Вавилонские ночи (СИ) - Депп Дэниел - Страница 16

— Да что ты нашла в этом хлюпике?

— Он мой муж, Дэвид. И я не позволю тебе так о нем отзываться.

— Он из тех гребаных неудачников, с кем крутят романы, пока не подвернется кто-то получше.

Ди поставила пиво на стол.

— Так, кажется, я попусту теряю время. Позвонишь мне еще раз, не важно, трезвый или пьяный, и я получу судебное постановление. Не звони и не вздумай ко мне приближаться. Я говорю вполне серьезно. Мне жаль, что ты страдаешь, но такими методами боль не заглушить.

Она отвернулась. И вот уже идет прочь. Только что была здесь, стояла перед ним, у него вспыхнула надежда, а она ушла. До чего несправедливо! Она приходила, потому что хотела меня увидеть. Приходила, потому что чувствует то же, что и я, хотя и не признается. Ей нужен был повод — она, как и я, надеялась, что случится чудо и все вернется на круги своя. До чего же это несправедливо, неправильно: показать мне то, чего я хочу больше всего на свете, а потом снова отобрать. Я и не знал, что она может быть такой безжалостной.

И снова — мысли о крови, о ярости, затаившейся и ждущей момента, чтобы затопить наши вены и превратить нас в то, чего мы больше всего боимся. Шпандау кинулся за бывшей женой, схватил ее за руку, резко развернул лицом к себе. Она была высокой, но хрупкой и изящной, и болталась в его руках, словно тряпичная кукла. Он схватил ее за плечи, едва не оторвав от земли, потом увидел, как его рука тянется к ее шее, обхватывает горло прямо под нежным подбородком. Впервые Дэвид увидел в ее глазах страх, причиной которого был он сам. Прежде она никогда его не боялась, а теперь испугалась. Они смотрели друг на друга, и внезапно все кончилось. Осталось только горькое ощущение, когда понимаешь: твоя жизнь только что совершила непоправимый и трагический поворот.

Он отпустил ее. Отступил на шаг. Ди повернулась и снова зашагала к воротам. Никаких слов, никаких сцен. Этот этап позади.

Она ушла.

В кустах раздалось чириканье, листья зашевелились. Шпандау проснулся в темноте и тихо сел. Он все еще был сильно пьян. Вгляделся в окутывавшую пруд тьму. Он сидел во дворе, в спальнике, разложенном на шезлонге. Подождал немного. На столике неподалеку стояла пустая бутылка из-под водки и полупустая «Джека Дэниелса». В спальнике на уровне его груди лежали фонарик и револьвер.

В ветвях деревьев и в кустах снова кто-то завозился и, похоже, двинулся к пруду. Шпандау откинул часть спальника, служившую одеялом. Приготовил фонарик, но включать пока не стал — хотел поймать гаденышей с поличным. Взял револьвер, огромный флотский «кольт» 44-го калибра, снятый со стены в «каморке Джина Отри» и кое-как заряженный во время шатаний по дому, пока он еще не очень напился. Дэвид понятия не имел, выстрелит эта штуковина или нет. Для него это был символический акт. Такая пушка когда-то выиграла Гражданскую войну. Уж он покажет мелким засранцам, кто тут хозяин. Это Америка в конце концов! Нужно напугать их до смерти. Избавить участок от объявивших джихад енотов.

Снова возня в кустах.

Шпандау вскочил, врубил фонарик и ринулся к пруду. Луч света метался туда-сюда.

Йааааааа!

Револьвер пальнул. Бу-буум! Звук такой, будто наступил конец света, вода в пруду взметнулась фонтаном. Фрршшш! Кто-то ломится сквозь кусты. мерзкие коготки скребут по стволу дерева, все выше и выше. Бу-буум! Визгливые звуки (кто это? птицы? или все-таки еноты?). Листья приходят в движение, всюду жизнь. Ха!

Шпандау стоит посреди двора, как Йосемити Сэм[31], раскачиваясь взад-вперед и из стороны в сторону. Ствол гигантского револьвера совершает круги в воздухе, сжимающая оружие рука вытянута. Чертовы мохнатые хищники. Шпандау впал в экстаз. А вот вам, гаденыши! Он снова целится и нажимает на спусковой крючок, но выстрела нет. У соседей открываются окна, зажигается свет, они кричат, и через несколько мгновений раздается далекий, но нарастающий вой полицейской сирены.

Вот дерьмо.

