Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 14

— А я с «Калибра» ушла, — сказала Надюха. — Заболела сильно, истощение нервной системы, в больницу угодила, а оттуда с бумагой вышла — только на легкую работу годна. Вот на этот продпункт и устроилась. Вернее, устроили меня по знакомству. Подружка там работала. Ну и жизнь совсем другая стала.

Володька посмотрел на нее — поправилась, похорошела… А он хорошо помнил ее вдавленный живот и острые бедра…

— Вот уже месяц, как с Гошей познакомилась… Хороший он парень, лейтенантик?

— Лучший разведчик был, — ответил Володька.

— Разведчик разведчиком, а человек-то хороший? — спросила Надюха, будто Гоши и не было в комнате.

— Сама разберешься, — засмеялся Володька.

— Я ей все рассказал, командир… И что завязал, знает, — сказал Гоша.

— А я вот не завязал, Володька, — дрогнув голосом, горько произнес Егорыч. — Выпиваю… Сдал я, наверное, за эти годки?

— Да ничего, Егорыч, — ободрил его Володька.

— Рука сохнет. Видишь? На поправку надежды уже никакой… В сторожах работаю. Сутки отдежурил, двое гуляю. В общем-то ничего, голодновато, правда, ну так у всех такая житуха. — Егорыч глядел, как накрывает Надюха стол, как выставила бутылку, и ее блеск отразился в его глазах.

Глядел на стол и Володька, глядел на банки с тушенкой, на селедку с картошкой, но в основном на хлеб, которого было много. Очень много. От него-то и не мог оторвать взгляд — от хлеба.

Сели за стол… За победу, конечно, выпили, за новую, мирную жизнь, хотя и не знали точно, какая она будет, ну и братишек погибших помянули. Володька закусывал жадно, но тщательно пережевывал, так же, как смаковали они еду на передовой, когда перебои с жратвой бывали, а пил мало — не хотелось почему-то.

— Что не пьешь, лейтенант? — спросила Надюха. — Помнишь, в сорок втором мечтали: окончится война, и наступит праздник на всю жизнь.

— У тебя-то, Надюха, каждый день праздник, — пробурчал Егорыч. — Тебе грех жаловаться.

— Что каждый день? Выпивка? Так это еще не праздник, Егорыч. Потому и выпиваем, чтоб праздник в душе почувствовать. Да и недолго я на своей работе собираюсь быть. Вот Гошка устроится, и кончу. Я ж заводская, а не фартовая. Перебьемся это времечко, и к черту! Верно, Гоша?

— Конечно, Надюха. Это дело ненадежное, временное, — кивнул он.

Обратно домой Володька шел, раздумывая о Гошкином предложении, не зная, принимать его или нет, но буханка хлеба на Надюхином столе неотвязно маячила перед глазами.

Мать была уже дома и ждала его к ужину. Володька, конечно, видел, что лучшие куски отдавались ему, что мать ела очень мало, а она ведь работала и, как он ни протестовал, как ни старался заставить ее съесть лишний кусок, твердо отказывалась, убеждая его, что сыта. Володька, сказав, что уже поел, принудил мать съесть весь хлеб… Он смотрел, как отрезала она тоненькие ломтики и медленно ела, запивая жидким чаем с сахаром вприкуску, и сердце сжималось жалостью… Подозревал, что мать сдает кровь, замечал, как приходила несколько раз очень бледная и сразу ложилась на диван, говоря, что устала, а после этого появлялось на столе несколько картофелин, кусочек сала и лишний сахар. За сданную кровь платили триста рублей и в день сдачи кормили обедом. Но что за эти триста купишь на рынке?

И на другой день рано утром Володька пришел к Надюхе, она была уже на работе, а Гоша сидел перед зеркалом, брился трофейной бритвой «золлинген».

— Пришел? Ну и правильно… Сейчас добреюсь и потопаем.

— Знаешь, Гоша, вчера посмотрел на мать… Доходит она у меня. С работы как тень возвращается… Ну и решил.

— А ты еще — подумаю… Чего тут думать? Подкормишь мать, сам подкормишься. Ну, поехали, — добавил он, протирая лицо одеколоном.

