Страж (СИ) - Соболянская Елизавета - Страница 30

Аристарх Петрович присоединялся к семье по выходным и находил, что Лилечка подросла, похорошела и поумнела, а Катенька весьма серьезно с нею занимается, так что польза семье Яхонтовых от ее присутствия обоюдная.

Глава 25

Лето мчалось с невиданной скоростью. Все чаще в разговорах за столом звучало слово «война». И наконец, 28 июля 1914 года она была объявлена официально.

Новость застала семью Яхонтовых врасплох. Алексей Аристархович только-только защитил диплом с отличием и выбирал место службы, а тут вдруг такое… В первой волне призывали только уже служивших солдат и офицеров, так что его, вчерашнего студента, призыв пока миновал, но Аристарх Петрович хмурился, понимая, что это только начало.

Лето прошло в напряжении. Сводки докладывали то о победах, то о поражениях, Петербург наводнили люди в солдатских шинелях, и постепенно в городе появлялись раненые. Зинаида Павловна организовала женский клуб среди дам, помогающих военным.

Поначалу это даже было модным – катать бинты, ездить толпой в свежеорганизованные госпитали, чтобы застелить постели чистым бельем, спеть под гитару или привезти раненым офицерам яблок с дачи. Однако осенью все переменилось. Все больше раненых поступало не с ранениями, а с тифом. С первыми морозами начались обморожения, потом нагноения… Смотреть на смердящие раны, стирать вонючие бинты дамам уже не хотелось, а между тем необходимость в помощи населения возрастала. Девочки в гимназии уже не вышивали шелком бархатные кисеты в подарок отцам и братьям, а вязали носки и перчатки, такие необходимые на фронте. Зинаида Павловна к посещению госпиталей поостыла и все чаще восклицала в гостиной: «Господа, прошу вас, без политики!»

Катеньке было страшно. Ее братья ушли на войну. Матушка разболелась, переживая за них, да и муж старшей сестры Машеньки тоже был офицером и готовился к отправке на фронт. Девочка похудела от волнения, но при этом вытянулась, как растение, растущее в тени, и производила трогательное и немного пугающее впечатление своей хрупкостью.

А время бежало сквозь пальцы. В пятнадцатом году Алексея призвали. Он не стал отказываться – явился в сборный пункт, получил форму и старенькую винтовку, обнял как-то разом постаревшего отца, рыдающую взахлеб Лилечку и даже застывшую Зинаиду Павловну. А Кате еще накануне подарил свою фотографию, попросив взамен ее фото в гимназической форме. Она подарила свою единственную – ту, что сделали для всего класса в конце учебного года. Общую фотографию повесили в приемной гимназии, а индивидуальные – по три штуки – раздали девочкам. Две Катенька отправила матери и сестре, а одну оставила себе и… подарила ее Алексею с внутренним трепетом:

– Я буду вас ждать, Алексей Аристархович, – мучительно краснея, прошептала она, – обязательно вернитесь!

– Я постараюсь, – молодой человек в необмятой шинели поцеловал девочке кончики пальцев и ушел по перрону к своему вагону эшелона.

После отъезда Алексея Аристарховича в доме стало тише. Даже Лилечка перестала капризничать и всерьез занялась учебой. Поскольку Катенька не могла заниматься с ней каждый день, Зинаида Павловна все же выбрала для дочери постоянную гувернантку с проживанием в доме. Аристарх Петрович пропадал на службе, а Зизи отчаянно скучала дома – выезжать без сопровождения и охраны стало не таким простым делом. В городе участились беспорядки, ассортимент в магазинах сократился, и во всем ощущался привкус опасности.

Весной шестнадцатого года Алексей вернулся. Он стал совсем иным. Теперь он пах табаком и ружейной смазкой, сильно хромал на левую ногу и смотрел на собеседников так, что слетевшиеся за «подробностями» кумушки давились чаем и умолкали.

– Алексей, так нельзя! – вопила Зинаида Павловна, как только гости разошлись. К ее счастью, Аристарх Петрович задерживался в министерстве и не видел, что она самовольно устроила вечеринку, едва пасынок вернулся домой из госпиталя.

Яхонтов-младший бросил на мачеху нечитаемый взгляд, свернул самокрутку и подошел к окну, чтобы покурить.