Шпандау, покачиваясь, бредет в дом, закрывает дверь, сдвигает занавески. Падает поперек кровати, все еще сжимая револьвер. И немедленно проваливается в лишенное, к счастью, снов забытье.

Шпандау вошел в офис. Пуки демонстративно игнорировала его, по-прежнему испытывая чувство праведного гнева. Он, в свою очередь, попытался тоже не обращать на нее внимания.

Уолтер сидел у себя в кабинете за столом и пил кофе. Выглядел он, кстати, свежим как огурчик — воплощение морального укора. Шпандау ведь чертовски хорошо понимал, до какого состояния упился вчера. И чувствовал он себя, как сказал бы его старый наставник Бо Макколей, будто его «обоссали, да так и кинули, обосрали и в челюсть двинули».

— Во Францию я не поеду, — заявил Шпандау с порога. — И на этом тема закрыта.

— Я думал, тебе нравится Франция, — сказал Уолтер. — Ты же постоянно трещишь насчет этой жрачки из лягушек, которую нормальному человеку вообще невозможно переварить.

Уолтер ненавидел французскую кухню, но к Франции это отношения не имело. Он ел только американскую еду, а это значит мясо, а это значит говядину, а это значит, что каждый месяц он тратил в «Гелсонс»[32] целое состояние на стейки, которые при жизни мирно жевали травку в Омахе, вместо того чтобы сожрать половину Аргентины и своими газами проделать дырку в озоновом слое. Уолтер был сложный человек.

— Уолтер, во Францию я не поеду. Поручите это кому-нибудь другому.

— Конечно-конечно, если уж ты так решил. Господи, ты похож на сиськи матери Терезы. Выпей-ка лучше кофейку.

— Да не хочу я кофе. Я хочу знать, что все улажено.

— Не хочешь ехать — ради Бога, не езди. Господи, да что с тобой, чем ты всю ночь занимался?

Шпандау помолчал, а потом ответил:

— В три часа утра я пытался замочить пару енотов со старинным «кольтом» сорок четвертого калибра.

— И где они раздобыли пушку?

— Это не смешно, Уолтер. Я теперь вообще не уверен в реальности этих енотов. Я и тут-то не в своей тарелке, а вы хотите отправить меня за границу. Да там я вообще с цепи сорвусь.

— Отлично, — кивнул Уолтер. — Не езди.

— Вот и хорошо, — сказал Шпандау. Он так и стоял столбом посреди кабинета.

— Да сядь ты. — Шпандау сел. Уолтер крикнул в дверь: — Пуки!

Пуки подошла и, нахмурившись, встала в дверях.

— Ты чего дуешься? — спросил у нее Уолтер. — В общем, как бы там ни было, ты это прекрати. Лучше принеси ему кофе.

— В мои обязанности это не входит.

— Знаешь, что скоро войдет в твои обязанности? Увольнение, вот что. Принеси этому парню кофе.

— Не для этого я училась в Суортморе[33], - с упреком напомнила она и отправилась варить кофе.

— Я разваливаюсь на части, — сказал Шпандау. — Вчера вечером заходила Ди. Хотела поговорить. Сказала, что может получить запретительное постановление. — Он сделал паузу. Потом продолжил: — Я сорвался. Накинулся на нее. Господи, Уолтер, я схватил ее за горло. Теперь я в полном дерьме. В полнейшем. Даже думать об этом не могу. Что же я наделал… Я за всю жизнь руки на нее не поднял, даже и близко такого не было. И теперь вот…

— Лабиринты человеческого сердца, — промолвил Уолтер. — Я как-то выстрелил в одну из своих жен…

— А тут еще и это. Палил среди ночи в сраных енотов. Я ведь мог кого-нибудь убить. Это счастье, что я все еще не за решеткой. Слава Богу, револьвер сломался до того, как соседи вычислили, кто стрелял.

Пуки принесла кофе и со стуком поставила чашку на стол перед Шпандау. Она собиралась снова скорчить ему гримасу (пусть уже наконец соберет себя в кучу!), но тут увидела выражение его лица. Он смотрел на нее снизу вверх пронзительными карими глазами, лицо у него было усталое, и она поняла — он как никогда близок к тому, чтобы окончательно потерять это самое лицо. Вместо гримасы она улыбнулась ему, ободряюще сжала пальцами его плечо и направилась к дверям. Потом обернулась и одарила Уолтера сердитым взглядом, говорившим: «Ну же! Сделай что-нибудь! Исправь ситуацию». Уолтер нахмурился.