Добрались до вокзала, подошли к Надюхиному окошку, к которому вилась серо-зеленая очередь, стали спрашивать, у кого есть просроченные талоны. Таких оказалось много, ведь поезда ходили без расписания, опаздывали, на вокзальных продпунктах солдаты не успевали отовариваться, и просроченные талоны оказывались почти у каждого второго. Кто-то отдавал просто так, другие недоверчиво спрашивали «зачем тебе?» и заламывали цену, но Гошка прибаутками и блатными присказками сбивал и цену и недоверие. Через каких-то полчаса у них было уже полно талонов. Гошка юркнул в дверь продпункта и вскоре вынес два вещмешка. В многолюдности, суете и спешке никто не обратил на это внимания. Передав один мешок Володьке, он коротко скомандовал:

— Теперь на Центральный.

Торговлю Гоша вел умело, много не запрашивал, и через минут двадцать их мешки были пусты, а Гошины карманы набиты деньгами.

— Делим на три части. Третья — Надюхина, — объяснил Гоша.

— Разумеется, — Володька был поражен легкостью и быстротой «операции», суммой, врученной ему Гошей.

— Можно и на второй заход, но я не люблю зарываться, — сказал Гоша. — По домам, командир, или как?

— По домам, — Володька спешил в коммерческий, чтобы купить сливочного масла, сахара и чаю.

Одну буханку он себе оставил еще до распродажи. Вечером мать была изумлена, откуда такое богатство, но Володька уже придумал объяснение: встретил фронтового друга, который вернул ему долг.

— На месяц-два хватит, мама. Будем жить, как боги. И ты у меня поправишься.

Мать пила крепко заваренный чай с сахаром внакладку и ела хлеб, густо намазанный сливочным маслом. Володька глядел на нее и думал, что как ни противно «дело», но он будет им заниматься до института, чтобы хоть за эти месяцы подкормить мать.

~~~

После встречи с Майкиным мужем Володька очень долго не звонил ей — было как-то неловко. Позвонила она сама.

— Куда пропал?

— Никуда, — ответил, немного растерявшись.

— Почему не звонишь?

— Да как-то так… Дела…

— Что у тебя за дела? Не ври, Володька. Я понимаю, почему не звонишь. Но ты мне вот такой и нужен, — она вздохнула. — Знаешь, я, наверное, разойдусь с Олегом…

— А литерный паек? — усмехнулся он.

— Как-нибудь проживу… Не так это для меня важно. Приходи сегодня вечером в Коптельский, — попросила она.

Володька долго не отвечал.

— Не хочется? Боишься?

— Хорошо, приду, — согласился он.

— Вот и прекрасно. Поговорим, и ты кое-что поймешь.

Вечером, когда он пришел к Майке, она сразу начала:

— Ты, наверно, удивляешься, что я, совсем девчонка, выскочила за сорокалетнего?

— Вообще-то да, — пожал он плечами.

— Ты же знаешь, как я любила литературу. И разумеется, обалдела, когда Олег обратил на меня внимание. Смотрела снизу вверх, ловила каждое слово. Короче, втюрилась по уши, — она помолчала немного. — Вернее, мне казалось, что втюрилась… В общем, он, как выяснилось, не тот.

— Почему?

— Ну не тот, и все.

— Хороший он хоть писатель?

— Наверное, без таланта. Но, знаешь, когда мы познакомились в конце тридцатых, он был в какой-то растерянности, ничего не писал. По-моему, просто не знал, о чем… Теперь-то все начнут о войне. Ну и он тоже… — с оттенком некоторого пренебрежения сказала она. Потом, подумав, добавила: — Сейчас, мне кажется, нет в нем чего-то.

— Чего же?

— Не знаю… Какого-то стержня, что ли, — пожала она плечами.

Они пили чай с вкусным печеньем, покуривали Майкин «Казбек». Она была очень грустная и часто поглядывала на Володьку как-то внимательно и очень серьезно. Когда он спросил, где ее мать, и, узнав, что в гостях, подошел и попытался обнять, Майя отодвинулась и резко сбросила его руку.

— Не надо.

— Почему? — недоуменно спросил Володька.

— Я позвала тебя, чтобы поговорить… Ну и успокоить твою чересчур нежную совесть, — она усмехнулась и протянула руку к папиросам. — Ты должен знать, что мой муженек не очень-то верен мне, ну и вообще… — она закурила.

— Что вообще?

— Понимаешь, — задумчиво начала она, — мужчина всегда должен быть выше женщины. Для меня так. Ну а он не такой. Не знаю, найду ли лучшего в нынешние времена, но с ним я, наверно, порву… — она поглядела на Володьку.