Театр тающих теней. Конец эпохи - Афанасьева Елена - Страница 47

Сердце стучит, как испортившийся метроном.

Раз… Два… Три…

Дверь внизу скрипит и…

Пять… Восемь… Десять…

Дверь открывается… Сулим вместе с Федотом спускаются с порога. Подходят к повозке.

Двенадцать… Четырнадцать…

Услышать бы, что там за шкафом. И еще на одну комнату дальше. Но стены в имении строили на совесть, не слышно ничего.

Двадцать восемь…

Из двери показывается бритая голова и куртка бычьей кожи. Комиссар Елизаров и зимой, и летом в одной куртке? Когда она застрелила матроса, был май, тепло. Сейчас март и почти зимний ветер. Холодно в бычьей коже.

Сорок один…

Бритоголовый комиссар делает шаг к авто. Останавливается. Поворачивается.

Сорок восемь… Сорок девять…

Подходит к мужикам у повозки. Спрашивает о чем-то.

Пятьдесят…

Федот сует руку в карман.

Пятьдесят три…. Пятьдесят четыре…

Достает две папиросы. Протягивает одну комиссару. Сам закуривает.

Пятьдесят восемь… Шестьдесят один.

Комиссар прикуривает от папироски Федота. Сейчас все расспросит. Кто из хозяек жил в этом имении весной 1919-го? Где она сейчас…

Шестьдесят восемь…

Расспросит и…

Шестьдесят девять…

Сколько секунд или минут нужно, чтобы папиросу докурить?

Восемьдесят пять…

Девяносто три…

Бритоголовый комиссар смеется. Гасит окурок о подошву ботинка, окурок на землю не бросает, ищет глазами урну у порога, делает шаг к ней.

Сто четыре…

Поднимает взгляд к окну.

Сто пять… Сто шесть…

Даже за занавеской Анна чувствует этот взгляд, отшатывается вглубь комнаты.

Сто восемь… Сто девять…

Сто двадцать девять…

Дверь в комнату со скрипом открывается.

– Что впотьмах-то сидите, барышня!

Федот нащупывает спички в кармане. Подходит к лампе. Чиркает спичкой. Зажигает лампу. Свет расползается по комнате. Анна стоит, не в силах открыть глаза и увидеть, с кем вернулся бывший истопник, ныне ответственный совслужащий.

– Что застыли? Сулим говорит, ехать пора. Куда вам в ночь ехать – кобыла дорогу не найдет!

Анна делает шаг к окну. Авто по-прежнему на месте.

– А этот… С которым курили вы… Бритый…

– Елизаров? Комиссар из Петрограда? Так обратно в главный дом пошел. Работы, говорит, много, а все сотрудники голодные по домам разбежались. Возвращаться мне велел и всех сотрудников собрать. – Теперь уже Федот внимательно смотрит на Анну. – От комиссара бежишь, что ль? Рыльце в пушку? – Резко переходит с бывшей хозяйкой на «ты».

Анна делает шаг к столу. Берет со стола налитую бывшим истопником стопку. И быстро выпивает.

– Хм-м, барышня! Могёшь! – Протягивает уже остывший кусок картошки на вилке. – На закусь!

Анна машет головой. Ком в горле застрял – не сглотнуть. Из кармана телогрейки Федот достает сухую баранку.

– Не боись! Не выдам!

Баранку Анна берет, но кладет в карман. Еще раз пробует проглотить застрявший в горле ком. Водка обожгла все внутри, но сглотнуть не помогла.

– Не выдам! Коли заплатишь! – Шмыгает соплей. – Золотишко барское, поди, осталось. А я тут без карточек и продпайков сижу. Жрать хочца!

По водке и картошке видно, как Федот сидит без продпайков.

Последний камень материного ожерелья спрятан в лифе на груди. Последний. На который они должны выжить, убегая. Отдать – не на что будет бежать и кормить девочек. Не отдать – убежать шанса нет. Федот пойдет в дом и расскажет бритоголовому комиссару, что она здесь. Отвернувшись к окну, Анна опускает руку в вырез блузки. Нащупывает камень. Достает. Протягивает.

– Вот.

Глаза Федота блестят.

– Буржуйская ты отродье! Такие только в реквизированном видал. А тебя, гляди-ка, не добили.

Сейчас он точно пойдет в большой дом и скажет комиссару, что у той, которая застрелила революционного матроса и которая пытается бежать, еще и не сданные государству ценности за пазухой! Бывший истопник наливает водки в только что выпитую Анной стопку. Расправляет усы. Почти крякает:

– Эх, была! – Выпивает. Сграбастывает камень с ладони Анны. – Беги! Пока я добрый. Быстро беги!

