Японские писатели – предтечи Новейшего времени - Коллектив авторов - Страница 18

И вот, я осмелился задать Годо вопрос, и Годо изволил сказать: «Первобытные люди противостояли друг другу общинами, немного развившись — феодальными уделами, страной против страны; последнее противостояние — низменная природа культуры, так оно и есть». Годо забыл об одной важной вещи: о людях.

Чувство противостояния как низменная природа культуры — это когда противостояние между отдельными людьми сохраняется вечно, даже когда уже нет противостояния между странами. Напротив, по мере развития культуры, это противостояние лишь усугубляется.

В жизни первобытных людей семейных отношений установлено не было, существовало многожёнство и многомужество, ревность была редкой, равно как и индивидуальное противостояние. С развитием культуры [институт] семьи стал приобретать отчётливые очертания, индивидуальные противостояния ужесточаться и радикализироваться. Какое колдовство заставляет забыть о человеческом противостоянии, о его базовых глубинах, и побуждает приняться рассуждать о человеческом счастье, провозглашая всемирный федерализм? Забыть противоречия в семье, индивидуальные противостояния и говорить о человеческом счастье — полная глупость, а политика изначально была тем, чем является [и сейчас].

Коммунизм был также одним из вариантов всемирного федерализма; его сторонники демонстрируют неготовность [что-то делать] в отношении человеческого противостояния, в отношении людей и в отношении человеческого характера. Действительно, политика не в состоянии соотноситься с человеком и с человеческим характером.

Политика, а также социальная система есть грубая сеть для глаз; люди — как рыбы, которые никак не могут попасться в сеть. Трудно избежать такого итога, при котором, даже если разрушить механизм императорской системы и создать новую, в конечном счёте это будет не более, чем новая уловка. Люди постоянно вырываются из сетей, деградируют, а система мстит через этих же людей.

Я в целом согласен с [идеей] изначального всемирного федерализма; подобно тому, что излагает Годо, считаю, что нет какой-то особой японской крови, которую следовало бы защищать и высоко ценить, только вот будет ли при этом счастлив человек? Похоже, человеческое счастье состоит в чём-то ином. Истинная человеческая жизнь пребывает в другом месте. Дело не в том, что японцы якобы неспособны стать гражданами мира, всё гораздо проще, чем кажется: люди никогда не бывают в состоянии устранить индивидуальные противостояния, а значит настоящая человеческая жизнь проходит исключительно внутри таких индивидуальных противостояний. Будет эта жизнь всемирным федерализмом, или коммунизмом, или чем-то им противоположным, — в отношении её нельзя ничего сделать. Соответственно, через эту жизнь голоса её духов изрыгаются в виде литературы. Литература всегда есть восстание против системы, против политики, месть в отношении человеческих структур; посредством такого противодействия и мести, она сотрудничает с политикой. Сама суть восстания есть взаимодействие. Есть любовь. Такова судьба литературы, таковы ничем не изменяемые отношения литературы с политикой.

Жизнь человеческую не отбросишь; люди как чудные оптимисты, вели абсурдную и непонятную жизнь, мало о ней заботясь. Во время войны половина жителей Токио жаловались, что у них сгорели дома, что они живут в [противовоздушных] траншеях, мокнут под дождём, и идти им некуда; наверняка, таких было немало, но было много излучавших чувство спокойствия и любви, от которых не хотелось уходить. Они также мокли под дождём и в страхе прятались от бомбёжек, но каждый день для них начинался оптимистично. Одна женщина, жившая со мной по соседству, говорила другим женщинам, собиравшимся у водной колонки, что день, когда нет бомбёжки, кажется скучным, и все смеялись, причём этот смех, как мне казалось, был совершенно неожиданно искренним.

