Сэр Найджел Лоринг - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 50
- Предыдущая
- 50/84
- Следующая
На дальнем конце в окружении корыт и ящиков с перьями восседали на бочке, словно на почетном троне, Бартоломью, стрелок, делавший луки, и Флетчер, лысый толстяк, обязанностью которого было следить, чтобы у каждого солдата было в порядке снаряжение, и который мог продавать им все, что нужно сверх положенного. Перед ним толпились стрелки с луками и колчанами — кто жалуясь, кто чего-то требуя, а полдюжины пожилых солдат собрались у него за спиной и, ухмыляясь, слушали его пояснения и брань.
— Не можешь натянуть тетиву? — говорил он молоденькому лучнику. — Значит, либо она коротка, либо лук длинен, только уж, точно, не потому, что в твоих руках силы хватает лишь на то, чтобы натягивать штаны, а не тетиву на лук. Смотри, ленивый бездельник, вот как ее натягивают!
Правой рукой он схватил лук посередине, правой ногой наступил на его конец, левой рукой пригнул верхний конец и легко накинул тетиву на выемку.
— А теперь, изволь, сними тетиву, — сказал он, передавая лук стрелку.
Стрелку с большим трудом удалось это сделать, но он не успел вовремя убрать руку, и тетива, с громким щелчком соскользнув с верхней выемки, больно ударила его по пальцам. Неудачливый лучник заметался, прижимая к себе руку, а по палубе волной прокатился громкий хохот.
— Так тебе и надо, недоумок! — проворчал старый лучник. — Такой отличный лук пропадает зря! А ты что скажешь, Сэмкин? Сдается мне, что тебя мне учить нечему. Вот лук, сделанный по всем правилам. Но ты дело говоришь, он стал бы еще лучше, если б вот тут посредине этой красной шелковой оплетки отметить точное место выемки белой тесьмой. Оставь его, я сейчас им займусь. А у тебя что, Уот? Новый наконечник на копье? Господи, подумать только! Человеку под одной крышей заниматься четырьмя ремеслами! И луки-то я делай, и стрелы, и тетиву, а тут еще и наконечники! У старого Бартоломью четыре ремесла, да вот плата только одна!
— Ладно, ладно, помолчал бы, — проворчал старый лучник с иссохшей, морщинистой коричневой кожей и маленькими блестящими глазками. — В наши дни луки куда лучше чинить, чем гнуть. Ты вот никогда француза в глаза не видел, а получаешь по девять пенсов в день; а я был ранен в пяти сраженьях, но больше четырех пенсов не зарабатываю.
— Сдается мне, Джон из Таксфорда, что глаза твои видели больше кружек меда, чем французов, — сказал старый мастер. — Я гну спину от зари до темна, а ты знай балуешься элем в пивных. А тебе что, паренек? Чересчур туг? Положи лук на рукоять. Она тянет на шестьдесят фунтов — как раз для парня твоего роста. Сильней налегай на него, и все пойдет как надо. Как же ты хочешь стрелять на четыре сотни шагов, если лук у тебя не тугой? Тебе перьев? Сколько угодно, и самые лучшие. Вот фазаньи, по грошу за каждое. Уж, конечно, такой щеголь с золотыми серьгами, как ты, Том Биверли, не станет брать никаких, кроме фазаньих.
— Мне все равно какие, лишь бы стрела летела куда надо, — ответил высокий молодой йоркширец, отсчитывая пенни на ладони мозолистой руки.
— Перо серого гуся стоит всего фартинг. Вон те, слева, — полпенса. Это перья дикого гуся. А второе перо болотного гуся дороже, чем домашнего. Эти вот, на медном лотке, — выпавшие перья, они лучше выдернутых. Бери дюжину, парень, и обрежь их наподобие седла или кабаньего хребта — те смертельны вблизи, а эти летят дальше, — и ни у кого в отряде не будет висеть за плечами колчан лучше твоего.
Однако то, что говорил о стрелах мастер, не понравилось Длинному Неду Уиддингтону, угрюмому йоркширцу с бородой цвета соломы; стоя неподалеку, он прислушивался к его наставлениям и презрительно ухмылялся. Потом вдруг вмешался в разговор.
— Ты бы лучше продавал луки, а не учил стрелять из них, — сказал он, — в мозгах-то у тебя не больше ума, чем волос на голове. Если б ты стрелял из лука столько месяцев, сколько я лет, ты бы знал, что, если обрезать перо прямо, стрела летит куда ровнее. А ты говоришь — кабаний хребет! Худо, что у этих молодых лучников нет учителя получше.
Этот выпад против его профессионального мастерства привел Бартоломью в ярость. Лицо его налилось кровью, в глазах мелькнул огонь, и он набросился на лучника.