Через шкаф, как пришла, Анна возвращается в комнату няньки. Осторожно выходит в коридор и сразу в бывшую Марфушину комнатку.

– Я дольше всех мочала, мамочка! – громко кричит Иринка. – А Олюшка голеву медведю пишивает!

Что здесь было? Что? Протягивает Иришке сухую баранку, выданную Федотом «на закусь».

– Что здесь было, Олюшка?

Старшая девочка и не испугана вроде бы.

– Комиссар приходил, лысый такой, спросил, где хозяйка. Сказала, тебя дома нет.

Анна гладит дочку по голове.

– Сказала, что у няньки тиф. Чтобы шел он отсюда подобру-поздорову, не то заразиться может. Рассмеялся, сказал, зараза его не берет.

Из их комнаты бритоголовый ушел. Но он в большом доме. В любой момент вернется. Анна снова идет в комнату няньки. Та еле дышит.

– Езжайте, Аннушка. Скорее езжайте. Не ровен час, вернется!

– Платить Сулиму нечем. Последнее, что было, Федоту за молчание отдала.

Нянька слабой рукой тянется к своей шее. Снимает подаренный хозяйкой золотой крестик на шнурочке. Протягивает Анне.

– Бог в помощь! Езжайте!

Татарину Сулиму православным крестом платить придется.

Едут потемну. От каждого уханья совы сердце в пятки. Старая лошадь, не многим живее Маркизы, от любого препятствия шарахается. Сулим говорит, надо остановиться и ждать до рассвета. Но как ждать, если бывшее материнское авто из поместья не выезжало. В горах тихо. Слышен каждый звук. Грохот мотора был бы слышен тем более. Не выезжал из имения комиссар. Скоро вернется в их комнату, увидит, что ее нет, что девочки исчезли, и кинется в погоню.

Нужно ехать. В темноте.

До монастыря добираются к утру. Анна протягивает Сулиму крест. Татарин смотрит на золотой православный крест на ее ладони. Машет рукой:

– Аллах не велит.

Поди пойми, брать золотой символ чужой веры Аллах не велит или потому что последнее?

– Нянюшке обратно отвези! Храни ее Господь! – просит Анна.

Сулим платком берет крест, завязывает в узел, кладет в карман. И уезжает, оставив их посреди гор – слева крутая лестница к храму, справа ущелье и обрыв. Прежде, когда по настоянию матери в здешнем храме крестили Иринушку, Анна что-то слышала про монастырь, но даже не задумалась, где же он расположен. Представила себе тогда монастырское здание с кельями. Но никаких зданий в округе не видно.

Небольшой Успенский храм встроен в гору. Настоятель – седой старец Егорий – по лестнице, вырубленной в отвесной скале, отводит их в скит прямо в пещере на другой стороне ущелья.

– Пещерные города вокруг. Кельи и скиты монастыря все в пещерах.

Напрасно Анна надеялась согреться – в продуваемых ветром каменных пещерах в марте холодно. И непроходящий холод внутри. Анна начинает кашлять.

Братья-послушники приносят соломы, учат, как сделать в соломе пещерку, в которой спать будет теплее.

Монахи делятся тем немногим, что у них есть, приносят немного хлеба и пустой похлебки. Анна давно не ела, но куска проглотить не может. Вчерашняя водка желудок разъедает. Делит свою порцию между девочками. Водка жжет изнутри. Голова раскалывается. Холодно в скиту. И не понятно, что дальше. Из имения они убежали. До монастыря добрались. Дальше – ни денег, ни еды. Ничего. Отсиживаться здесь, ждать, пока нянька пришлет гонца, что бритоголовый комиссар уехал. Но тот может в любое время вернуться. Или прислать чекистов, которые будут знать, кого и где им ждать. Обратно в имение путь закрыт. Куда дальше?

Девочки, зарывшись в солому, засыпают. Анна не может уснуть. Холодно до дрожи. В соседней пещере какой-то человек всё время бубнит про трупы, про известь.

– …до краев… бассейн… с человеческими телами… до краев… видел же этот бассейн в шестнадцатом году… с водой… – Час за часом бубнит. – …С чистой водой… трупы… знакомые… негашеная известь… двенадцать подвод… непременно двенадцать, не меньше… – Час за часом. – …Мальцовы… оба… Барятинская старуха княгиня… Алчевский Фёдор Михайлович… Иваницкий… протоирей Константин… – И снова. И снова… – …Бассейн… бассейн… без воды… трупы… крестики на пути… медальоны и крестики на пути… найти… опознать… опознать…