Ревизор: возвращение в СССР 3 (СИ) - Шумилин Артем - Страница 51

Видимо, это и был бабушкин план для Пашки. Ответить я ничего не успел.

— Ты в горный институт к отцу собрался поступать, на заочное! — резко ответила мне бабушка. — Вот и поступай.

И я, и мама одновременно начали хватать ртом воздух.

Я от того, что мне никто не сказал о возможных профессиональных перспективах. Генерал — это серьезная поддержка при учебе. А в армии тоже нужны ревизоры. По крайней мере, рассмотреть этот вариант серьезно стоило.

А мама удивилась, узнав, что ей никто не сказал, что я не только общаюсь с папой, но ещё и поступать к нему собираюсь. Похоже, она вообще не в курсе была, что он в Москве преподаёт.

— Вот как? — разочарованно спросил генерал. — Ну, если передумаешь, то обращайся!

И все, мы эту тему закрыли. Затем во время расспросов генерала зашла речь о том, что моя сестра сейчас живет в Перми, и замужем за офицером. Эдуард Тимофеевич это полностью одобрил, а потом сказал то, что меня заинтересовало:

— Если решите к ней слетать, то не вздумайте тратиться на самолет! Просто позвоните, тут в тридцати километрах крупный военный аэродром — с него транспортники все время за Урал летают и обратно. А по дороге много грузов и в той же Перми выгружается. И там берут новые.

Я тут же встрепенулся. Экономия — это очень хорошо! А в Пермь мне слетать откровенно хотелось. Надо же как-то вправить мозги сестричке по поводу излишней эксплуатации бабушки и мамы. Мало того, что ребенка скинули, так еще и планируют и дальше по семьдесят рублей помощи каждый месяц получать, как ни в чем не бывало. Я бабушку знаю — она, если приняла решение однажды, будет и дальше слать деньги, и, стиснув зубы, пытаться выжить на то, что осталось. Но, в конце концов, с этим иждивенчеством пора завязывать. Надо убедить сестричку отказаться от денег. Хоть раз откажется брать деньги — и бабушка с мамой вздохнут с облегчением, что дите встало на ноги, и, авось, перестанут отправлять.

— Я бы с удовольствием хотел слетать! — поспешно сказал я, — где-то через недельку, если будут рейсы. Посылку с собой привезти. Картошку там, варенье, огурцы.

Кивнув, генерал взял кусок салфетки, достал ручку и тут же принялся писать. Потом передал мне ее:

— Держи, Павел — это телефон моего адъютанта. Я его предупрежу, как определишься, звони — он все организует. Хоть каждую неделю можешь туда и обратно мотаться — самолету все равно, он большие грузы может осилить, тебя с твоей посылкой и не заметит! Так что не стесняйся!

Ну, каждую неделю в Пермь летать — ума не приложу, с какой целью можно. Разве что довести сестричку до психического истощения, как в «Двенадцати стульях» отец Федор изводил семью инженера, заставляя продать ему гарнитур. Приезжать несколько недель подряд, спать и есть в их квартирке, и намекать недвусмысленно, что я перестану это делать, едва они откажутся от финансового допинга. М-да, авось не понадобится идти на такие жертвы.

Взял салфетку, поблагодарил — мать посмотрела на меня с благодарностью. Вообразила, небось, что я так сестру люблю, что готов часами летать в военных самолетах, чтобы передать ей картохи с вареньем. Неудобно даже стало, что я вовсе не такой хороший человек, как Аполинария думает.

Генерал вскоре после этого отбыл — я пожал ему руку, и отошел, не мешая прощаться с бабушкой, к которой он и приехал. Ну Эльвира все же дает — спасла офицера во время войны! И как приятно, что он не позабыл, и до сих пор полон благодарности. Я же больше циник — меня жизнь приучила к тому, что слишком часто те, кого я выручал, смотрели на это, как на что-то малоценное. А ведь, бывало, и от тюрьмы спасал! Но я так понял, что это связано с тем, что большинству людей неудобно быть слишком сильно должными. Гораздо легче сильно преуменьшить значимость того, что для тебя сделали, чтобы сбросить груз долга, сделав вид, что ничего такого особенного и не было.

