше, чем стать благотворителями. Мать создала свой благотворительный фонд, помогающий детям, нуждающимся в медицинских препаратах и приборах. Но этим занимались многие состоятельные женщины, и мать ничем не выделялась из них. Да и трубить о добрых делах на каждом углу дурной тон, инвесторы этого не поймут.

Тогда отец придумал козырь — ребенок из детского дома. Он долго искал по детским домам девочку, они вызывают больше жалости. И у него было несколько критериев. Во-первых, она должна была быть симпатичной, никто не любит некрасивых детей. Во-вторых, совершенно одинокой, и в-третьих, не слишком мелкой, чтобы мороки поменьше. В-четвёртых, она не должна была быть похожа на нас, ведь общественность могла бы подумать, что на самом деле это внебрачный ребёнок одного из моих родителей. Все эти рассуждения вызывали у меня раздражение. Он словно лошадь на рынке выбирал! И я бы посочувствовал девчонке, если бы отец не втянул меня в это «семейное» дело.

Мне предстояло следить за ней, чтобы она не нанесла урон репутации семьи. В няньки мне не хотелось очень, но выбора не было.