Красный вервольф (СИ) - Фишер Саша - Страница 19

— С вашего позволения, я преподаю немецкий язык, — сказал я, поправив очки. — Я знаю его, как родной, потому что мой отец родом из Германии.

— Почему тогда у тебя русская фамилия? — спросил эсэсовец.

— Мать поменяла ее, когда коммунисты расстреляли моего отца в двадцатом, — ответил я. — Волков. Фамилия моего отца — Вольф. На русском она звучит как «Волков».

Говорил я гладко, имитируя лишь очень слабый акцент.

— Я приехал из Ленинграда в Псков, как только узнал, что его освободили от власти коммунистов, — сказал я ровным голосом. Сдержанно. Мог бы, конечно, выкатить глаза и разразиться горячей речью о том, что последние годы молился на портрет Гитлера-освободителя и мечтал о том дне, когда доблестная армия Великой Германии вернет Россию в лоно цивилизации.

— Я не разрешал тебе говорить! — почти завизжал ничего не понимающий Арсений Павлович.

— Заткнись, — бросил Шульц. — Переведи этому обм*дку, чтобы он заткнулся.

— Вы хорошо говорите по-немецки, герр Вольф, — шарфюрер покровительственно покивал. — Нам нужны хорошие переводчики.

Он бросил неприязненный взгляд на бледную девочку, которая немедленно побледнела еще сильнее.

— Буду рад служить, — я слегка поклонился и воспользовался этим, чтобы бросить взгляд в приоткрытую дверь смежной комнаты.

Плешивый трясущимися руками открыл коробку, достал из него желтый бланк временного удостоверения и принялся быстро его заполнять. Понял, крыса такая, что еще один косяк, и будет он болтаться на дереве рядом с доской объявлений как наглядное пособие служебного несоответствия.

— Очень интересно, — раздался из смежной комнаты голос лопоухого гауптштурмфюрера. — Ваш отец инженер, вы говорите?

— Он работал на «Адмиралтейских верфях», — сказал я, переключая свое внимание на лопоухого. Выглядел он, конечно, комично, с такими ушами можно без локаторов работать в дальнем обнаружении авианалетов, но из всех присутствующих он явно был самым старшим по званию. Мужик в штатском, кто бы он ни был, тоже явно перед лопоухим прогибался. — До этого работал в концерне Фридриха Круппа, но предпочел Российскую Империю.

— Получается, он был предателем Родины? — губы лопоухого презрительно скривились.

— Насколько я знаю, на рубеже веков у России и Германии были обширные экономические связи, — я поправил очки и принял несколько рассеянный вид. — А потом… Я был еще мал, чтобы интересоваться политикой. Но если вы хотите знать мое мнение, то предательство было ни при чем. Отец просто очень любил мою мать. А когда началась война, было уже поздно возвращаться. А потом к власти пришли большевики и расстреляли его, как шпиона и пособника империализма, — я горько усмехнулся. — Сожалею, что не могу рассказать больше. В те годы я больше интересовался германской поэзией и лирикой, чем реальной жизнью.

— Так вы разбираетесь в искусстве? — живо вступил в разговор мужик в светлом костюме.

— Больше в литературе, чем в живописи, — сказал я.

Бл*ха, главное сейчас самому не заржать. Давненько же мне не приходилось косить под заучку-отличника!

— Не могли бы вы в таком случае… — «светлый костюм» раскрыл папку и протянул мне лист бумаги, исписанный мелким, но ровным почерком. — Переведите это!

Я снова поправил очки и пробежался глазами по тексту.

— Живописец-портретист Виргилиус Эрикссен написал картину «Столетняя царскосельская обывательница с семьей» по заказу императрицы Екатерины Второй, — заговорил я по-немецки. — Простота и строгость композиции, спокойный, торжественный ритм фигур, сдержанность эмоций и приглушенность цветовых соотношений…

— Достаточно! Достаточно! — воскликнул «светлый костюм». — Герр гауптштурмфюрер, можно вас на пару слов?

Штатский взял лопоухого под локоток и уволок в смежную комнату. Они прикрыли дверь, и оттуда раздались звуки приглушенного спора.