Генерал уехал, но все были такие перевозбужденные, что спать укладывались очень неспешно, несмотря на очень позднее время. Разложил свой диван, зашел в комнату к бабушке, пожелать спокойной ночи. Оказалось, она достала откуда-то деревянный сундучок-шкатулку и перебирала фотографии, сидя на своей кровати. Она так увлеклась, что не обратила на меня внимания.

Я подсел к ней рядом. Старые семейные фото… Их было много.

— Ба. — тихо позвал я. — Можно, я тоже посмотрю? Пойдём за стол. Расскажешь мне кто там…

Бабуля взглянула на меня, как-то горько улыбнулась и согласно кивнула.

Мы вышли в кухню и уселись за стол.

— Это всё, что осталось от моей жизни. — вдруг сказала бабушка, показывая на шкатулку. — Одни фотографии… Одни воспоминания…

— Ну, что ты! — я положил свою ладонь ей на руку. — Много чего ещё будет. До девяноста лет тебе ещё тридцать лет эту землю коптить. Мы тебя ещё замуж выдадим! Я уже и жениха тебе нашёл.

Она взглянула на меня сквозь едва заметные слёзы и рассмеялась.

Я взял из сундучка верхнюю фотографию. Молодые офицеры. Весёлые, лихие, глаза горят… Форма ещё без погон. Довоенное, похоже, фото.

— Дед. — коротко сказала бабушка, постучав пальцем по фотографии.

Я пристально всматривался в парня, на которого она указала. Интеллигентное, открытое лицо. Добрые глаза. Мне показалось, что я его знаю. Спокойный, уверенный человек. Он был выше среднего роста, подтянутый. Наверняка, нравился женщинам. Я украдкой взглянул на бабушку. Можно было не шифроваться: она сидела вся в своих мыслях и воспоминаниях.

Я взял следующее фото. Сразу узнал маму. Смешная какая она была подростком, худенькая. Война шла, окна в доме на заднем плане крест на крест заклеены.

Я выкладывал фотографии одну за другой из шкатулки на стол. Бабушка кратко комментировала, кто на них. Дореволюционные фото разглядывал с особым интересом — для меня это настоящий раритет. Но и послереволюционные фото были интересные.

Мои детские фотки порадовали. Маленькие Славка, Мишка Кузнецов. У меня появилось ощущение, как будто, и правда, знаком с ними с детства. Сразу как-то ощутил и возросшую ответственность за их судьбу. Одно дело, какие-то парни, что вокруг меня скачут, когда я это тело занял. А другое — увидеть их рядом с собой мелкими на фотографиях. Старые друзья, значит и уровень моей ответственности значительно выше, чем за шапочных знакомых. Похоже, все я правильно затеял со Славкой. Надо, как будет удобный повод, и с Мишкой обстоятельно поговорить.

То, что в данный момент это обычные школьники провинциальной школы, а я собираюсь тянуть их на высокие должности, меня совершенно не смущало. Главное, помочь им в себя самим поверить. Если получится, и они захотят многого добиться — добьются! Тут сила воли прежде всего важна и правильные подсказки по развитию, а дорог сейчас у них много, в этом я Славке вовсе не соврал.

Добрались и до Балдина. Какая же бабуля красавица была! Они стояли на фоне крытого автофургона с надписью «АВТО-МАГАЗИН» вдвоём с высоким подтянутым офицером с темной шевелюрой. Надо же, больше четверти века прошло, а его все еще очень легко узнать.

— Навещал меня, каждый раз, как мог. А я боялась за него — боевой летчик, все же. Сколько я наших сбитых самолётов видела, скольким молодым парням было уже не помочь! Но все их очень любили, особенно когда наших самолетов в воздухе стало достаточно. В первый год войны некоторые и ненавидели — тоже понятно. Бомбят без продыха немцы, на бреющем пулемётами прочесывают, чувствуют себя хозяевами в воздухе, а наших самолетов как будто вообще не существует! А потом все чаще и чаще наши стали прилетать и немца отгонять, а затем дождались и того времени, когда наших в воздухе стало больше, и уже фрицы бояться начали летать.

Я внимал молча — боялся спугнуть бабушку любым комментарием. Человек она сдержанный, разговорить ее крайне сложно — так что надо пользоваться удобным моментом, чтобы разузнать о ней побольше.

Мы с бабулей засиделись допоздна. Много фотографий, много информации, всё смешалось в голове. Лёг спать, а в глазах всё мелькали черно-белые изображения.