– И этот ужасный табак! Где ты набрался таких манер?

– В окопах, маман, в окопах, – фыркнул молодой прапорщик. Потом затушил сигарету в блюдце и спросил: – Катеньку забираете так же, по субботам?

– Что? – не поняла резкого изменения тона Зизи. – Катеньку? Ах, эту девочку привозит Трофим. Я ее почти не вижу. Детьми занимается мадемуазель Сирин.

– Понятно. Доброй ночи!

Алексей вышел из гостиной, поднялся в свою комнату. Теперь она казалась ему одновременно и слишком просторной, и слишком тесной. Какие-то глупые детские картинки на стенах, вычурная трубка – до окопов он не курил, череп на подоконнике… Легкая и наивная жизнь богатенького мальчика из хорошей семьи. Как же мало он знал эту жизнь! Там, в окопах, он научился ценить последнюю затяжку самокрутки, глоток коньяка во фляге, минутку передышки во время обстрела и боль в груди, когда понимаешь – ты жив. Ранен, но жив! А тот, с кем ты делил последний глоток минуту назад, лежит на твоих ногах тяжелой неподвижной грудой.

У него была сотня шансов навсегда остаться там – сначала в жидкой осенней грязи, потом в ледяном крошеве сугробов. Весенняя распутица чуть было не стоила ему ноги – еще немного, и могла бы начаться гангрена. Однако новые антисептические средства, которые начали применять в госпиталях с легкой руки доктора Пирогова, помогли справиться с бедой, и Алеша выжил. Отвалялся на узкой солдатской койке с соломенным тюфяком, отбредил под стоны других раненых и умирающих. Выбрался из ада, следуя за путеводной звездой – к серьезному личику девочки на потертой фотографии.

В самые тяжелые минуты он вспоминал мать, но ее облик был размыт и позабыт. А Катенька, точнее, ее фотография – была рядом. И стискивая зубы, он как молитву повторял свое обещание вернуться.

Скинув потрепанную форму, Алексей открыл шкаф, с легким хмыком осмотрел свои гражданские костюмы – они все ему сейчас широки в талии и узки в плечах. Дурное питание, протаскивание по грязи легкой и якобы самоходной пушки, ежедневная «гимнастика» по переноске снарядов превратили его в худого и жилистого человека с запавшими щеками и порыжевшими от табачного дыма усами. Он зашел в ванную, глянул на себя в зеркало и задумчиво провел рукой по подбородку – побриться надо. А как усы? Оставить или сбрить? Интересно, Катенька узнает его таким? Или испугается?

Рисковать молодой прапорщик не хотел, но тут же вспомнил, что ему еще нужно будет явиться в штаб, отдать бумаги и получить окончательную отставку по состоянию здоровья. Нога предательски заныла. Оставив усы в покое, Алексей выбрил подбородок, умылся и наконец позволил себе давно не виданную роскошь – забрался в ванную, сдержав порыв налить себе в бокал коньяка из припрятанной бутылки.

Вымывшись и натянув чистое белье из старых запасов, он завернулся в халат и сел у окна, бездумно глядя на сияющий электрическими огоньками город. Там, в окопах, света было мало. Любой огонек – повод для выстрела. Так что сидели в темноте, травили байки, любовались звездным небом… Больше нигде и никогда Алеша не видел таких звезд…

Его мысли прервал стук в дверь.

– Отец! – Аристарх Петрович вошел в комнату, едва сбросив пальто.

– Сын!

Они обнялись. Алексей невольно отметил, что в волосах товарища министра прибавилось седины, виски запали, и сам он стал как будто тоньше.

Помолчав некоторое время, оценив друг друга, мужчины сели в кресла, и Яхонтов-младший все же разлил по бокалам коньяк.

– Что собираешься делать? – сразу взял быка за рога Яхонтов-старший. – Вернешься в министерство?

– Подумаю, – уклончиво отозвался Алексей, – мне бы хотелось немного отдохнуть, прийти в себя. Потом подыщу себе занятие по душе.

– Добро. Жениться не надумал?

– Отец, – отмахнулся Яхонтов-младший, – мне сейчас лучше подумать о здоровье и службе. Вот немного пообвыкну, там и присмотрюсь к барышням.