Говорят, что «ночные женщины» есть ошибка общества; многие из них сперва занимались [этим ремеслом] как взятые во временную аренду механизмы, но затем им, вероятно, понравилось такое занятие. Одеть женщин в униформу и заставить работать по приказу, — назвать такую жизнь «здоровой» невозможно.

Жизнь — бесконечные превращения; по сравнению с бесчисленными поколениями прошлого и будущего наше существование — не более, чем у капельки росы, и потому говорить о неизменности какой-то системы, о вечности счастья, строить планы на будущее — полная и абсолютная бессмыслица. Не ужасно святотатственно ли это — [поступать так] в отношении безграничного и вечного времени, в отношении человеческого прогресса? То, на что мы способны, это понемножку становиться лучше, и человеческая деградация, к удивлению, пребудет лишь в этих пределах. Человек не благославлен неким неразрушимым, твёрдым субстанциональным духом. Неминуемо из-за какого-то проступка невозможно будет удержаться от падения. Человек движется, создавая и разрушая такие моменты. Упадок есть материнское чрево системы, и нам необходимо внимательнейшим образом рассматривать именно это прискорбную [особенность] человеческой сущности.

Мисима Юкио

(三島由紀夫)

МИСИМА Юкио (настоящее имя — ХИРАОКА Кимитакэ (平岡公威) 14.01.1925 — 25.11.1970. Знаменитый писатель, эссеист, общественный деятель.

Школу закончил с отличием и получил из рук самого императора серебряные часы. Поступил на юридический факультет Токийского Императорского Университета; после его окончания — на работу в Министерство финансов, но пробыл там лишь 9 месяцев. Выйдя в отставку полностью посвятил себя литературе.

В 1946 году он познакомился с Кавабата Ясунари; между ними сложились отношения ученика и учителя.

Первым значительным произведением стала повесть «Исповедь маски» (仮面の告白, 1949), в которой Мисима не столько исповедовал свою сексуальную извращённость, сколько подтверждал её для себя. Его самой известной работой стал роман «Храм Золотой Павильон» (金閣寺,1956), в котором Мисима изложил свой взгляд на ту роль, которую играет в жизни человека «красота». Она для Мисима есть абсолютное отрицание, крайний нигилизм, в котором, как он верил, заключена наивысшая стадия развития духа.

Во второй половине 1960-х гг. стал писать о самурайском кодексе бусидо, о пилотах-камикадзэ и о том, какое место в японском мировоззрении занимает и должен занимать император.

В октябре 1967 года, Мисима предложил группе студентов начать формирование «частной» армии, тренировка которой должна была проходить в рамках системы Сил самообороны. Вскоре заявил о создании «Общество Щита» (楣の会), которое пресса сразу же окрестила «игрушечной армией капитана Мисима.»

25 ноября 1970 года, под предлогом официального визита в штаб сухопутных войск Сил самообороны в японском районе Итигая, Мисима вместе с четырьмя членами «Общества щита», взяв в заложники командующего, обратился к солдатам с призывом совершить государственный переворот и восстановить прямое императорское правление. Однако военнослужащие освистали его, и Мисима покончил с собой, разрезав живот по старинному обычаю.

В ЗАЩИТУ КУЛЬТУРЫ^[72]

Культурничество и его противоположность

Говоря о достижениях в сфере культуры в периоды Сева,^[73] Гэнроку^[74] и др., следует признать, что наиболее сомнительным из них является период Гэнроку. Во времена Сева и Гэнроку, когда не было фигур уровня Тикамацу,^[75] Сайкаку,^[76] или Басё,^[77] господствовала лишь привычка к роскоши. Чувства иссякли; укоренился прочный реализм; о поэтической глубине никто уже и не вспоминал. Одним словом, не было ни Тикамацу, ни Сайкаку, ни Басё. А что же это за эпоха, в которую живём мы? Несмотря на то, что она изначально должна была являться «прозрачным» временем, наполненным загадками, её воспринимают без особых затруднений, как период, лишённый каких бы то ни было тайн.