Я опустил взгляд, чтобы бдительный шарфюрер не срисовал на моем лице слишком уж радостное выражение. Есть, бл*ха! Заарканил и подсек! А вот хрен тебе к носу, плешивое чмо! По роже твоей бл*дской вижу, что ты хотел меня за колючку в какой-нибудь трудовой лагерь определить камни таскать. Но хрен тебе, рожа косоглазая!

Хотя расслабляться рано. Я снова поднял кроткий взгляд на шарфюрера, лучащегося самодовольством и спесью. Его сытенькая арийская ряшка уже явно предвкушала, как он будет пропивать премию за найденный среди бестолковых русских ценный кадр.

Дверь распахнулась, и в проеме снова появился лопоухий.

— Его документы готовы? — спросил он, обращаясь к переводчице. — Ну что ты вытаращилась? Переводи этому!

— Он спрашивает, готовы ли документы… — пролепетала она.

— Вот еще только… — заикаясь проговорил плешивый.

— Что там?! — прорычал шарфюрер.

— Одну графу не заполнил только… — Арсений Павлович втянул голову в плечи. — Вероисповедание у тебя какое?

— Лютеранин, — на долю секунды задумавшись, ответил я.

Я покинул биржу труда со строгим предписанием следовать домой, никуда не сворачивая. В кармане у меня покоилось новенькое удостоверение личности и предписание явиться в комендатуру завтра к девяти утра. Лопоухий гауптштурмфюрер подробно выспросил меня, где я поселился, и сообщил, что завтра меня ждет важный разговор, от которого зависит моя судьба. Веди себя хорошо, герр Алекс, и будет тебе счастье.

На рыночной площади я притормозил, чтобы разжиться чем-нибудь съедобным. А то живот уже натурально начал прилипать к спине от голода. Прикупив несколько пирожков у подслеповатой старушки и пучок свежей морковки, я еще раз обалдел от цен. Такими темпами от моего стартового капитала скоро мало что останется. Хотя, чертс ним, я не в том положении, чтобы заниматься долгосрочным планированием бюджета! Купил еще бутылку кваса и выслушал длинную тираду бородатого продавца о том, что тару завтра надо вернуть. А то у него стеклодувного заводика нету!

Из общей кухни доносились голоса. Соседи мои общаться изволят. И обсуждают новости. Когда до дома шел, по радио передавали, что германские войска вышли на подступы к Таллину, заняли Лугу, овладели мостом через Днепр… В общем, стремительно и неостановимо продвигаются к победе Великой Германии.

— Здравствуйте, товарищи, — произнес я, встав в дверях кухни. Все тут же заткнулись, и пять пар глаз уставились на меня. А я, соответственно, на них. Какая, однако, компашка-то тут занимательная собралась! Ближе всего к выходу на колченогом табурете сидел чернявый подросток с ярко-красным шрамом через всю щеку. Этакий Джокер на минималках, с навсегда застывшей на лице жуткой кривой улыбкой. Над примусом колдовал субтильный тип в полосатом халате и с гладко зачесанными назад волосами. Пожалуй, мой ровесник или чуть младше. Выглядел бы интеллигентом, если бы не лисье выражение на остроносом лице. Третий старик. Седоволосая шевелюра колыхалась вокруг головы серебряным нимбом, а одет будто на великосветский прием собрался, только пиджак накинуть забыл. Белоснежная рубашка, узорчатая жилетка, галифе, сапоги блестят, что в них можно как в зеркало смотреться. Четвертый и пятый — типусы попроще. Здоровые парняги самого что ни на есть призывного возраста. Один чуть больше, с квадратной челюстью и узким лбом тугодума, второй помельче, но жилистый. Из-под сероватой майки выглядывают края татуировок.

— Ты что ли новый сосед? — спросил подросток со шрамом.

Лет пятнадцать? Или все-таки побольше, просто косит под мелкого?

— Ага, вчера поселился, — кивнул я. — Аусвайс вот ходил получать. Услышал, что вы разговариваете, заглянул познакомиться.

— Племянник Марфы Васильевны? — понимающе покивал седой и жестом фокусника достал из жилетного кармана часы. Щелкнул крышечкой. Опа, знакомые какие часики-то…

— Двоюродный, — усмехнулся я и поправил очки. — Саша меня зовут. — Александр Волков. Кстати, я тут пирожков прикупил, может кто еще желает…