Курсант: Назад в СССР 8 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 14

— Вы сказали, у вас бардак, — холодно проговорил я, осматриваясь — И где же он? Вполне себе прилично.

— Ну, как же? Вон на столе посуда грязная. Воды горячей нет, приходится в тазике мыть.

— Посуду мы переживем, — заверил я.

— Извиняюсь, а вас самих как зовут?

— Андрей Григорьевич, а это Светлана Валерьевна.

Мы сели на застеленный клетчатым колючим пледом диван, который ночью заменял жильцу кровать. Сапожников остался стоять, привалившись к единственному в доме столу. Из мебели был еще только трехстворчатый платяной шкаф, добротно скроенный из чистого массива дерева. Такие шкафы делали в шестидесятых, а потом уже стали клепать из листов «полировки». Лак местами облез, но стенки не покосились до сих пор.

— Аскетично живете, — я еще раз внимательно огляделся, но ничего подозрительного не увидел.

— Дом мой сожгли, пока я срок тянул, — холодно проговорил хозяин. — Пришлось потом из хлама собирать себе жилище.

Он не сетовал на тяготы или несправедливость, как будто принимая на себя меру ответственности. Но это все догадки, а надо бы от него услышать.

— За что же так с вами обошлись?

— Если вы из милиции, то наверняка знаете, — подозрительно прищурился Сапожников.

— А вы нам сами расскажите.

— Не хотелось бы вспоминать, — вздохнул он. — Но, если вы настаиваете?

— Настаиваем.

— Я убил своего ученика, — неожиданно прямо выдал он. — Я раньше в школе учителем математики работал. Параллельно вел шахматную секцию.

Так вот откуда в нем интеллигентность. Сапожников — бывший препод. Занятно. Я личное дело его еще не читал. Нам Огурцов только списочно сведения предоставил. А досье на него на зоне хранится, и в конторе участковых должно быть еще одно.

— Как это произошло? — мы со Светой с интересом на него уставились.

Психолог пока молчала, но я-то знал, что она включилась уже в работу по полной и изучает Сапожникова, как белую мышку. Стопудово уже анализирует каждый его жест и слово и составляет в голове психотип. А мы ей в этом поможем.

— В семидесятом дело было, я тогда только Новозыбковский пединститут закончил. — Сапожников начал рассказ неохотно, но после первой фразы будто погрузился в воспоминания и даже будто немного кайфанул.

Нечасто ему такое приходилось рассказывать, а может, и вовсе никогда. Мне показалось, что даже монстрам требуется иногда излить душу.

— Отработал в школе пару лет, — продолжал он. — А авторитета не снискал. Ни у коллег, ни у подопечных. Телом был неказист, не больше среднего старшеклассника, а душой слишком мягок. В общем, не мужик, а кусок поролона — хоть никто такого прямо не говорил, а понятно. Молодой был, неопытный. Верил в справедливость. Вот и сели мне на голову ученички. Десятый класс — лбы выросли, что некоторые выше меня на целую голову. С дисциплиной на уроках совсем беда стала. Будто учитель математики для них — пустое место. Не смог я себя сразу поставить, а потом поздно уже было что-то менять. И коллеги надо мной посмеивались.

Сапожников вздохнул, переживая былое.

— А с мальцами, наоборот, все как по маслу шло. Любили меня третьеклашки. Я у октябрят шахматный кружок вел. Вот только мой десятый «Б» совсем обнаглел. Стал меня не только на уроках цеплять, но и в коридорах школы подзуживать. Однажды, когда я вел своих мальцов в кабинет, нам навстречу попалась отъявленная троица из злополучного класса. Лидер у них был Лешка Назаров — сынок директора городской овощебазы. Мерзкий мальчик. Он мне подножку и поставил. Конечно, обиду бы я стерпел, но не на глазах своих октябрят, которые души во мне не чаяли. Я встал, отряхнулся. Вытащил из кармана складишок. Подошел к гогочущему Назарову и чиркнул по горлу лезвием. Знаете, иногда на старые фигуры шахматные снизу грязь налипает, когда уже подкладка тряпичная износилась. Вот и приходится их ножичком чистить. Поэтому складишок всегда у меня с собой был.