— Ты, семифутовая бочка лжи! — заорал он. — Клянусь всеми святыми, я покажу тебе, как разевать на меня свою поганую пасть! Бери меч и выходи вон туда, на палубу. Посмотрим, кто из нас настоящий солдат. Пусть мне никогда больше не прижимать большим пальцем стрелу, если я не поставлю свой знак на твоей тупой башке.
В ссору тотчас ввязалось два десятка голосов: одни за мастера, другие за своего земляка с Севера. Какой-то рыжий житель долин выхватил было меч, но тут же тяжелый кулак соседа уложил его на палубу. В одно мгновенье, жужжа, как рой разъяренных шершней, на палубу высыпали лучники, но не успело раздаться и удара, как среди них оказался Ноулз. Глаза его сверкали, лицо словно окаменело.
— Разойдись, кому говорю! У вас впереди еще хватит сражений, еще успеете поостудить кровь, прежде чем снова увидите Англию. Лоринг, Хоторн, валите всякого, кто поднимет руку. Ты что-то хочешь сказать, ты, рыжий негодяй? — И он приблизил лицо почти вплотную к лицу рыжего лучника, который первым схватился за меч. Стрелок в страхе отпрянул, не выдержав его бешеного взгляда. — Прекратите шум, вы там, и развесьте свои длинные уши! Трубач, протруби еще раз!
Сигнал рожка подавался каждые четверть часа, для того, чтобы не терять связи с двумя другими судами, совершенно не видимыми в тумане. И вот снова прозвучала высокая чистая нота, призыв свирепого морского чудовища к своим соплеменникам, но на этот раз из-за стен густого тумана, окружавших их со всех сторон, в ответ не донеслось ни звука. Снова и снова подавали они сигнал и, затаив дыханье, ждали ответа.
— Где шкипер? — спросил Ноулз. — Как тебя зовут? И ты смеешь считать себя настоящим моряком?
— Меня зовут Нэт Деннис, благородный сэр, — отозвался старый седобородый моряк. — Вот уже тридцать лет, как я впервые просвистел сбор команде у выхода из Саутгемптонской гавани. Если кто и может считаться настоящим моряком, так это я.
— Где остальные наши суда?
— Что вы, сэр, кто это может сказать в таком тумане?
— Но ведь это ты должен был держать их вместе.
— Господь дал мне только два глаза, благородный сэр, а они не могут ничего рассмотреть в этой темноте.
— Если б не было тумана, я сам, хоть я и солдат, держал бы их вместе. А в такую погоду мы рассчитывали на тебя — ведь моряк-то ты! Но ты не сумел ничего сделать. Из-за тебя два судна пропали еще до начала военных действий.
— Что вы, благородный сэр! Подумайте, пожалуйста...
— Хватит слов! — отрезал Ноулз. — Словами не вернуть двух сотен моих людей. Если я не найду их до того, как мы прибудем в Сен-Мало, для тебя это обернется черным днем, клянусь святым Уилфридом Рипенским. Ну хватит! Ступай и сделай все, что можешь.
Пять часов, подгоняемые легким бризом, они ныряли в густом тумане. Сверху непрерывно сеялся холодный дождь; мелкие капли блестели в спутанных бородах и на лицах. Порой в тумане появлялся просвет, и тогда со всех сторон судна на расстоянье полета стрелы открывались вздымающиеся волны. Потом клубы тумана наползали снова и снова огораживали их сплошною непроницаемой стеной. Они уже давно перестали подавать сигналы пропавшим судам и наделись только на то, что увидят их, когда погода прояснится. По прикидке шкипера, они были теперь где-то посередине между обоими берегами.
Найджел стоял, опершись на фальшборт, и мысли его витали далеко, в Косфордской лощине и на одетых вереском склонах Хайндхеда, как вдруг его ухо уловило какой-то звук. Это был тонкий, чистый, металлический звон, прокатившийся высоко над глухим рокотом моря, потом послышался скрип утлегаря, хлопанье парусов. Он напряг слух, и опять до его уха донеслись эти странные звуки.
— Прислушайтесь, милорд, — обратился он к сэру Роберту. — Там в тумане какие-то звуки!
Наклонив головы, оба стали внимательно прислушиваться. Снова раздался звон, но уже в другой стороне: первый раз он шел с носа: теперь с кормы. Звук повторился еще раз и еще. Вот он переместился на другой борт, потом опять на корму; он слышался то совсем рядом, то так далеко, что казался лишь слабеньким звяканьем. К этому времени уже все — матросы, лучники и копейщики — столпились у бортов. Со всех сторон в темноте раздавались звуки, но за влажной стеной тумана ничего нельзя было разглядеть. А звуки были разные, непривычные для уха: один и тот же высокий мелодичный звон.
- Предыдущая
- 50/84
- Следующая