Мы со Светой раскрыли рты. Повисла пауза. Даже для бывалых ментов слышать такое было дико.

— Запросто так чиркнул по горлу ребенка? — гневно спросила Света.

— Сам не пойму, — без капли сожаления ответил Сапожников. — Как так получилось. Будто щелкнуло внутри что-то. Помню, как кровь вырывалась у него из артерии. Толчками. Алая такая, как знамя. А я стоял и любовался… Все разбежались, кричат. А мне будто все равно. Это как в стае — чтобы занять место вожака, нужно его сначала убить.

— Только вожаком в школе ты не стал, — скривился я. — А загремел за решетку.

— Там тоже стая, — пожал плечами математик. — еще хлеще, конечно. Но вожака я там не достал… Отчего и прожил эти десять лет, как в аду. Чего только не натерпелся. Не в почете на зоне такие как я, которые детишек убивают… Вот и дом мне кто-то сжег. Соседи, наверное, за справедливость постарались.

От такого рассказа Света поежилась, а я сглотнул. Парочка мурашек пробежала по спине. Самое удивительное, что Сапожников говорил об этом так спокойно и умиротворенно, будто рассказывал о случае на рыбалке. Впрочем, для него это, может, и рядовой случай. Хрен знает, что в голове у этого тихони творится. За таким понаблюдать надо будет. Переговорю с его участковым, пусть на коротком поводке его держит.

— А вы по какому вопросу, товарищи, пришли? — спросил неожиданно он. — Не слушать же мои рассказы о былом?

— На соседней улице пару коров украли, — с деловым видом сообщил я. — Не видели в околотке своем их случайно? Рыжая и черная. Ни у кого из соседей скота не прибавилось?

— Не замечал, — пожал плечами шахматист.

— Ясно. Нам нужно осмотреть ваш двор. Сами понимаете, формальность.

— Да, конечно… Ищите ваших коров.

— А где вы работаете? — спросил я напоследок.

— Водителем на мясокомбинате, — ответил Сапожников.

Федя вошел в кабинет. Морда сияет, как церковный купол, движения по-начальственному неспешны и размеренны. Видно, руководить ОБХСС-никами ему очень даже понравилось.

— Вот, — он с гордостью положил на стол Горохова свои писульки. — Нарыл две морозильные установки, которые списали с мясокомбината и продали работникам три года назад. Вот этот — ветеран войны, ему уже за семьдесят, его сразу отметаем. А вот этот интересный тип. Работает водителем. Сапожников Евгений Савельевич.

— Знакомая фамилия, — нахмурился Горохов, прокручивая в мозгу анкетные данные.

— Так это же наш подопечный, — воскликнул я. — Мы только что от него вернулись. Живет в урочище Листвянка, улица Заречная, тринадцать.

— Точно! — шеф хлопнул по столу ладонью. — Это который за убийство судим. Вот так совпадение… Все ниточки к этому гаду ведут.

— Почему гаду? — не понял Федя.

— Он десятку отмотал за то, что школьника прирезал, — ввел я его в курс дела. — Сегодня нам об этом рассказывал в подробностях. История не для слабонервных. Подошел и полоснул ножом по горлу на глазах у всей школы.

— Как это? — опешил Федя. — Прямо среди бела дня?

Его удивление было понятно. Такие преступления — экзотика. Это потом мир сойдет с ума, и начнется череда массовых убийств в школах и университетах по всему миру. А пока в СССР только пара эпизодов, и то в пятидесятых. В первом случае школьный военрук из-за неразделённой любви к учительнице украл тротил из клуба военной подготовки и взорвал себя вместе с возлюбленной в кабинете, где проходил урок. Погибли более двух десятков школьников. Во втором молодой комсорг строительной школы в рабочем поселке открыл огонь из винтовки сначала на улице, а потом в женском общежитии стройшколы. Погибло семь человек. Но пока эти истории засекречены, и Федя вряд ли знал про них.

— Да, — кивнул я. — Прямо на глазах своих учеников. Причем, когда он это все нам рассказывал, сожаления в голосе я не услышал. Наоборот. Такое ощущение, что он с наслаждением окунулся в эту страшную историю вновь.

Погодин аж плечами дернул. Да мне и самому было гадко.